Рассказывают так. Сосед Бениславской по квартире Грандов приревновал к Есенину свою молодую жену (сотрудницу газеты "Беднота", будущую писательницу Елену Кононенко), которая была страстно влюблена в поэта. Поскольку дом этот был ведомственным, и жили в нем работники печати, сотрудники газет "Правда" и "Беднота", Грандов, ближайший коллега Сосновского, редактор "Бедноты", третирует Бениславскую, требуя немедленно выписать Есенина - ему не место в доме работников партийной печати. Да Есенин, собственно говоря, почти и не жил здесь в это время, как бездомная собака, скитался он по чужим углам.
Из ревности или по другой какой причине Грандов сделал все возможное, чтоб жизнь Есенина стала невыносимой. Конфликт закончился трагически: Грандов повесился.
Здесь рассказчики, как правило, умолкают, предоставляя читателю возможность самому "импровизировать" и делать вывод. А вывод непременно будет такой, как в мариенгофском "Романе": Есенин вернулся "другой", безнравственный и аморальный. И таким сделали его за короткое время богемная жизнь с Дункан и заграничное турне. А все потому, что не было у деревенского парня внутреннего стержня. Съехал с Пречистенки, ушел от Мариенгофа, остепенившегося, женатого человека, окружил себя гаремом: Галина Бениславская. Августа Миклашевская, Надежда Вольпин, Анна Берзинь - всех и не перечислишь. Совершенно безнравственный и растленный тип, пьянь кабацкая.
Ну, а что же молодая жена Грандова - Елена Кононенко? Неизвестно, довела ли сотрудница газеты "Беднота" своего супруга до этого нервного срыва, но точно известно, что Есенин здесь ни при чем. Его уже не было в живых, когда Грандов в 1927 и 1928 годах все еще редактировал свою газету. Лишь в 1929 году придет другой редактор, а Грандова найдут повешенным на батарее (не правда ли, знакомый почерк?).
Еще на "товарищеском суде" над поэтами "друзья" Мариенгоф и Рабинович впервые указали "на болезненное состояние Есенина". На то, что он "совершенно спился, что он опасно болен, что он близок к белой горячке, и что его необходимо лечить". Мариенгоф, напомню, объяснял друзьям, что эта вопиюпдая ложь была во имя спасения Есенина. В "Литературной энциклопедии" 1930 года уже как непреложный факт написано, что привел Есенина к самоубийству наследственный алкоголизм.
А есенинские выступления? Доклад поэта в Ленинграде 14 апреля в зале Лассаля "О мерзости в литературе" (Есенин назвал его "Словом") в воспоминаниях "друзей" оброс новыми подробностями о невменяемости Есенина.
Особенно изощрялся Романовский (Морщинер) Иосиф Семенович. В письме Белоусову он так описывает один из "литературных вечеров" в Ленинграде:
"К 3 часам дня все билеты были распроданы - громкая слава Есенина сделала свое дело.
Стемнело, близился вечер… А Есенина в гостинице нет. Как ушел утром, так с тех пор не появлялся. Начинаю волноваться. То и дело выбегаю из своего номера, стучу в двери есенинского номера, оттуда никто не отзывается. Спускаюсь вниз, к швейцару(…)
- Нет, не приходили.
Возвращаюсь к себе в номер. Вдруг - стук в дверь…
Какой-то мальчишка вручил швейцару клочок бумаги (…) Читаю. Характерным есенинским почерком написано: "Яво второй, вверх к вокзалу". Стараюсь понять. Наконец меня осенило: речь идет о пивной или столовой. Бросаюсь по Невскому, захожу во все пивные и рестораны. Увы! Нигде поэта нет. Наконец в каком-то ресторане вижу за столом большую компанию и среди них Есенина".
И только в 1980 (!) открылась правда. В 6-томнике опубликована записка Есенина с таким содержанием: "Устроителям вечера поэзии в зале Лассаля. Я ждал. Ходил 2 раза. Вас и не бывало. Право, если я не очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева внизу".
И был в кабачке, и беседовал с друзьями, и читал стихи, и пришел вовремя. И был небывалый успех. Два вечера подряд! А почему ушел Есенин с самого утра и не показывался устроителям вечера? Да потому, что вечер собирались провалить, споив поэта. Для того припасли массу бутылок и в гостинице, и за кулисами. Возглавлял этот шабаш Георгий Устинов, а помогали ему молодые друзья, воинствующие имажинисты.
О таких приготовлениях читаем в воспоминаниях Чернявского:
"Кажется, он был совсем трезв (вино, однако, было приготовлено за кулисами). В артистическую комнату в перерыве ломились многие, меня долго не пускали, грубо отказываясь сказать обо мне Есенину. Его охраняли как знаменитого артиста".
Подлость и предательство есенинских друзей, по-другому не скажешь, заключается в том, что они-то все знали, что Есенин никогда не был пьяницей, что "пьяные есенинские скандалы" нужны были провокаторам. И очернили его потому, что отказался сотрудничать с большевиками.
Клевета исходила не только от друзей и подруг. Поддался этой клевете и Максим Горький, который собрал в письмах из России большую корреспонденцию о Есенине и внес свою ложку дегтя в распространение неправды. Его очерк "Сергей Есенин" был опубликован в "Красной газете" 5 марта 1927 года. После очерка всеми уважаемого нашего учителя Алексея Максимовича никто уже по-другому писать не смел, хотя сам "уважаемый учитель" на полях рукописи против этих слов сделал пометку: "Считаю нужным заметить, что Максим Горький для нас не является авторитетом бесспорным, а как и все из прошлого - подлежит внимательному изучению, серьезнейшей критике".
Золотые слова! К ним давно пора прислушаться. Ведь в воспоминаниях 1926 года рисовался другой облик Есенина. Он представал таким, каким при жизни его знала и любила вся Россия.
"Он был чист, строен, красив - у него ж одни русые кудельки чего стоили! (…) А потом на пруду купались. Он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи. Я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!"
Эти слова Дмитрий Фурманов написал сразу после гибели Есенина! Ему самому судьба отводила после этого всего три месяца жизни. Да и прочитать эту фразу можно по-другому: "И этого-то чистого, светлого, красивого человека нарекли! горькой пропойцей?"
На есенинской конференции в октябре 2001 года был поставлен вопрос о пьянстве Есенина. Юрий Львович Прокушев ответил так: "Творческий путь Есенина - 10 лет. 10 лет его имя не сходило со страниц печати, с 1915 по 1925 годы (…) 33 книги вышли при жизни и 27 подготовленных к изданию, смакетированных даже, нашли в архивах. 60 книг за 10 лет подготовить! Титанический труд. Где уж тут пить? Алкоголики не знают творчества. О пьянстве ли говорить! Выпить, чтобы снять усталость, напряжение - да. Но алкоголиком Есенина считать - грех".
Подтверждением могут быть и слова Рюрика Ивнева:
"Здесь надо упомянуть (и это очень важно для уяснения некоторых обстоятельств жизни Есенина после его возвращения из Америки), что в ту пору он был равнодушен к вину, то есть у него совершенно не было болезненной потребности пить, как это было у большинства наших гостей. Ему нравилось наблюдать тот ералаш, который поднимали подвыпившие гости. Он смеялся, острил, притворялся пьяным, умышленно поддакивал чепухе, которую несли потерявшие душевное равновесие собутыльники. Он немного пил и много веселился, тогда как другие много пили и под конец впадали в уныние и засыпали".
Большого внимания исследователей заслуживает письмо Марка Азриэлиевича Гецова (1901–1942), студента Государственного института искусств, адресованное Жене и Рите Лившиц. Письмо хранится в частном собрании И.М. Бернштейн. Опубликовано впервые в 1997 году. Вот его сокращенный вариант:
"Ленинград, 2 мая 1924 года.
Милые Женя и Рита!
Хочу до педантичности быть аккуратным. Прошло всего два часа, как я повидал Есенина, а я уж делаю вам подробный письменный доклад об этом. Буду по возможности обстоятелен и постараюсь не пропустить ни одной подробности… Обещал я вам быть у Есенина вчера (1-го), а попал к нему только сегодня утром… Хотел раньше с Сахаровым поговорить, но в первой же комнате наткнулся на Есенина. Я сразу узнал его, отдал письмо. Он очень любезно усадил меня в кресло, а сам наскоро пробежал глазами все ваши письма. Пока Сергей Александрович читал, я все время следил за ним, и чем больше я на него глядел, тем светлее становилось у меня на душе… Так было со мной.
Есенин встретил меня очень вежливо, но с тем холодком, который сквозит в речах человека, который совсем не расположен переходить за границу делового разговора. Но через минуту уж он так открыто и сердечно улыбнулся мне, что я почувствовал себя так, как если б я был с ним знаком целую вечность.
Признаться, мне было не по себе, когда я направлялся к Есенину. Уж очень не лежит у меня сердце к литературной богеме, и мне было досадно, что Есенина, который все же по своему духовному складу ее типичный представитель, я увижу с этой самой непривлекательной стороны… А оказалось совсем не то. Куда там богемная манерность, кабачковый стиль - чудесный, простой, сердечный человек. Мне стало ужасно хорошо. Не вязался в моем представлении образ человека, который сидел передо мной, с тем Есениным, о котором вы мне рассказывали столько тяжелого и гнетущего, как кошмар. Может, я попал в один из тех счастливых моментов, когда Сергей Александрович бывает исключительно хорошим, ну и отлично - я очень рад. Теперь я Есенина люблю вдвойне… Вообще-то говоря, Есенин не произвел на меня впечатления больного человека…
Уходя, я встретил в коридоре Сахарова. Мы прошли с ним в его кабинет. На мои расспросы Сахаров ответил, что Есенин ведет себя прилично, почти не пьет и скоро собирается в Москву".
Такие легенды и слухи о Есенине распространяли самые близкие его друзья и подруги.
Глава 2
О порезанной руке
Сколько лжи накручено вокруг порезанной руки Есенина! Пишут: "порезал по пьянке", "порезал в пьяной драке", а наиболее "усердные" доказывали, мол, Есенин и раньше пытался покончить с собой, вскрывал вены. Не обошел, конечно, молчанием этот эпизод и Матвей Ройзман:
"Ночью Есенин ехал на извозчике домой, ветром у него сдуло шляпу. Он остановил возницу, полез за ней в проем полуподвального этажа, разбил стекло и глубоко поранил правую руку. Его отвезли в Шереметьевскую больницу".
Приблизительно так же рассказала об этом эпизоде и Екатерина Есенина. Следовательно, Есенин ничего не рассказывал о себе даже самым близким людям.
Рассказывая во всех подробностях о своей встрече с Есениным в больнице, Ройзман несколько раз упоминает о перебинтованной правой руке, которая "лежала поверх серого одеялаи потому с ним и Анной Берзинь Есенин поздоровался, подав левую руку.
Не забыл Мотя Ройзман ни про гостинцы, ни про стихи, "перепутал" только руки Есенина, да "забыл" сказать самое главное, что Анна Берзина (Берзинь) не с Мотей Ройзманом ходила к Есенину в Шереметьевскую больницу, а с Бардиным, что друг Есенина имажинист Мотя Ройзман с самого начала был соглядатаем и сексотом, что после разрыва с имажинистами и ухода Есенина Матвею Ройзману, естественно, нечего стало делать в "Стойле" - он возвращается на службу туда, откуда пришел, в ГПУ. И начнет писать не стихи, а прозу о работе чекистов, милиции. Одна книга так и будет названа: "Друзья, рискующие жизнью". В этой области он больше преуспеет. Его друзья-чекисты, писатели Лев Кассиль и Лев Шейнин, дадут высокую оценку его чекистской деятельности и его детективному жанру.
Вот как этот вечер описан в воспоминаниях Анны Абрамовны Берзинь "Последние дни Есенина":
"Дома у нас Сергей Александрович держался неуверенно. Его отпугивала, видимо, суровость и подтянутость товарищей из нашей среды…
Не помню ни одного его визита к нам в нетрезвом виде. Мне даже казалось тогда, что о его выпивках и скандалах ходят легенды.
Несколько раз приходилось ссориться с товарищами, которые очень решительно и, как мне казалось, понаслышке придавали досужим сплетникам больше веры, чем мне, утверждали, что Сергей Александрович пьяница и дебошир…
Первого февраля, в день моего рождения, в 1923 году, среди приглашенных был и Сергей Александрович. Все уже в сборе, а Сергей Александрович откуда-то позвонил и сказал, что скоро придет. Мы не садились за стол, но время шло, а его все не было. Мы перестали его ждать, и вечер пошел своим чередом.
Довольно поздно меня вызвал по телефону чей-то взволнованный женский голос и сказал, что Сергей Александрович лежит в больнице Склифосовского, что он упал и поранил очень сильно руку, что меня просят срочно приехать к нему, и я все на месте увижу. Было странно, что звонила незнакомая женщина и что она была явно чем-то встревожена. Я рассказала обо всем Бардину, и он обещал на другой день поехать со мной вместе. Так и сделали. Бардин зашел за мной на работу, и мы поехали на Сухаревскую площадь.
Есенин лежал в палате очень встревоженный, напуганный. Мы говорили, что опасности никакой нет, что поправится он быстро. Тогда он зашептал:
- Вы видели в коридоре милиционера около двери?
- Нет, не видели.
- Он там стоит и ждет, чтобы арестовать меня!
- За что?
Он начал рассказывать что-то бессвязное о том, что он упал и рукой нечаянно разбил окно, порезался, явился милиционер и хотел арестовать его, и опять о том, что разбил окно. Мы, как могли, успокоили его, пообещав, что его никто не тронет. Он настороженно, с неестественным холодным блеском в глазах, слушал нас. Мне показалось, что у него какое-то потрясение, а Вардин решил, что он с перепоя…
Дежурный врач, к нашему удивлению, подтвердил, что милиционер действительно находился некоторое время в больнице, чтобы забрать Сергея Александровича, где-то наскандалившего".
Анна Берзинь - писательница, рядом с мужем прошла дорогами гражданской войны. В годы знакомства с Есениным работала редактором отдела крестьянской литературы Госиздата. Частыми гостями в доме Берзинь были военные - сослуживцы мужа и друзья по гражданской войне. Первого февраля (13 февраля по новому стилю) был день ее рождения. Был приглашен и Сергей Александрович Есенин.
А. Берзинь ошибочно указывает на 1923 год. В феврале 1923 года Есенин с Дункан находятся за границей. Логично предположить, что она описывает тот же день, но в 1924 году.
По счастью, сохранился регистрационный больничный журнал. Его разыскал Эдуард Хлысталов:
"Есенина положили в Шереметьевскую больницу 13 февраля. Привезли его из квартиры Галины Бениславской в 23 час. 30 мин. Диагноз написан по-латыни: "Рваная рана левого предплечья". Резаных вен не было. Клевета опровергнута документально.
В больничном журнале нет ни слова об алкоголе".
В первой редакции воспоминаний М.Д. Ройзман писал, что в тот день, когда случилось это несчастье, Есенин участвовал в очередном совещании имажинистов "и по обыкновению первым поставил свою характерную подпись": "Успел только позвонить Анне Абрамовне, сказал, что скоро приедет. Взял извозчика (…), а дальше знаем, что поздно вечером оказался в Шереметьевской больнице".
В архиве КГБ хранится следственное дело Эмиля Кроткого. Он был арестован одновременно с блистательно начинавшими Н. Эрдманом и Вл. Массом в 1933 году. В следственном деле - воспоминания о Сергее Есенине, фрагменты задуманной книги. Вот что писал Эмиль Кроткий о Есенине:
"Пьяный провалился в застекленный люк перед обувным магазином, жестоко порезал руку. Выйдя из больницы, показывал багровый рубец:
- Вот ведь какая рука! Руку отрезать хотели. Не позволил. Теперь не действует.
И жалостливо смотрит на свою якобы недействующую руку. А лицо - как у ребенка, который хочет, чтоб поцеловали ушибленное место. А через минуту - задорно:
- Рука-то ведь эта действует! В "Стойле" на меня вчера трое навалились, - так я их…
И это не совсем точно. Дрался-то он действительно с тремя, но, рассказывали, отнюдь не победоносно".
В воспоминаниях Эмиля Кроткого есть неувязка: "Вчера на меня трое навалились". А прежде сказал: "Выйдя из больницы, показывал багровый рубец".
Трех лет ссылки в Сибирь хватило Эмилю Кроткому на всю оставшуюся жизнь. Сравнивая его старт и финиш, приходится с горечью признать: Эммануил Яковлевич Герман уцелел, но сатирик Эмиль Кроткий навсегда превратился в юмориста. Впрочем, под жестоким давлением власти и более стойкие его современники претерпевали ту же метаморфозу - ярко начав, к концу жизни тускнели. Платили талантом за право жить.
Только в 1991 году стало достоверно известно, что же случилось с Есениным в тот злополучный вечер 13 февраля 1924 года.
В больнице Есенин находился до конца марта. Навеп],авшим его давал ясно понять, что его пытались убить в "Стойле Пегаса", что были при этом обище знакомые, были свидетели. Почему же никто никогда не сказал правды? На что рассчитывали нападавшие? Что назавтра в газетах появится заметка о том, что вчера, в пьяной кабацкой драке?.. И все читатели и почитатели есенинского таланта только вздохнут? Приблизительно так ведь сказал Д. Бедный после гибели Есенина:
- Этого следовало ожидать! Какой талант, и как разменял себя Есенин! И какая глупая кончина. И все потому, что нянчились с ним, все спускали ему с рук!
Нет, не в пьяной драке, его подстерегли трезвого. Этот замысел разгадал Есенин, потому и сказал о нем в самом задушевном своем стихотворении:
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Посетившими его в больнице девушкам, Софье Виноградской и Яне Козловской, Есенин читал свои новые стихи:
Как тогда я отважный и гордый
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
"Ничего, я споткнулся о камень.
Это к завтраму все заживет".
"Он не стихи читал, он рассказывал жуткую правду своей жизни, он кричал о своих муках", - напишет потом С. Виноградская ("Как жил Есенин").
Наталья Сидорина записала со слов вдовы Ивана Приблудного имя одного из тех троих, что покушались на Есенина: Марцелл Рабинович, сотрудник ЧК ОГПУ; он тоже числился в есенинских приятелях. Именно Марцелл Рабинович вслед за Мариенгофом два месяца назад на "товарищеском суде" впервые указал на болезненное состояние Есенина:
"Поэты Мариенгоф и Рабинович отметили, что Есенин совершенно спился, что он опасно болен, что он близок к белой горячке и что его необходимо лечить".
В комментариях Н.И. Шубниковой-Гусевой говорится, что "это утверждение не соответствовало действительному утверждению дел", что это "пример дружеской "лжи во спасение". Но мы ведь теперь знаем, как аукнулась для Есенина эта дружеская ложь - и в его судьбе, и в "Романе без вранья".