Тревоги это у наших соседей не вызвало. Терроризма в нашей стране тогда ещё не существовало, везде царила полная стабильность. И никому даже в голову не могло прийти украсть бомбу, вынуть из неё взрывчатку и использовать против сограждан. И всё же ситуация была непонятной. Поэтому соседи срочно побежали к нам на выручку…
Наверное, это не было простым совпадением. Видимо, кто-то из соседнего караула, а может быть, и с КП "навёл" на нас молодых доярок из соседнего колхоза, ехавших купаться на речку. Во всяком случае, машина ехала по дороге прямо, а потом вдруг резко свернула к бомбоскладу. Увидевшие её караульные начали кричать, чтобы она сворачивала, но машина продолжала приближаться к нам. Поскольку прикрыться, кроме оружия и подсумков, было нечем, мы попрыгали в окопы. Машина остановилась у самого ограждения, и девчонки стали как бы невзначай спрашивать, как им проехать к реке. Ребята жестикулировали и показывали. Но едва только одна из женщин собралась слезть с машины и подойти поближе, тут же щёлкнули затворы и разнеслась команда:
- Стой! Не двигаться! Стрелять буду!
- Чего вы боитесь? Нужны нам ваши бомбы как собаке пятая нога, - хохотали девушки.
А мы даже не могли высунуться как следует из окопа, будучи абсолютно голыми: из одежды на нас были только сапоги да ремень. Когда к складу прибежал соседний караул, его начальник сказал дояркам:
- Девочки, вылезайте. Ребята просто дуркуют.
И вот тут-то началась уже настоящая паника. Когда озорные молодые женщины поспрыгивали с машины, мы, как тараканы от включённого света, побежали прочь, прячась по щелям от смеющихся девчоночьих глаз.
Историй с раздеванием в моей жизни было достаточно много. Помню, мы летели в самостоятельном полёте с Володей Кондратенко, который является сейчас начальником Школы лётчиков-испытателей. В самолёте было очень жарко. Можете себе представить, если на улице температура порядка плюс 35 градусов, то в самолёте - все семьдесят, а то и больше. Мы летали по кругу. На втором заходе Володя говорит мне:
- Валер, ёлки-палки, давай я хоть разденусь, а то такая духотища!
С точки зрения техники безопасности раздеваться нельзя, но было настолько жарко и душно, что мы пренебрегли нормами безопасности. И Володя снял с себя брюки от комбинезона, сапоги и портянки, развесил всё в кабине и сказал:
- Ну, вот теперь совсем другое дело!
Я, сидя сзади, его не видел, но чётко представлял, как он в тесной кабине развесил свои причиндалы и облегчённо вздыхает. И вдруг после второго взлёта и набора высоты в кабине появился сильный запах дыма. Как было положено по инструкции, я скомандовал Володе на всякий случай приготовиться к катапультированию. Мы ведь не знали, что с самолётом. Возможно, пожар - либо двигателя, либо иных систем. Я подал команду, но Володя попросил:
- Подожди, не торопись, дай хоть найду сапоги и портянки.
Конечно, пока он не прикрепился бы к сидению, я никаких действий и не предпринял бы, но сама по себе ситуация была весьма комичной. Вместо того чтобы занять необходимую позу, Володя ещё подумал об имуществе, которое остаётся в самолёте и за которое ещё, может быть, придётся расплачиваться. К тому же его наверняка ожидал на земле вопрос командира, почему он вдруг оказался в самолёте без сапог. Вместо того чтобы осознать опасность происходящего и оценить потраченные на одевание секунды, Володя, да и я думали о том, чтобы у командира было как можно меньше претензий к нам.
Вообще, очень часто человек рискует своей жизнью, думая о подобных пустяках. Мне вспоминается ещё один забавный эпизод, когда мой знакомый лётчик - Володя Рябий, став уже испытателем, делал взлёт на перегруженной машине (есть такой специальный режим в испытательной авиации). Но из-за сильной жары самолёт оторвался от земли на самом пределе. К тому же произошёл небольшой отказ двигателя, который Володя при всём желании не мог заметить. Его просто было трудно обнаружить теми средствами, которые имелись в то время на самолёте. В результате машине недоставало тяги при так называемом чрезвычайном режиме, и она оторвалась от ВПП в самом её конце. Самолёт с выпущенным шасси практически не набирал высоты и, поднявшись на 10–12 метров, стал идти к земле. А Володя, вместо того чтобы катапультироваться, принял решение сажать его на грунт.
И посадил. В общем-то ничего страшного не случилось. Если бы машина не была полностью загружена бомбами. Как только самолёт остановился, Владимир тут же из него выскочил и со всех ног бросился прочь. Потом вдруг остановился, вспомнив, что не выключил аккумулятор. Инструкция гласила, что после посадки необходимо поставить РУД на "стоп", включить перекрывной кран и выключить аккумулятор. Это, конечно, нужно было делать, но не в той очень опасной ситуации, в какую попал Рябий. Потому что при такой посадке, тем более на грунт с его ямами и рытвинами, на самолёте, под завязку гружёном бомбами, возможен любой исход, в том числе и самый печальный.
Тем не менее Володя вернулся, запрыгнул на крыло, выключил аккумулятор и снова побежал. Потом опять остановился, вспомнив, что не забрал свою планшетку. Рванул было к самолёту, но потом подумал: "Бог с ней, с этой планшеткой!" - и побежал ещё быстрее подальше от опасного самолёта. Когда находившегося в этот момент в воздухе другого лётчика спросили, как дела у Рябия, что с самолётом и с лётчиком, тот ответил:
- Не знаю, как он себя чувствует, но то, что он бежит быстрее, чем я лечу, - это точно.
11. ПЕРВЫЙ ОТПУСК
Свой первый отпуск я уже почти и не помню. Он проходил на одном дыхании. Помню только, что все сели в один поезд, хорошо и крепко выпили, некоторых сильно развезло. И кто-то предупредил, что нас непременно будет встречать патруль на Павелецком вокзале. Многие из нас, те, кто чувствовал себя неуверенно, сошли заранее на ближайших к Москве станциях, а потом доехали до города на электричках, тем самым ещё раз проявив свою лётную смекалку.
Когда оставшиеся вышли в Москве, на вокзале нас действительно встречало много патрулей. И я невольно пожалел, что не воспользовался уловкой своих товарищей. Потому что патрули решительно двинулись нам навстречу, потребовали документы, проверили их и предложили пройти вместе с ними. Потом нас, слава богу, отпустили. И мы, радостные, побежали в метро, чтобы побыстрее добраться до родного дома. Расставание с сокурсниками было мгновенным. Все сказали друг другу: "Пока. Созвонимся!" - и побежали сломя голову по домам.
Не помню в деталях, как он проходил, этот мой первый курсантский отпуск. Помню только, что мы встречались каждый день со своими школьными друзьями. Это были вечеринки с девчонками. Но надо быть честным и откровенным, особо культурным это времяпрепровождение не назовёшь. Впрочем, так, по-видимому, вели и ведут себя курсанты всех поколений. И у нас в России, и наши сверстники за границей. Может быть, через это надо пройти всем. А возможно, это была разрядка после строгой и нормированной армейской жизни. Просто нужно было дать выход накопившейся юношеской энергии. По театрам мы, конечно, не ходили. По концертам - тоже.
Правда, тогда концерты были редким явлением. Обычно по "красным дням" календаря в парках Москвы, в саду "Эрмитаж" шли праздничные концерты. Сольных концертов звёзд эстрады практически не было. И вообще, культурная жизнь столицы и была, может быть, для кого-то активной. Но для большинства она представляла собой посещение спортивно-зрелищных мероприятий и кинотеатров.
Очевидно, отсутствие таких мероприятий и чувство свободы, аналогичное, наверное, тому, что ощущают птицы, вырвавшиеся из клетки, или рыбы, выскользнувшие из сетей браконьера, и обеднили нашу отпускную жизнь в культурном плане. Конечно, можно было ходить по музеям, соприкасаться с прекрасным, обогащаться духовно, но уж очень мы были жадны на встречи со сверстниками и просто сильно друг по другу соскучились.
12. ЧТОБ СЛУЖБА МЁДОМ НЕ КАЗАЛАСЬ
Авиация - прекрасная штука. Это удивительное действо. Это просто необыкновенная вещь. Тут никого не надо агитировать. Сейчас даже многие политики и шоумены, впервые попробовавшие полёт, уже не могут отказаться от неба. Это наркотик! Но этот наркотик, я бы сказал, имеет большое социальное значение, поскольку благодаря ему здоровеет и крепнет нация. Человек, который летает, вынужден заботиться о своём здоровье и поддерживать его. Кто летает - тот здоров. И чем больше людей у нас будет летать, тем здоровее будет нация.
Я пишу эти слова, а сам вспоминаю свои первые шаги в авиации. Мы - курсанты-первогодки - приехали в лагерь Рассказово, расположенный в 52 километрах от Тамбова и примерно в 7 километрах от городка с тем же литературным названием. Место очень живописное - поля, окаймлённые берёзовыми рощами и сосновыми перелесками.
Нас сгрузили, вернее, выбросили в чистом поле, где стояло одно-единственное здание барачного типа. Это был штаб, в котором располагались офицеры. Рядом с ним - небольшое ровное место с отрытыми ячейками для палаток.
Когда мы ехали в Рассказово, то надеялись, что всё будет как положено. Нас встретят, разместят в палатках. Мы примем душ. А после установочных занятий нас накормят и дадут отдохнуть. Но поэзия авиации оказалась на поверку суровой армейской прозой. Был апрель. Лил проливной дождь. Мы поспрыгивали с машин в шинелях и тут же до нитки промокли. Никто не догадался разместить нас в том же штабе, чтобы понапрасну не подвергать хотя бы испытаниям сырой стихией. Более того, нам приказали ставить палатки и выдали один топор на всех. А палаток надо было поставить 12 или 14. Досок для крепления низа тоже не было. Было лишь по четыре кола да сами брезентовые палатки. Даже маленьких колышков для крепления верёвок - и тех не было. Что прикажете делать?
Все молча стояли группами - так было теплее. Но если так же стоять и дальше, то брезент промокнет окончательно. А ведь палатки не просто надо поставить, их ещё и начальство должно принять. Принять, как полагается, обшитыми снизу досками. Когда мы спросили, где их взять, ответом было долгое молчание. Сейчас всё это может показаться диким и нереальным. А тогда… Нам не раз пришлось вспомнить сакраментальную фразу: "Да, тяжела ты, дорога в небо!"
В нас закипала злость… Мы не знали, что нам делать. Меня же ещё возмущало и то, что будущие наши инструкторы смотрели на нас из окон штаба, но никто из них не вышел, чтобы помочь нам или хотя бы дать совет. Возможно, кто-то из них и испытывал угрызения совести, но тем не менее никто не прекратил это бессмысленное и глупое издевательство.
Продолжать стоять без дела смысла не имело. Нужно было что-то срочно предпринять. Я огляделся вокруг и увидел ещё какой-то стоящий в стороне барак. Показал на него ребятам и предложил разобрать его на доски. Что мы и сделали. Разобрали. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили внутри табак, сыры, консервы, макароны… Барак оказался складом военторга. Но, кстати, никто ничего из съестного не взял, как ни голодны мы все были.
Таким образом, палатки мы установили. И они были приняты. Только к вечеру нас догадались поместить в здание штаба, поскольку все палатки были залиты лужами апрельской воды. Тут как раз подъехали и недостающие инструкторы. Наш вид поверг их в полное изумление, и, наверное, кто-то из них подсказал пехотным горе-командирам, занимавшимся нашим воспитанием, что так дело не пойдёт. Если все курсанты заболеют - некого будет учить.
Поэтому нас срочно накормили. Затем заставили переодеться и оставили спать в штабе. Но перед этим не преминули провести дознание с целью выяснить, зачем мы разобрали склад военторга. Первой версией "следопытов" было, конечно, мародёрство. Но курсанты, как я уже сказал, ничего оттуда не взяли. Было мерзко и противно смотреть, как завскладом вместе с пехотными нашими командирами пытался "пришить" нам кражу со взломом. Мы потребовали обыскать нас, и если у кого-нибудь найдут хотя бы этикетку от продуктов или пачку от курева - пусть отдают тут же под суд. Обыск такой учинили, и он привёл в полное разочарование наших "следователей".
Так начался мой путь в небо.
13. ТЯЖЕЛА ТЫ, ДОРОГА В НЕБО!
А сейчас мне хочется высказать своё отношение к сакраментальной фразе: "Тяжела ты, дорога в небо!", которую очень любили повторять в училище. Этот тезис скорее всего идёт от суворовского: "Тяжело в ученье - легко в бою". Наверное, нечто подобное говорили и древние - римляне, греки, египтяне. Высказывались они по-своему, но до нас эта мудрость дошла в лаконичной суворовской формулировке. Но трактуется эта формула нашими горе-командирами иной раз совершенно неверно.
Что значит "тяжело в ученье"? Возьмём подготовку того же самого десантника. Если его тренируют, как говорится, в белых перчатках, в кимоно, в прекрасном зале, если он стреляет только в тире, изучает спецприёмы в адидасовском костюмчике, а не с полной выкладкой, если кроссы бегает по стадиону, словом, учится воевать в тепличных условиях - это действительно аукнется ему, когда он столкнётся с реальными боевыми условиями.
Вот когда он будет бегать кроссы по пересечённой местности, совершать марш-броски по болоту, отрабатывать неожиданные столкновения с вероятным противником в полной амуниции, когда он будет стрелять и в дождь, и в снег, и в холод, и в туман, когда он будет лежать часами на сырой или промёрзшей земле в засаде или, может быть, проплывёт в ледяной воде… Вот тогда он поймёт, как это на самом деле бывает на войне. И вот тогда суворовская "Наука побеждать" сработает.
Когда я, допустим, хочу постигнуть лётное мастерство в совершенстве и мне дают не простое лётное задание, а постоянно его усложняют, усиливая соответственно и подготовку к выполнению этого задания, я понимаю: это мне пригодится, потому что в бою может быть и тяжелее. А может быть и легче, но я сам создаю тот сложный тактический фон, который, возможно, действительно будет в бою. И тогда это понимание необходимости преодоления трудностей поднимает тебя самого.
Я же видел, когда сам впоследствии обучал молодых лётчиков, что одно дело - монотонные, стандартные занятия и другое дело, когда усложняешь их работу в небе. У курсантов потом даже лица сияли. Они видели, что могут сделать и преодолеть многое. Когда же тебе создают искусственные трудности, абсолютно не нужные ни в учении, ни в бою, они не добавляют тебе ничего, кроме негативных эмоций. А если при этом ещё искусственно ухудшают бытовые условия и говорят при этом: "Зато в бою будет легче!" - это приводит к обратному результату. Боевая готовность при этом вообще не гарантируется. А у нас вся служба построена именно на таких принципах.
Почему? Потому что у нас отношение к человеку - нулевое. И когда наши командиры удивляются, мол, как же так, почему такое отношение к службе, я всегда задаюсь вопросом: а что вы сами сделали для улучшения этого отношения к службе своих подчинённых, занимаясь фактически их унижением? В авиации и на флоте это заметно меньше, но я знаю, что во многих армейских частях дело обстоит именно так.
Надо создавать те трудности, которые будут полезны в учебно-боевой работе, а не громоздить нечеловеческие условия в быту, особенно если это касается кадровых офицеров. Да ещё гордиться потом: видишь, как они привыкли - вместо того чтобы отдохнуть, из казармы не вылезают, от личного состава за уши не оттянешь. А почему? Всё просто: офицер приходит домой к жене, а там такие бытовые условия, что ни о каком восстановлении сил не может быть и речи.
Я видел, в каких условиях живут офицеры на Севере. О каком восстановительном процессе там можно говорить, когда температура в квартирах значительно ниже нормы, воды нет, туалеты все позамерзали?!
Собственно, что уж тут удивляться такому отношению к человеку в армии, если в нашем обществе с 1917 года к простому человеку относились как к ничтожеству, как к ничего не значащему винтику. Нам внушали: человек - это звучит гордо! В песнях и стихах воспевали свободную страну и живущих в ней людей, а в жизни они были низведены почти до рабского уровня.
Я уже говорил о своём понимании дедовщины. Призывник сегодня боится ведь не тяжести службы, не это его пугает. Несмотря ни на что, молодых людей привлекает возможность стать хорошим стрелком, моряком, лётчиком или десантником. Любого мальчишку спросите, и он вам это с удовольствием подтвердит. Но ведь дело в том, что овладеть боевыми искусствами в армии у него возможности в принципе нет.
Мы, например, стреляли раз в году, да и то выдавали нам по шесть патронов - и становись снайпером как знаешь. Ну а чистили и разбирали своё оружие мы каждую неделю по два раза. Да я на этот карабин смотреть не мог! А вот если бы мне из этого карабина давали хотя бы пару раз в неделю стрелять, да от души, это, естественно, просто окрыляло бы и радовало. Какой мальчишка не любит стрелять? Какой мужчина не любит стрелять? Но у нас, кроме ненависти к этим карабинам, больше ничего не воспитывали. Пагубность подобного подхода со всей очевидностью проявилась сегодня в Чечне.
Ту же зарядку, пусть и в спецобмундировании, можно было бы сделать интересной, с преодолением каких-то препятствий. Но у нас всё чётко. Если бежать - то по асфальту, громыхая сапогами и поднимая весь городок, нравится это его жителям или нет. Если заниматься физической подготовкой, то опять же обязательно в сапогах и гимнастёрке. И абсолютно никого не интересует, что, хорошо позанимавшись, боец должен тут же, в этих же сапогах, в этой же гимнастёрке, потный и грязный, идти на другое занятие. Вперёд! Одна минута на одевание. Какая уж тут гигиена! Отсюда полное неприятие самой физподготовки.
Конечно, военный человек должен уметь выдерживать физические нагрузки в полной экипировке, ведь в боевых условиях он будет одет не в олимпийскую форму. Но уж если вышестоящие начальники хотят проверить, может ли курсант выполнить то или иное упражнение в полном обмундировании, то обеспечьте его при этом сменной формой, выдайте ему запасные портянки и сменную робу. Так нет же!
Если до армии я любил занятия физкультурой, то такой подход к ней в армии эту любовь чуть не отбил. Слава богу, нам ещё разрешали заниматься в секциях: футболом, волейболом. Но как заниматься! На эти занятия давался всего лишь час свободного времени. Как можно серьёзно поиграть, допустим, в баскетбол или волейбол за это время, если даже для разминки необходимо иметь как минимум полчаса? Как?!
Поэтому, чтобы немного покачаться, поработать над собой, мы использовали каждую свободную минуту. Я, например, отжимался на кроватях. А ведь в свободное время хочется и книжку почитать, а иногда и просто отдохнуть. Поэтому мой опыт показывает: в армейском распорядке должно быть гораздо больше свободного времени, может быть, и три часа. И не надо бояться, что солдаты или курсанты будут оторваны от службы - надо только суметь это время заполнить: музыкальными кружками, спортивными занятиями, другими увлечениями. А у наших командиров, похоже, одна задача: заполнить распорядок дня так, чтобы у подчинённых не было времени даже думать. Мне кажется, сегодня мы наконец подошли к пониманию неправильной трактовки трудностей армейского бытия. Когда эту истину полностью осознают наши командиры, то у нас будет меньше и "уклонистов", и дезертиров, и самоубийств, и дисбатов. То есть всего того, о чём пишет нынешняя пресса и вопиет телевидение.