- Молодежь в основном. Но с Украины и Белоруссии уже и пожилые были, а так в основном молодежь.
- Были такие, из окружений сорок первого года?
- Нет, таких не было. Не было у меня в роте людей из окружений.
- Чего больше боялись? Плена, смерти или быть покалеченным?
- Плена, само собой, разумеется… Я говорил, что ходил по ночам с "лимонкой" в руках. А смерти… Молодой еще! Как-то не очень думал об этом. Пожалуй, больше всего - быть покалеченным. Беспомощным оказаться на поле боя. Помощи нет, искалеченный, не дай бог в плен попадешь! Больше всего этого боялся.
- Вы были морально готовы к тому, чтобы использовать последний патрон на себя?
- Я же с "лимонкой" и ходил. Абсолютно не вопрос. Я и ходил по ночам, готовый к смерти в любой момент.
- Скажите, вот мне еще один из командиров говорил, что для солдата самое главное было, чтобы был накормлен, чтобы знал, за что воюет, чтобы верил своему командиру. Вы считаете, что это действительно так? Или что-то еще можете добавить?
- Это правильно. Накормлен, вооружен хорошим оружием. Ну, за что воюет… Солдату в таком большом масштабе, там "за Родину", "за Сталина" - не важно. Ему надо разъяснить, что он за своих близких воюет. Вот это, пожалуй, для него главнее, чем что-то глобальное. Вот сказал, что ты воюешь за мать, сестру, девушку знакомую. Это важно! Близкие в сердце доходят. А так это все правильно.
- Что ближе все-таки, родственники или фронтовое братство? Мне один из солдат уже говорил, что очень много значат конкретно 2–3 человека, группа. Один за другого.
- Конечно. Тут я не делил бы. Я бы параллельно два этих условия поставил. Оба они значимы для человека, для бойца, для солдата. Родственники и эта группка, на которую он надеется в бою. В случае чего они его вытащат в укрытие. Я бы не давал преимущества одному условию, - они параллельны и очень важны.
- Вот Вы были на передовой. Как Вы относились к тем, кто был в тылу? Такая "фронтовая братва" и "тыловые крысы".
- Нет, вы знаете, не было такого отношения. Иногда, знаете, потери в ротах были огромные, приводят мобилизацию тылов. "На котле" стоит 3–4 тысячи человек, а в атаку идти некому. Все правдами и неправдами стараются подальше от передовой пристроиться, примазаться. Чувство самосохранения - это от природы. Никуда не денешься. Страшно в атаку идти. Очень страшно. Тем более быть уверенным, что все пойдут, что рота пойдет. Особенно когда долго в обороне сидела. Но у меня не было случаев, что не пошли. Знаете, если боец не поднимется, его тут же расстреляют. В этом же окопе. Поэтому, конечно, чувство самосохранения - его никуда не денешь, - но тут же рядом чувство выполнения долга. И перед своими родными, и перед страной.
Да, чувство самосохранения человеку от природы дано. А чувство долга надо воспитывать. Длительно, годами, непрерывно, постоянно. Даже в человеке образованном. Это надо воспитывать. Чтобы он на смерть сознательно пошел!
- Рота полного состава 100 человек была? Или только перед началом операции?
- Даже перед началом операции 100, наверное, никогда не было. Самое большое - человек 75–80. Атак в Белорусскую операцию шло человек 30–35, может, 40. Остатки. Не было людей. Уже перебили, все раненые, искалеченные. Нет людей. Техники полно, танки, артиллерия, авиация, а пехоты нет. Поэтому когда западные области освободили, Белоруссию и Украину освободили, там все, что можно было, и подскребли.
- А в Белорусской операции на танках приходилось ездить или только пешком?
- Нет, только пешком. Это вы имеете в виду десант? Нет, десант на танках - это только когда все уже успешно развивается, противника рядом нет, сопротивление ослабло и надо быстро куда-то рывок сделать, овладеть каким-то рубежом. Моей роте этого не приходилось делать. А немцы в бою так поступали. Вот мне один бой в Восточной Пруссии запомнился, когда немцы использовали десант пехоты на танках. Мы там овладели железной дорогой, и немцы контратакуют. Может, танков 15–20, и на них пехота, автоматчики. А мы, не закрепившись, только овладели рубежом. Наше счастье было то, что проходила железная дорога и была огромная насыпь - метров 5–7. И мы тогда укрылись с этой стороны насыпи. Немцы наступают, танки ведут огонь прямой наводкой, а мы с этой стороны насыпи. Чуть повыше - снаряд перелетает метров на сто. Чуть пониже - в насыпь попадает, и она ходуном ходит. Мы, конечно, тут огонь из пулеметов, из автоматов открыли. Танки остановились, пехота спешилась - и все. Так они успеха и не имели. Потом подошли наши самоходки. Сзади меня - я и не видел! - самоходка подошла и надо мной встала. Калибр пушки 152 мм - как бахнет! Я думал, что это немецкий снаряд! Как она меня там не придавила?
- Говорят, что устойчивость пехоты еще во многом определяется 45-миллиметровым орудием, "сорокапяткой". Вам они придавались?
- Была в батальоне парочка, на конной тяге. Конечно, помогали. Но редко в батальоне "сорокапяточки" бывали. Что там! Редко их видел в бою, в наступлении. 76-миллиметровые орудия были. Вот они были эффективны. В боевых порядках пехоты редко они бывали. Помню, где-то там в Литве заняли рубеж. И вдруг смотрю, появились 76-миллиметровые орудия. Шесть орудий. На большой скорости, быстро так развернулись, заняли огневые позиции. И никто ничего не говорит. Но мне-то приятно как командиру роты - шесть пушек за мной стали! Это хорошо. Очевидно, у наших в полку, в дивизии были данные, что атака готовится и они противотанковый резерв дивизии двинули сюда.
- Вы видели, чтобы танк был подбит противотанковой гранатой?
- Лично я не видел. Понимаете, танк на 10–15 метров должен подойти. Ну где это видано, чтобы солдат из окопа… Да даже если не из окопа! А из положения лежа далеко ли бросит два килограмма?! А подняться - его тут же расстреляют. Так что это малоэффективное средство.
- А что Вы скажете про ПТР?
- Могу сказать. Лично стрелял по танкам в бою. Тоже от бедности изобрели. Однажды в Литве рота оказалась в окружении, - мы пробивались вперед и как-то днем оторвались от главных сил дивизии. Сплошного фронта у немцев нет. А я и не знал! Там был хутор, мы его заняли. С нами еще два танка Т-34 без снарядов. На хуторе заняли оборону и сидим спокойно, нас тоже никто не атакует. Меня соединили с командиром дивизии. Командир дивизии Городовиков спрашивает: "Ну как там, Евдокимов?" - "Да ничего". - "Ну, я тебе послал роту противотанковых ружей". И так она до сих пор и идет ко мне, никак не придет. Перед нами поле метров 400, а там еще хутор. И немецкий танк оттуда стреляет. В расчете противотанкового ружья солдатик - какой-то узбек. Я его отстранил, откуда танк стрелял, приметил. Спокойно прицелился, выстрелил - и мы с того места убежали. А минуты через 3–4 как танковый снаряд врежет метрах в 5–6 от того места, где мы были! У него же оптика, пушка. А ружье - это примитивное оружие. Примитивное, горе-ружье.
Когда Городовикову было 70 лет, он пригласил фронтовиков. Праздник, стол, подвыпили немножко. Я его поздравляю и говорю: "Та рота, которую вы послали, до сих пор идет!"
- А минометы как наши Вам?
- Могу рассказать и о минометах. Начнем с маленьких, 50-миллиметровых, - это ротные. Они были в роте, на переднем крае. Я сам с них много стрелял. Ну что там? Дальность стрельбы небольшая. Я бы сказал, для потехи какой-то. А вот уже батальонные, 82-миллиметровые, они уже на огневых позициях в тылу. От передовой, быть может, 2–3 километра. Дальность стрельбы - километров пять. Это хорошие минометы. Но тоже труба стоит, плита, на которую она упирается. 120-миллиметровые минометы - тоже оружие хорошее.
- Вы могли вызвать минометный огонь батареи или нет?
- Да, если она мне приданная или поддерживает.
- То есть Вы знаете, что вас поддерживает?
- Конечно, знаю. Знаю, что в таком-то районе огневые позиции. И иногда офицер артиллерийский вот там может находиться. Вот, помню, стояли на границе с Восточной Пруссией, уже окопы вырыли. Однажды утром, уже светло было. С нами майор-артиллерист, его солдаты. Все укрепили на переднем крае, и там они быстренько сделали два выстрела по противнику. Один, другой - и он определяет, как они отреагируют, дивизион поддерживал уже наш батальон, и командир дивизиона находился с комбатом. А командир батареи должен быть с ротным. Но никого не было. А этот командир два выстрела сделал, данные списал. И мне говорит: "Я буду там, с командиром батальона". Сигналы определил - там ракета или две, и все.
А в Восточной Пруссии меня поддерживала батарея, по-моему, 152-миллиметровых самоходных орудий. Ну, сколько там, четыре орудия. Там командир самоходных орудий со мной находился. Там они в обороне находились. Снарядов много было: он как-то сказал: "Пойдем, постреляем".
- Ваше отношение к немцам какое тогда было?
- Тогда, конечно, абсолютная ненависть. Ну это же враг, вооруженный, стреляет по тебе. Поэтому это ненависть. Свою лютую ненависть я, конечно, стремился усилить в своих солдатах. И у всех взводных знакомых такая лютая ненависть была, которую очень хорошо освещал писатель Илья Эренбург.
- А вот к пленным? Вообще пленных приходилось брать или старались не брать?
- Пленных брать как-то не приходилось. Но я пленных видел под Витебском. Огромная колонна. Тысячи их тогда в плен взяли. Тогда по Москве 57 тысяч проводили, которые в операции "Багратион" были захвачены. А так не приходилось. Не случалось, чтобы моя рота пленных брала. Но в бригаде, я помню, разведчики двух пленных взяли: здоровых, рыжих, и с ними вышли от нас недалеко. Их допрашивал капитан, начальник разведки дивизии, а потом приказал расстрелять. Но этого я не видел.
- Скажите, а при такой ненависти какое было настроение при переходе границы с Восточной Пруссией? "Сейчас мы им отомстим"? Или просто радость была, что вот наконец-то достигли?
- Я помню, как мы, остатки моей роты, уже границы достигли… Там приграничная река Шешупе протекает. С разбегу не перепрыгнешь. Траншеи у них отрытые, а пехотой не заняты. И на глазах подходят немецкие машины, и немцы тут же занимают эти позиции. А мы два месяца прошли, измотаны. Еле-еле доползли до этой Шешупе. И на глазах немцы заняли оборону. А чувства… Враг остается врагом. Никакой жалости, никакого сожаления нет. Такого приказа, чтобы уничтожать всех, стариков и детей, не было - так не настраивали. Я помню, захватили мы один хутор, рота захватила. Я вошел в дом - там еще печь топилась, а жителей нет.
Но вот немцы стали более ожесточенно сопротивляться на прусской земле. Просто будто подменили их. Дома все кирпичные, фундаменты из кирпича. Установлены пулеметы в бойницах. Озверели немцы! Намного сложнее стало воевать. Поэтому тут надо было более надежно обрабатывать и передний край, и атаки готовить, и так далее. Намного усилилось сопротивление. Они за свою землю воевали.
- А с мирным населением приходилось сталкиваться?
- Нет.
- В сорок третьем году Вы получили взвод автоматчиков. Взвод автоматчиков - это в целом привилегированная часть?
- Ну да, правильно. По отношению к пехотному взводу, который винтовками вооружен.
- Вам приходилось участвовать в самих боях? Потому что, насколько я понимаю, в полку взвод автоматчиков - это личная гвардия командира полка?
- Ну, вначале так и было. Но я непосредственно воевал командиром взвода, лейтенантом. В Белоруссии 17 сентября ранен был. У меня автомат, и большой, жестокий бой за эту деревню на высоте идет. И я из-за угла дома стреляю, мои солдаты стреляют, и немцы тоже. Бой! И осколком меня ударило. Если бы было посильнее, был бы убит. Конечно, ротный воюет вместе с ротой.
- А кстати, каски носили?
- Обязательно. Единственное, противогазы… Когда в атаку ходили, противогазы оставляли. А так, где на марше, все тащим - и у меня противогаз был. А перед атакой мы их в кучу складывали, потому что нет явной угрозы применения газа и отравляющих веществ.
- А атака все-таки бегом или быстрым шагом или как? Как вообще она происходит?
- Начинается бегом, быстрым шагом, а потом медленно и короткими перебежками. И ползком, и по-всякому. А так, когда атака в чистом понимании - это понимается, что идут во весь рост, быстрым шагом. Атак, вот я ж говорю, атака 17 августа 44-го года: пошли, вели огонь, потом залегли, потом перебежечками. Мучительная, кровопролитная.
- А Ваша задача в этот момент - поднимать людей, их подталкивать? И какие функции у командира роты именно в атаке? Даже если она развивается успешно?
- Конечно, выдержать направление, по местным ориентирам. Если у меня пулеметы есть, если командир-артиллерист со мной, то я ему показываю. Подавить этот пулемет, этот. В первую очередь подавлять огневые точки и направлять солдат, двигаться в нужном направлении по местности. В направлении этого дерева, в направлении этого дома наступать. Управление людьми конкретно на поле боя!
- 100 граммов давали?
- Да, 100 граммов обязательно было. Не помню в отношении лета, а зимой 100 граммов на каждого солдата обязательно.
- Что это было? Это было, чтобы снять стресс, или это было единственное удовольствие?
- Нет, я думаю, это в какой-то мере дух боевой солдат поднимало. Выпьет 100 граммов - и ему будет не так страшно в бой, в атаку идти.
- Перед атакой давали?
- Да, перед атакой. Ну а потом, когда выпьет, получше покушает, пободрее. Если перед атакой старшина получит водку, настоящую водку на весь личный состав, тут надо смотреть, чтобы солдаты лишнего не выпили. А то были случаи, когда заходишь в города в Восточной Пруссии, - мне рассказывал начальник штаба другой дивизии. Там полк или дивизия какой-то нечистый спирт захватила, люди перепились. Немцы-то ушли, а они перепились и воевать не могут. У меня такое только один раз было. Спирт был, но как-то мне удалось контролировать. Сам я лично за всю войну никогда не был выпивший. После боя, может, там и выпивал грамм. А в бою никогда! Специально уклонялся. Если выпью 100 граммов - уже не так соображаю. Были случаи, некоторые стаканчик "за воротник". А я нет.
- С разведкой приходилось взаимодействовать?
- Да, приходилось, но редко. Вот, помню, в обороне стояли на реке Шешупе, и в одном месте очень близко передний край. Расстояние маленькое между нами и немцами - наверное, метров 40 было. Надо было взять пленного. Ну, и наши разведчики дежурили несколько дней в расположении роты, у них своя задача была. Нам не говорили. И однажды я куда-то ушел - или в батальон, или во вторую траншею. И вдруг в начале первого какая-то стрельба внезапно началась. Я скорей в роту. Там сообщают: "А разведчики уже пленного тащат". Схватили они на берегу, где-то рядом. Прямо днем. Наши дали огневой налет, разведчики ворвались.
А один раз в Белоруссии была поставлена задача, и нашей роте почему-то, захватить пленного. И вы знаете, пошли мы. Я командир взвода был, и мы пошли: мой взвод и вся рота. Было холодно, осень. Ночью. Пошли мы, через реку переправились, к проволочному заграждению подошли. Там какой-то обрыв. Короче говоря, нас немцы обнаружили, открыли огонь. И мы вернулись. Ну, слава богу, потерь не было. Неудачная была разведка. А так разведки через передний край и полковые, и дивизионные ходили.
- А в разведке боем приходилось участвовать?
- Нет, но был такой момент (я не помню, в Белоруссии или где), когда мы в обороне сидели. Было принято решение разведку боем провести. Командиром полка был Кольчак. Такой невысокого роста, низенький, сухощавенький. Преподаватель из Академии Фрунзе. Он назначил мою роту в разведку боем. Мне уже объявили, что моя рота будет проводить разведку боем. Там и танки будут, и артиллерия поддержит. Но это, знаете, верная гибель роты. К счастью, приказ потом отменили и разведки боем не было. А этот полковник Кольчак прибыл, когда мы в обороне стояли, немножко в Белоруссии повоевал, в Литве. Получил Героя тоже. И быстро пропал. По болезни, что ли?
- У немцев трофеи какие-то захватывали? Кроме оружия, о котором мы говорили.
- Нет. Никаких таких трофеев больше захватывать не приходилось. Это, может, потом уже, в более крупном масштабе. А мы ротные. Ну там, значит, какой пулемет, автомат, пистолет. А так нет. Это потом, когда мы уже пройдем, тылы следом идут, те, конечно, тыловики… Те хапали, конечно.
- А какое немецкое оружие самое опасное? Самое неприятное? От которого больше всего потерь?
- Понимаете, на этот вопрос так однозначно трудно ответить. В бою для атакующих - автоматы, пулеметы. Автоматическое оружие. А потом, конечно, и танки.
- Какие еще награды у Вас имеются?
- Медаль в сорок третьем году. Потом орден Красной Звезды в 44-м. Потом Героя и орден Ленина, а потом еще орден Красной Звезды. Потом орден Отечественной войны 1 - й степени и потом "За службу Родине в Вооруженных силах СССР" 3-й степени. Еще я месяц тому назад получил орден Маршала Жукова и грамоту к нему. И еще у меня есть грамота к ордену Александра Невского.
Айтакулов Асан
Я родился в 1923 году в городе Кант Киргизской ССР. В 1941 году окончил 10 классов Октябрьской районной средней школы. Мы, пять человек, были первыми выпускниками. Тогда не хватало учителей, и в сентябре я стал работать учителем, преподавал математику.
- Как жилось в Киргизии перед войной?
- Жили хорошо. Колхоз. На трудодни получали пшеницу. Безработных не было - работы хватало. В газетах постоянно публиковали объявления - требуются рабочие. Заводы, фабрики все работали. Тогда народ жил по-другому. А сейчас работы нет. Сотни и тысячи уезжают в Россию или Казахстан.
- Перед войной были велосипед, часы?
- Нет. Какой велосипед… Костяшки, альчики, азартная игра такая. Такой смешной случай перед войной был. Ведь не было ни телевизора, ни радио. После войны радио появилось, а перед войной были патефоны. Первый патефон один активист купил. Он заводит - народ удивляется. Кто поет? Старушки собрались. Одна старушка, рядом жила, спрашивает: "Кто поет?"
- Девочка вот такая, небольшая, в ящике, - говорит хозяин патефона.
- Что кушает?
- Только сливочное масло.
Та побежала домой, целую чашку сливочного масла принесла. "Кормите", - говорит.
- Кино было?
- Немое кино крутили. Смотрели в клубе.
- Что обычно ели?
- Хлеб. Пекли сами. Тогда на продажу хлеба не было. Дома пшеницу молотят, муку делают, пекут хлеб. Кушают лапшу. Потом делали бозо, типа пива. Мясо - бишбармак называется. У каждого был скот, всякие молочные продукты, айран, кефир, кумыс пили. Тогда жили лучше, чем сейчас.
А 17 декабря 1941 года я был призван в армию. Служил во 2-м кавалерийском корпусе, 26-й кавалерийский полк, который находился за Пишпеком (Бишкеком). В мае 1942 года нас отправили сначала в Тамбов, а в сентябре 1942 года мы попали на фронт. Стали воевать в Брянских лесах.
- Как сложился для вас первый бой?
- Боишься, конечно. Вот мы заняли окоп. Идет перестрелка с немцами. В лесу ночью нас выдвинули еще ближе к немцам, а потом пошли в наступление, выбили их оттуда. Рядом бегут, падают, падают. Пули летят.