Следующим настал черед Александра Шелепина. Сорокашестилетний "Железный Шурик" (как звали его друзья), смуглый темноволосый красавец, не скрывающий своего честолюбия, блестящей карьерой был обязан Хрущеву. Благодаря Хрущеву он поднялся от комсомольского лидера до члена ЦК, шефа КГБ и наконец, в 1959 году, до секретаря ЦК. Для Брежнева он представлял серьезную угрозу, однако оба они на время забыли о соперничестве, чтобы сбросить с трона своего бывшего благодетеля. Шелепин обвинил Хрущева в грубости, чванстве, неуважении к коллегам, добавив, что Хрущев чересчур поспешно принимает решения, импульсивен и склонен к интригам. Обвинение в "грубости", когда-то брошенное Лениным в адрес Сталина, "полностью к вам подходит". Хрущеву свойствен "бонапартизм": он окружил себя "лизоблюдами" и изводит коллег "необдуманными угрозами". Он списал многомиллионный долг убыточному колхозу в своей родной Калиновке - что это, если не фаворитизм самого дурного толка? Наконец, Шелепин обвинил его в том, что во время Суэцкого кризиса 1956 года Хрущев поставил СССР на грань войны, не сумел разрешить Берлинский кризис, а на Кубе "играл судьбой человечества".
Андрей Кириленко подчеркнул изоляцию Хрущева. К нему стало невозможно попасть на прием, чтобы посоветоваться по работе. Хрущев не звонил Кириленко почти три года! Если же все-таки удается с ним встретиться, он оскорбляет собеседников, обзывает их болванами и осыпает бранью вроде: "Идите в задницу!"
Собственные ошибки Хрущев сваливает на лидеров союзных республик - так случилось с первым секретарем ЦК компартии Белоруссии Кириллом Мазуровым. На партийных собраниях воцарился настоящий культ Хрущева, исключающий свободное обсуждение партийных проблем. Лесть и пресмыкательство, поощряемые Хрущевым, уже привели к раздору в международном коммунистическом движении.
Леонид Ефремов, зампредсовнаркома РСФСР, добавил, что вопросы внешней политики Хрущев решает "как в голову взбредет", принимает решения "за обедом" или "пока читает телеграммы".
Михаил Суслов стал секретарем ЦК в 1947 году, еще при Сталине, следовательно, был обязан Хрущеву меньше других. Высокий, аскетического вида Суслов казался да и был политиком более консервативного (просталинского) направления, нежели взрывной, импульсивный Хрущев, однако до сих пор во всем его поддерживал. "Никита Сергеевич, - сказал теперь Суслов, - вы даже не понимаете, как далеко все это зашло… Вы никого не слушаете. Говорите, что развитию сельского хозяйства мешают чиновники на местах - нет, Никита Сергеевич, больше всего мешаете вы… Вы слишком прислушиваетесь к своим родственникам, особенно к Аджубею. Возите родных с собой за границу. После каждой вашей поездки нам приходится защищать вас перед иностранными друзьями. Во всех газетах беспрерывно "Хрущев то, Хрущев это", каждый день на всех первых полосах ваши фотографии. Этому надо положить конец".
Последним выступил Виктор Гришин, глава профсоюзов: он пожаловался, что не был на приеме у Хрущева уже четыре года. Наступил вечер. Далеко не все ораторы успели выступить, поэтому решено было перенести заседание на следующий день - заговорщики были так уверены в своей силе, что могли себе позволить эту отсрочку. И все же они опасались, что Хрущев выкинет какой-нибудь фортель. Когда он покинул зал, заговорщики пообещали друг другу не отвечать на его звонки - на случай, если он попытается перетянуть кого-то на свою сторону. Позже Брежнев позвонил Семичастному и спросил, куда поехал Хрущев после заседания - к себе на квартиру? За город?
- А у меня, - ответил Семичастный, - и там, и сям, и везде наготовлено. Нигде не будет неожиданностей.
- А если он позвонит? Позовет на помощь?
- Никуда он не позвонит. Вся связь у меня!
Около восьми часов лимузин Хрущева подъехал к воротам его резиденции на Ленинских горах. От близлежащей Воробьевской улицы дом отгораживала желтая кирпичная стена примерно пяти метров в высоту. Сергей Хрущев - из Внуково-2 он добрался домой самостоятельно и весь остаток дня провел в тревожном ожидании - вышел навстречу отцу.
- Все получилось так, как ты говорил, - проговорил Хрущев-старший. Выглядел он расстроенным и очень усталым. - Вопросов не задавай. Устал я, и подумать надо…
Хрущев дважды обошел вокруг дома, затем поднялся в спальню на второй этаж и попросил принести чаю. Никто не осмеливался его беспокоить. Нина Петровна Хрущева в это время отдыхала в Карловых Варах - по иронии судьбы, вместе с Викторией, женой Брежнева.
В тот же вечер Хрущев позвонил Микояну.
- Я уже стар и устал, - сказал он. - Пусть справляются сами. Главное я сделал. Отношения между нами, стиль руководства поменялись в корне. Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду.
Если телефон Хрущева, как предполагал он сам и его родные, прослушивался КГБ, после его разговора с Микояном заговорщики могли успокоиться. Однако самому Хрущеву следующий день облегчения не принес. Даже в лучшие свои времена он терпеть не мог критики - а теперь на него обрушился целый шквал обвинений.
Заседание Президиума возобновилось в десять утра. Первым взял слово Дмитрий Полянский. "Сталин себя скромнее вел, чем вы, Никита Сергеевич, - говорил он. - Вы заболели манией величия, и, думаю, это неизлечимая болезнь. Вы умный человек, но наделали много ошибок". На случай, если Микоян вздумает вступиться за своего друга, Полянский предусмотрительно добавил, что Хрущев и Микояна оскорблял, за глаза называя его "слякотью" и "назойливой мухой".
Микоян выступал следующим. Он также критиковал ошибки Хрущева, в том числе его "взрывчатость", "раздражительность" и чрезмерное доверие к подхалимам. Однако за политику Хрущева в Суэцком канале и Берлине он заступился, а по поводу Кубы напомнил членам Президиума, что все они одобряли отправку ракет. По его мнению, достаточно было бы сместить Хрущева с поста партийного руководителя, но должность председателя Совмина оставить за ним. Отставка Хрущева с обоих постов "будет богатым подарком китайцам, Мао Цзэдуну, а кроме того, все, что сделано и делается Никитой Сергеевичем, - это наше богатство. И не надо им разбрасываться".
Но даже такая половинчатая защита вызвала взрыв протеста. Шелепин вскочил со своего места; за ним последовали Юрий Андропов, Петр Демичев и другие. Мрачный, никогда не улыбающийся первый заместитель Хрущева в правительстве Алексей Косыгин в своем выступлении отверг "полумеры".
- Вы честный человек, - обратился Косыгин к Хрущеву, - но вы противопоставили себя Президиуму. У вас неограниченная власть. Вы ни с кем не считаетесь, никого не выслушиваете до конца, обрываете… Вы интриговали в Президиуме: одного решали "раздолбать", с другим заигрывали.
Николай Подгорный, которого Хрущев прочил на место Брежнева, с самого начала принял участие в заговоре. Хрущев, говорил он теперь, порицал Сталина за некомпетентность в военных делах - "но ведь вы, Никита Сергеевич, тоже в этом не разбираетесь. Военные говорят, что вы ничего не понимаете в обороне страны". Подгорный считал, что, если Хрущев будет смещен со всех постов, это вызовет вопросы у международного сообщества; поэтому лучше, чтобы он "сам попросил об отставке".
Брежнев подытожил выступления своих товарищей, вспомнив, как однажды Хрущев сравнил секретарей ЦК с "кобелями, задирающими ногу у каждого куста", и предложил, чтобы Хрущев ушел в отставку "добровольно". Заметив, что члены ЦК уже собираются у дверей Свердловского зала в Кремле, Брежнев предложил закончить обсуждение и поставить вопрос о Хрущеве на голосование. За отставку проголосовали все присутствующие. Микоян снял свои возражения.
Судьба Хрущева была решена; в последний раз он выступал перед Президиумом. Он находился, как вспоминал позднее Ефремов, "в состоянии сильного нервного возбуждения". Шелест называет его в эти минуты "сломленным, одиноким". В глазах у него стояли слезы.
- Выражаю благодарность за оценку моих положительных качеств… - начал он. - Вашу честность, вашу прямоту очень ценю. Рад за Президиум, в целом за его зрелость. В формировании этой зрелости есть и крупинка моей работы.
Затем Хрущев попросил "извинения, если когда-то нанес кому-то обиду, проявил грубость… Не могу сейчас все обвинения вспомнить и ответить на них. Скажу об одном: главный мой недостаток и слабость… то, что я сам не замечал своих недостатков. Вы меня обвиняете в совмещении постов Первого секретаря ЦК и Председателя Совмина. Но, будем объективны, этого я сам не добивался… Напрасно я не поднял этот вопрос на XXI съезде. Следовало бы понять и догадаться, что двойная ноша для меня будет слишком тяжела".
Глаза его снова наполнились слезами. "Это не слезы жалости. Борьба с культом личности Сталина была большой и в этом деле есть моя крупица. Вы уже все решили. Я сделаю так, как будет лучше для партии.
Понимаю, что не могу больше выполнять прежнюю роль; но все же, будь я на вашем месте, я бы не стал, совсем от меня отказываться. Нет, я не собираюсь выступать на пленуме. И не прошу у вас милости. Все решено. Как я и сказал Микояну, я сопротивляться не стану. Не стану чернить вас: в конце концов, мы с вами единомышленники. Конечно, я расстроен, но в то же время рад - рад, что партия теперь может приструнить даже первого секретаря. Культ личности Хрущева, говорите? Вот вы тут меня поливаете дерьмом, а я отвечаю: "Вы правы". Это, по-вашему, культ личности?
Я уже давно подумывал уйти. Но трудно принять такое решение. Мне самому следовало заметить, что я не справляюсь со своими обязанностями, не поддерживаю связь ни с кем из вас. Я оторвался от вас. Вы сами виноваты, что позволили этому случиться, но, конечно, и я тоже виноват.
Я в бирюльки не играл - я работал. И теперь благодарю вас за то, что даете мне возможность уйти на покой. Напишите сами заявление от моего имени, а я подпишу. Я на все готов, если так лучше для партии. Пожалуйста, поймите меня правильно - я ведь в партии сорок шесть лет! Может быть, можно какую-нибудь почетную должность… Но нет, я не прошу, ни о чем вас не прошу. И где мне жить, тоже решайте сами. Если настаиваете, я уеду из Москвы и буду жить, где скажут".
Когда Хрущев закончил, Президиум единогласно проголосовал "удовлетворить его просьбу" о выходе на пенсию "в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья".
В тот же день в бело-голубом Свердловском зале Кремля открылся пленум ЦК. Сперва выступил Брежнев с кратким сообщением об отставке Хрущева; затем на трибуну поднялся Суслов и сформулировал основные обвинения в адрес бывшего главы государства. Его речь прерывали возгласы с мест. "Исключить его из партии!.. Под суд его!" - кричали сталинисты, радуясь падению своего противника. Хрущев слушал молча, часто прикрывал глаза, а порой закрывал лицо руками. В заключение Суслов зачитал заявление Хрущева, где причинами неспособности далее "исполнять свои обязанности" назывались преклонный возраст и здоровье.
Обсуждения не было. Двоих членов ЦК с Украины, которые могли бы воспротивиться, попросту не допустили в зал, а вскоре после пленума освободили от должностей. За принятие резолюции пленум проголосовал единогласно: так же единогласно первым секретарем был назначен Брежнев, председателем Совета министров - Косыгин. После этого Брежнев закрыл заседание.
Из зала заседаний Президиума Хрущев вернулся к себе в кабинет. Его многолетний помощник по иностранным делам Олег Трояновский заметил, что он "измучен и очень расстроен". "Моя политическая карьера окончена, - сказал Хрущев. - Теперь моя главная задача - пройти через все это с достоинством". Перед началом пленума Трояновский видел, как Хрущев ходит взад-вперед по маленькому кремлевскому скверику: стоял пронизывающий холод, но Хрущев, против обыкновения, был без шляпы. Позже, вернувшись к себе в резиденцию, он отдал свой черный портфель сыну и со вздохом сказал: "Я теперь пенсионер".
В тот же вечер к Хрущеву явился Микоян и за чаем, который пили в столовой, сказал:
- Нынешняя загородная резиденция и городская квартира сохраняются за тобой пожизненно. - (На самом деле и того и другого Хрущев вскоре был лишен.)
- Хорошо, - рассеянно отозвался Хрущев.
- Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят. - (Новые телохранители не столько охраняли Хрущева, сколько держали его под почетным "домашним арестом".)
Хрущев что-то проворчал в ответ.
- Будет установлена пенсия - 500 рублей в месяц и закреплена автомашина. Хотят сохранить за тобой должность члена президиума Верховного Совета, правда, окончательного решения еще не приняли. - (Утверждено это предложение не было.) - Я еще предлагал учредить для тебя должность консультанта Президиума ЦК, но они предложение отвергли.
- Это ты напрасно, - проговорил Хрущев. - На это они никогда не пойдут. Зачем я им после всего, что произошло? Мои советы и неизбежное вмешательство только связывали бы им руки. Да и встречаться со мной им не доставит удовольствия… Конечно, хорошо бы иметь какое-то дело. Не знаю, как я смогу жить пенсионером, ничего не делая. Но это ты напрасно предлагал. Тем не менее спасибо, приятно чувствовать, что рядом есть друг.
Два старика вышли на асфальтированную площадку перед домом. На прощание Микоян обнял и поцеловал Хрущева; затем повернулся и зашагал к воротам. Хрущев провожал его взглядом, не зная, что видит своего друга в последний раз. Оттого ли, что Микоян боялся за собственную карьеру, или оттого, что грубостью и бранью Хрущев и его оттолкнул от себя, - но никогда больше он не приезжал навестить старого товарища.
Глава II
ДЕТСТВО В КАЛИНОВКЕ: 1894–1908
Никита Сергеевич Хрущев родился 15 апреля 1894 года в селе Калиновке на юге России. Его родители, Сергей Никанорович и Ксения (Аксинья) Ивановна Хрущевы, были бедными крестьянами, как и крестные отец и мать, окрестившие маленького Никиту в сельской Архангельской церкви. В Калиновке Никита Хрущев прожил до 1908 года, когда его семья переехала в шахтерский город Юзовку на востоке Украины. Первым четырнадцати годам своей жизни Хрущев посвятил лишь несколько страниц в многотомных мемуарах, надиктованных им в последние пять лет жизни. "С самого начала отец заявил, - вспоминает Сергей Хрущев, - что не собирается описывать свою жизнь, начиная с детства. Хронологических повествований он терпеть не мог, они нагоняли на него тоску". Однако жизни в Юзовке он в своих мемуарах уделил больше внимания да и прежде в различных анкетах и выступлениях называл своего отца не крестьянином, но рабочим или шахтером. Тому была политическая причина - лидеру рабочей партии предпочтительно иметь пролетарское происхождение - но, по-видимому, дело было не только в этом. В жизни Калиновки было немало такого, о чем ее уроженец, достигший высочайших постов, предпочитал не вспоминать.
В наши дни, чтобы добраться от Москвы до Калиновки, надо сесть на поезд, идущий до Курска, расположенного примерно в ста километрах от украинской границы. Оттуда вы часа два тащитесь по разбитым проселочным дорогам до Дмитриевки, поворачиваете на юг к Хомутовке (районному центру с населением в шесть тысяч жителей), а затем - на юго-запад, к Калиновке.
В конце июня бескрайние поля вокруг родного села Хрущева утопают в зелени. Почва здесь не столь плодородна, как соседние черноземы, но гораздо более щедра, чем на севере, в Подмосковье. Кажется, деревни, затерянные среди этих весело зеленеющих полей, должны процветать. Однако и через столетие после рождения Хрущева весной, когда ежегодный паводок превращает неасфальтированные проселки в грязь, большая часть деревень оказывается отрезана от мира. Главные улицы в большинстве из них - это грязные дороги, изрытые глубокими колеями. Дома - деревянные, по большей части покосившиеся.
На малой родине Никиты Хрущева главная улица заасфальтирована, как и дорога от Калиновки к Хомутовке. Асфальт был проложен во времена, когда Хрущев находился у власти. В то же время на главной площади села вырос потрясающий ансамбль: неоклассический Дворец культуры с четырьмя колоннами (выстроенный, говорят, на месте церкви, где крестили Никиту), общежитие сельскохозяйственного училища, перемещенного из Курска в Калиновку, и пятиэтажная школа, которая служила гостиницей для российских и зарубежных гостей, приезжавших полюбоваться цветущей Калиновкой, когда она находилась под благодетельной опекой Хрущева. За площадью раскинулся большой пруд, а с другой стороны, вдоль дороги в Хомутовку, выстроился аккуратный ряд домиков из красного кирпича, которые прекрасно смотрелись бы в любой английской деревне. Живут в этих домиках обыкновенные колхозники, чей колхоз до 1964 года носил гордое название "Родина Хрущева".
Пройдя мимо Дворца культуры и обогнув озеро, мы выходим на дорогу, вдоль которой пасутся козы. Она ведет нас в "старое село": массивная стела сообщает нам, что "здесь родился и провел детство Никита Сергеевич Хрущев". Дом, в котором он родился, давным-давно снесен, но на его месте стоит чистенький кирпичный домик, готовый к приему туристов. Крестьянка, живущая в этом доме, с гордостью показывает нам большой портрет Хрущева в красном углу - там, где прежде висели иконы.
В 1894 году Калиновка и близко не имела того "идеального облика", какой она обрела при Хрущеве. После отмены крепостного права в 1861 году часть земли, которую обрабатывали крестьяне, перешла в их собственность: однако даже для наиболее зажиточных крестьян освобождение вовсе не означало процветания. Освобожденные крепостные получили слишком мало земли и вынуждены были выплачивать за нее непомерный выкуп. Население деревень быстро росло, а производительность сельского хозяйства падала. Прибавьте к этому индустриализацию, проводимую царским правительством, растущие цены на землю и падение цен на зерно: в результате всего этого к концу девятнадцатого столетия русская деревня переживала тяжелейший кризис. К 1900 году большинство крестьян зарабатывали земледелием едва ли четверть необходимого прожиточного минимума: прочее они получали, нанимаясь батраками к помещикам или богатым соседям и, таким образом, возвращаясь к положению полукрепостных.
Согласно отчету о жизни крестьянства, опубликованному в России в 1888 году, все крестьяне, как богатые, так и бедные, за очень редкими исключениями, жили в тесных крестьянских избах, площадь которых составляла пять - семь метров в длину и ширину. "На этом пространстве, иногда разделенном на две комнаты, теснятся и взрослые, и дети. Воздух в избе столь душен и сперт, что наши гигиенисты вынуждены признать за ее бревенчатыми стенами оздоравливающие свойства - иначе остается непонятным, почему обитатели избы в буквальном смысле не задыхаются".