- Чуть больше двух месяцев. Эвакогоспиталь № 3273 в Мелекесе. После выписки получил направление на стрелково-тактические курсы усовершенствования командного состава "Выстрел", находившиеся в Москве в районе метро "Сокол". Там были организованы трехмесячные курсы командиров стрелковых рот. Нас было 300 человек на "ротных" курсах. Однажды получил разрешение сходить на свою довоенную квартиру. И надо же было такому случиться, у дверей квартиры встречаю своего старшего брата Колю (Хонана), возвращавшегося на фронт через Москву. Это была моя последняя встреча с братом. Коля погиб осенью 1943 года на Украине, поднимая бойцов в контратаку, пытаясь остановить наши отступающие стрелковые роты. После войны случайно встретил Федора Гнездилова, бывшего командира полка, в котором служил мой брат, и он рассказал, как старший лейтенант Николай Гак погиб от осколка вражеского снаряда на его глазах… Война жестоко прошлась по нашей семье. Из восьми двоюродных братьев со стороны матери погибло шестеро, а двое вернулись домой калеками. К нам на выпуск на курсы "Выстрел" приехал командующий МВО, вручил удостоверения об окончании курсов и пожелал успехов в бою. В начале весны 1943 года я уже командовал ротой на Калининском фронте.
- При каких обстоятельствах Вы стали командиром батальона?
- В начале июля меня вызвали в штаб полка и приказали принять под командование батальон 421-го стрелкового полка 119-й СД. Предыдущий комбат, как мне сказали, был отдан под суд трибунала за "неоправданные и чрезмерные потери". Решил этот комбат личную инициативу проявить и захватить два немецких дота, стоявших перед позициями батальона. И гонял свой батальон в атаки на эти злополучные доты, пока все свои роты почти полностью не "схарчил"… Угробил этот товарищ батальон, одним словом. Почему выбор командования пал на меня - не знаю. За несколько месяцев командования ротой я ничем особым не отличился, шла безрадостная позиционная война в обороне, а там себя в бою трудно показать. Ладно, назначили так назначили. Остатки батальона, который мне предстояло принять, были временно отведены в ближний тыл, где пополнялись до полной штатной численности и готовились вернуться на передовую.
- Как Вас приняли в батальоне? Приходит на батальон среднего роста московский студент - интеллигент в очках. Как отреагировали?
- "Интеллигентным московским студентом" я был до 3 сентября 1942 года, пока первого своего врага не убил. И в этот день вместо "студента" появился другой человек, жесткий, суровый, умеющий убивать и постоять за себя. Да, на первых порах мне не доставало житейского и военного опыта. А очки мне никогда на фронте не мешали. Только, когда выпадала возможность сфотографироваться, я снимал их, стеснялся быть на фото в очках. "В окопах Сталинграда" у Некрасова читали? Там будущий комбат Фарбер тоже был интеллигентом-очкариком, но офицер был прекрасный и бойцы его любили. Придя в батальон, я собрал всех офицеров, представился, определил задачи и потребовал непрерывной разведки. Кругом леса, болота, без хороших разведданных в таких условиях воевать крайне сложно.
- Подчинялись беспрекословно?
- Не всегда. Были, как говорили, "нарушения оперативного характера": даешь приказ, и тут ротные начинают рядиться, пойду - не пойду, правильно - неправильно, надо - не надо. Но я научился их быстро в "нужную кондицию" приводить, такой опыт уже был. Есть еще один нюанс. Я пришел в батальон старшим лейтенантом, а у меня двумя ротами командовали капитаны, кадровые, еще довоенной выучки. Они поначалу пытались характер показать, но вскоре сникли… Авторитет на фронте зарабатывается в бою. В первых же боях я сам несколько раз повел батальон в атаку. Пришлось показать свою лихость на грани безрассудства. Уже после этого дискуссий на тему "Кто в доме хозяин?" в батальоне не возникало.
- Уходя в новый батальон, Вы взяли кого-нибудь с собой из своей прежней роты? Многие комбаты рассказывают, что забирали с собой на новое место службы старых надежных и смелых товарищей.
- Нет, мне не разрешили. Прибыв в батальон, я, пройдя вдоль строя, отобрал несколько человек, все с Северного Кавказа. Глаз у меня был уже наметанным. Ребята смелые и беспощадные. Верные мне люди. "Личная гвардия" комбата. Они стали моей "группой быстрого реагирования", отделение автоматчиков. Если в какой-то роте во время боя солдаты не могли продвинуться вперед или начинали отступать, я сразу посылал в эту роту кого-нибудь из своей "личной гвардии". И эти люди спасали положение. Не удивляйтесь, но подобная практика создания "личного резерва" была принята во многих стрелковых батальонах.
- Почему для спасения ситуации в бою не использовались офицеры штаба батальона?
- Перед возвращением батальона на передовую у меня вдруг "срочно и внезапно" заболел замполит. На следующий день под каким-то предлогом смылся в тыл начальник штаба - старший адъютант. Доложил командиру полка, что у меня даже заместителя нет. В ответ услышал от Мараховского: "Держись, ты у нас и без помощников справишься". За четыре месяца моего командования батальоном так мне и не прислали офицеров на пустующие штабные вакансии. Так кого мне было посылать в стрелковые роты в критические моменты, когда ротные офицеры вышли из строя? Или сам шел, или свою "гвардию" кидал закрывать прорыв или поднимать в атаку.
- Численный состав Вашего батальона?
- В лучшие времена доходило и до 700 человек, считая приданные батальону подразделения. Пятьсот человек в батальоне считалось на фронте полной комплектацией. Иногда после боя в батальоне оставалось меньше двухсот человек. Всякое бывало. В батальоне три стрелковые роты, в каждой по 100 человек. Пулеметная рота. Это еще семьдесят бойцов при полном штате. Минометной роты у меня не было, но был минометный взвод, примерно 20–25 человек. Был в батальоне и свой разведвзвод, это где-то 15 человек. Далее - взвод связи, саперный, медицинский и хозяйственные взвода. В батальоне была приданная батарея 45-мм орудий и постоянно находилась рота ПТР - 12 ружей, вместе это еще 80–100 солдат и офицеров. Вот и посчитайте, сколько народу находилось под командованием. Должность комбата - это огромная ответственность на плечах. За жизнь людей, за выполнение боевой задачи. За все, что происходит, спрос в первую очередь с комбата.
- Какие потери понес Ваш батальон в летних и осенних боях 1943 года?
- Когда мне раньше задавали этот вопрос, то я всегда отвечал: "Потери были терпимыми, больших потерь не было", сравнивая убыль личного состава в батальоне с потерями под Сталинградом. Но как-то задумался. Начиная с июля 1943 года полк все время вел тяжелейшие наступательные бои, прогрызая немецкую оборону в направлении на Невель и Полоцк. В сводках Информбюро эти сражения называли "бои местного значения". И я вдруг посчитал, что каждый день батальон терял по пятьдесят человек убитыми и ранеными. И мне стало горько на душе… Получился в процентном соотношении почти тот же Сталинград.
- Как Ваш батальон обеспечивался питанием и боеприпасами?
- Боеприпасов хватало. Часто и успешно использовали трофейное оружие. Очень ценились немецкие автоматы и пулеметы. В каждом батальоне была своя "заначка" из нескольких пулеметов МГ. С питанием всегда были проблемы. Под Сталинградом иногда по ночам приносили поесть в термосах, но нерегулярно. Этого хватало "по ноздри и выше", из-за страшных потерь едоков под вечер оставалось мало. А когда не могли доставить термоса на передовую, мы питались сухарями или тем, что находили у своих и немецких убитых в вещмешках и ранцах. А в сорок третьем году вроде кормили уже сносно… Но если честно сказать, то были периоды по две-три недели подряд, когда мы просто голодали… Как-то партизаны бригады им. Сталина провели нас в немецкий тыл, и внезапной атакой на рассвете мы захватили станцию Хорны. На путях стоял эшелон с продовольствием. Был отдельный вагон, набитый фанерными ящиками с деликатесами, подарками для офицеров вермахта. Другой вагон был до потолка заставлен ящиками с вином. Вот здесь мои бойцы впервые за долгое время отвели душу. Комполка узнал, что мой батальон захватил богатые трофеи, сразу вышел на связь и вдруг ласковым голосом спрашивает: "Комбат, почему трофеями не делишься?" А я привык, что комполка только орать и материться умеет, а тут, как в сказке, "человеческим голосом заговорил". Никогда не было проблем с выпивкой. Из-за высоких потерь в батальоне всегда были излишки спирта. И как только наступало временное затишье, из тыла полка приходили "в гости" - или ПНШ, или уполномоченный СМЕРШа, или кто-то из политруков, чтобы выпить вместе с офицерами батальона "за грядущие боевые успехи". Пили на передовой много, чего греха таить. Вообще, мат и пьянство на фронте были почти нормой - ненужной, но неизбежной частью войны…
- С партизанами часто приходилось взаимодействовать?
- Нет, только один раз. Но вот партизанскую работу видеть пришлось. Пошли под Невелем в немецкий тыл вдвоем с офицером-разведчиком. Видим, разбитый немецкий эшелон, с танками пущенный под откос. Порадовались. Представляете, сколько наших солдатских жизней сохранили эти партизаны-подрывники!
- Вы упомянули о рейде батальона в тыл врага. Можно услышать подробности и детали рейда?
- По данным разведки, немцы должны были на нашем участке начать отход по шоссе, чтобы избежать полного окружения. Зашел с усиленной ротой в немецкий тыл, "оседлали" дорогу на запад. Бойцы залегли по обе стороны шоссе. Нас предупредили, что, возможно, в отходящей немецкой колонне есть несколько танков. Я с ружьем ПТР залег фактически прямо на шоссе. Появилась колонна, впереди шла легковая машина с немецкими офицерами. По ней из ПТР ударил, и по этому сигналу мы начали бой. Немцев поддержали их минометчики, но, невзирая на сильнейший обстрел, мы смогли нанести большой урон отступающим немцам. Больше сотни немцев было уничтожено.
- Как бойцы Вашего батальона относились к солдатам и офицерам, служащим в тыловых подразделениях полка?
- Отношение бойцов к "штабным" было пренебрежительным. Полтора-два километра расстояния между окопом переднего края и штабом полка заранее делили нас на "живых и мертвых", на тех, кто еще порадуется жизни, и на тех, кому уже следующим утром лежать в братской могиле. "Наградной вопрос" тоже играл немаловажную роль в антагонизме между теми, кто действительно воевал, и теми, кто "обеспечивал боевую деятельность". В штаб полка приходишь, все орденами увешаны. Представишь своих бойцов к наградам, а в штабе - извините за выражение - "хрен кому чего дадут!". За рейд в немецкий тыл я всех своих отличившихся бойцов представил к медалям "За отвагу". Никто из солдат, к сожалению, не получил никаких наград. Я за время боев успел получить орден Отечественной войны 1-й степени, орден Красной Звезды и медаль "За оборону Сталинграда".
- Бои под Полоцком - малоизвестный, но очень кровавый эпизод войны. Что запомнилось из тех боев?
- Под Полоцком мы меняли обескровленную часть на передовой. Рано утром командир полка проводил с офицерами рекогносцировку. Каждый из нас немного волновался перед боем. Скрытно пробрались на небольшую высотку, рассматривали местность сквозь дымку рассеивающегося тумана и слушали указания командира полка. "Первый батальон, - ставил он задачу, - наступает в полосе - слева - край лощины, справа - одиноко стоящее здание. Второй батальон…" В этот момент вражеская мина, со свистом пролетев над нашими головами, разорвалась в тридцати метрах позади нас. Не успел комполка обозначить полосу наступления для второго батальона, как другая мина вздыбила землю, не долетев до нас метров сорок. Стало понятно, что вражеский корректировщик засек нашу группу и сейчас нас накроет третьим выстрелом. Мараховский дал команду "Рассредоточиться!". Я со своим товарищем, молодым капитаном, прибывшим к нам на пополнение из 23-го СП 51 - й СД, отбежал метров двадцать вправо и залег на той же высотке. Свиста мины, летевшей в нашу сторону, я не слышал, зато услышал рядом с собой оглушительный взрыв и тут же был осыпан комьями земли. Когда чад и гарь от разрыва мины рассеялись, я посмотрел на то место, где только что лежал мой товарищ, но его не увидел. И когда огляделся вокруг, то сзади на сучьях деревьев увидел часть ноги с сапогом и внутренности, раскачиваемые ветром. Мой друг был разорван на куски прямым попаданием мины. Так для меня начались бои под Полоцком… А дальше - сплошная кровь…
Даже рассказывать не хочется…
- Расскажите о Вашем последнем фронтовом дне.
- Середина ноября 1943 года. Утром по телефону командир полка вызвал меня к себе на КП. В моей землянке, кроме ординарца, никого не было, и я сказал ему, что иду один, взял свой автомат, на всякий случай засунул в карман шинели несколько гранат-"лимонок" и вышел из землянки. Штаб полка находился где-то в километре от переднего края. Я шел опушкой леса и, чтобы не сбиться с пути, поглядывал на телефонные провода, укрепленные на шестах. Не прошел и половины дороги, как услышал немецкую речь: "Форвертс! Шнель!" Думаю, да, нарвался… Присмотрелся, группа немцев, человек тридцать, движется мне навстречу. Они меня не заметили. Притаился за деревом и, когда они подошли поближе, бросил в их направлении две гранаты и тут же открыл огонь из автомата. Согнувшись, перебегая от дерева к дереву, я продолжал стрелять короткими очередями. Немцы открыли ответный огонь. Но, видимо, решив, что столкнулись с передовым охранением, начали отходить. Я прибежал на КП и доложил Мараховскому о встрече в лесу с группой немцев. Впрочем, он и сам уже слышал стрельбу. Тут же послал роту автоматчиков прочесать лес в указанном мною направлении и начал меня долго отчитывать, мол, почему я пошел без ординарца или связного. Дальше он перешел к делу и поставил мне боевую задачу. Спросив, все ли мне понятно, закончил разговор словами: "А теперь давай топай к себе…" Через несколько часов, поднимая бойцов в атаку на шоссе Полоцк - Витебск, я был ранен разрывной пулей в правую руку. Кости руки были раздроблены. Меня вели в полковую санроту мимо штаба полка. Комполка молча стоял у входа в свой блиндаж и смотрел мне вслед.
Комполка Мараховский, как я слышал, через несколько месяцев погиб в бою…
- Что происходило с Вами после ранения?
- Оказался в санбате, сразу врачи накинулись с предложением ампутировать руку, мол, нет никаких шансов ее спасти, Я отказался, и, как показало время, был прав. Весной 1944 года я был комиссован из армии по инвалидности. Вернулся после госпиталя в Москву, правая рука не действует. Инвалидная пенсия мизерная… Устроился на канцелярскую работу. И вдруг в конце 1944 года меня вызывают в Бауманский райвоенкомат, и начальник третьего отдела майор Ковалев спрашивает меня: "В армию хочешь вернуться?" Согласился с радостью. Я очень любил армию. Выходил из дома и ловил себя на мысли: вот здесь хорошо было бы пулеметчиков поставить, а в той лощине можно минометную роту разместить. Война не отпускала меня… И меня снова призвали. Шел набор офицеров, ранее комиссованных по ранению из армейских рядов для службы в комендатурах в составе Советской Оккупационной (Военной) администрации в Германии - СОАГ. Еще почти вся немецкая территория была у гитлеровцев, а в нашем тылу были сформированы комендатуры, и каждой из них заранее был назначен район Германии, в котором этим комендатурам и предстояло развернуть свою будущую деятельность. Личный состав комендатур следовал за войсками, находясь в нашем фронтовом тылу, и, по мере освобождения "своих" районов, приступал к работе.
- Какими были критерии отбора для службы в комендатурах?
- Я не знаю, чем руководствовались начальники при отборе на эту службу. Знание немецкого языка не давало особого предпочтения. Все младшие офицеры были бывшие фронтовики, неоднократно раненные в боях и признанные медкомиссиями не годными к строевой службе. А вот командный состав комендатур был разнообразен. Я попал в комендатуру города Эберсвальде, предназначенную для контроля над районом, в котором проживало более 300 тысяч жителей. Крупный железнодорожный узел. Сам город еще несколько месяцев находился в немецких руках. Комендантом был назначен бывший генерал разведки, разжалованный в полковники. Причины разжалования я точно не знаю. Его заместитель по тылу, пожилой подполковник, всю войну прокантовавшийся в тыловых округах, был кадровым военным. Редкая сволочь, кстати, был. Ворюга первостатейный, "трофейщик" экстра-класса. Переводчиком в комендатуру назначили студента выпускного курса Военного института иностранных языков - ВИИЯз. Замполит, начальник СМЕРШа и помощник коменданта по экономическим вопросам - все были из бывших "тыловых шкур".
- Насколько большим был личный состав комендатур СОАГ?
- В составе нашей комендатуры было примерно 10–12 офицеров, не считая "особистов". Перед занятием Эберсвальде с передовой была снята стрелковая рота и переподчинена комендатуре в качестве роты охраны.
Это еще примерно 70–80 бойцов и три офицера.
- Какие функции были возложены на Вас лично?
- Я попал в группу из трех человек, ответственных за восстановление городских муниципальных служб и коммуникаций, включая транспорт, связь и работу промышленных предприятий, а также за обеспечение немецкого гражданского населения питанием и медицинским обслуживанием.
- Проводилась ли какая-то специальная подготовка для будущих "спецов по восстановлению народного немецкого хозяйства"?
- Никакой подготовки работников администрации не было и в помине.
Я даже не помню, чтобы был проведен хоть один толковый инструктаж или лекция, посвященная особенностям района, в котором нам предстояло действовать. Знали, что Эберсвальде означает в переводе "Кабаний лес", и не более того.
А вот находящиеся с нами в прямом контакте отдельные группы СМЕРШа и так называемые "группы по репарациям", создаваемые при каждом наркомате, получили хорошую предварительную подготовку и полнейшую информацию из своих источников еще до вступления в район развертывания комендатуры.
- Что за "группы по репарациям"?
- Группы, созданные во многих наркоматах и занимавшиеся демонтажем немецких предприятий, вывозом оборудования и разных ценностей в СССР.
Каждая такая группа работала по своему профессиональному профилю.
Вывозили все на корню, что нужно и что не нужно.
После них пройдешь - одни пустые цеха, щепки на земле не оставались.
Им подчинялись специальные рабочие батальоны, созданные из бывших наших военнопленных и "ост-рабочих", которые занимались демонтажем и погрузкой всего этого добра в эшелоны.
- Как Вы лично относились к деятельности таких групп?
- Я не считал это грабежом. Вершилось справедливое возмездие.
Мы называли это "возмещение ущерба за потери", и уж поверьте мне, даже если бы мы вывезли всю Германию, это бы не возместило и не компенсировало всех материальных потерь, понесенных нашей страной от фашистских захватчиков.