В сочетаниях пятен и арабесков Анри Матисс действительно ищет абсолют. С тех пор как в его мастерской на набережной Сен-Мишель воцарились "Три купальщицы" Сезанна, приобретенные у Воллара, они оказывали на формирование Матисса магическое влияние. Гармония синих тонов этого шедевра произвела на него столь сильное впечатление, что с этого времени синий, который так страстно любят все, кто тонко чувствует цвет, становится и его излюбленным цветом. Так, им написана "Гармония в голубом" (Музей нового западного искусства, Москва), выставлявшаяся в Осеннем салоне 1908 года, за год до этого им был создан "Натюрморт с синей скатертью" (Мерион, коллекция Барнса) и, наконец, "Голубая обнаженная" (Художественный музей в Балтиморе) в 1907 году, судя по письму Ханса Пурмана к Альфреду Барру, побудившая Дерена к дружескому соревнованию с его старшим товарищем на лучшее полотно в синих тонах. Когда Дерен увидел "Голубую обнаженную" Матисса, он признал себя побежденным и уничтожил свой холст. Это та самая картина, которая вызвала скандал в Салоне Независимых в 1907 году и была куплена Лео Стейном, а позднее, во время выставки в одном крупном американском городе зимой 1913 года, ее репродукция была сожжена. Именно в те годы Матисс имел привычку несколько торжественным тоном повторять: "Сезанн был учителем для всех нас"".
ЛАВРЫ МАТИССА И МАРКЕ
Приближается 1900 год. Париж превращается в гигантскую стройку. Улицы заполнены толпами забастовщиков. Еще немного - и Деруледу удался бы государственный переворот. В Лоншане в лице президента Республики Марианна получила пощечину.
Женщины никогда еще не были так красивы. У них роскошные волосы, бедра, грудь - правда, иногда фальшивые; живот отсутствует, он запрещен модой. Огромные шляпы Больдини- целые клумбы; платья фасона "принцесса", плотно облегающие и подчеркивающие изгибы тела, юбки колоколом, канотье…
В Мулен-Руж отплясывают кадриль. Джейн Авриль-ла-Мелинит - взбивает пену своих нижних юбок. Вийет фланирует и, показывая на ляжки в кружевных панталонах, ухмыляясь, заявляет: "Мясо следует подавать с гарниром!"
Забастовка землекопов. Выстрелы кирасиров на площади Французского театра, где недавно сгорела юная прекрасная Анрио. Сто тысяч тружеников бросают работу. Кто снабжает кассы забастовщиков, Гамель или Гийом? Растерянное правительство пытается разгадать эту трудную загадку.
1900-и наступил. Так это и есть "прекрасное время"?
При всех этих забастовках выставка не могла бы состояться. Однако работа возобновляется. Продолжается строительство метро. Появляются первые пролеты моста Александра III через Сену, на берегу реки воздвигается интернациональный город. Гранд-Ру напоминает большие бипланы, куда в те времена, когда рождалась Эйфелева башня, с трудом вскарабкивались первые поклонники лечения высотой. Строится движущийся тротуар, доставивший немало неприятностей и чуть не погубивший в зародыше всю новую технику - железобетонные конструкции. Впрочем, так ли это уж важно? Зато мы ему обязаны маленьким шедевром Куртелина "Статья 330".
На развалинах Дворца промышленности возводятся два дворца: Большой (Гран Пале) и Малый (Пти Пале). Мирбо осыпает их градом насмешек, однако воскресная толпа от них в восторге. Внутри Гран Пале под огромной, только что установленной стеклянной крышей копошится масса рабочих. Несметное число штукатуров, занимающихся отделкой стен, и орнамента-листов, создающих изобилие фестонов и астрагалей.
На Бют-Шомон примостились мастерские Жамбона, театрального художника, превозносимого до небес Педро Гайаром и Эдуардом Детайем; там работали бригады мазил, рисовавших километры лавровых листьев для украшения фризов в выставочных залах Гран Пале.
Двое таких горе-художников работали без всякого энтузиазма, как если бы они дробили камни на дороге; их товарищи, как повелось исстари, работая, распевали во все горло бывший в ту пору в моде припев: "Любовь проходит"… или "Sobre las olas", а они хранили молчание.
Бесконечные гирлянды лавровых листьев не приносили им никакого удовлетворения. Один из них - невысокого роста, приземистый, в холщовой блузе, с физиономией заправского балагура. Его товарищ - здоровяк, весь заросший волосами. Его легко представить в качестве чемпиона-велосипедиста, приносящего славу цветам своей майки. Невысокий смотрит на часы и, посмеиваясь, говорит: "Ну, ну, старина, мужайся! Еще семнадцать раз по четверти часа. За франк в час при девяти часах работы в день, можно ли желать лучшего?"
Затея принадлежала Альберу Марке. Это он решил подыскать какую-нибудь работу для себя и Матисса, чтобы как-то поправить денежные дела. Это он раздобыл, пользуясь справочником Боттена, адреса лучших декоративных мастерских. И это по его инициативе они с Матиссом "завербовались" на работу к Жамбону.
Внезапно высокий поворачивается и резким раздраженным голосом произносит: "Заткнись, Альбер, или я тебя убью!"
Вечером, разбитые усталостью, Альбер Марке и Анри Матисс, получивший от друзей прозвище "доктор" за свою серьезность и важный вид, покидают мастерскую. Нет ничего более изнурительного, чем труд поденщиков, принужденных работать непрерывно, не разгибая спины и не поднимая головы. Когда они возвращаются домой, все тело кажется разбитым, ноги дрожат.
В 1941 году Анри Матисс рассказывал об этом времени Франсису Карко: "Что за ремесло! Я впервые столкнулся с работой, доводящей до полного исступления. Самые расторопные из наших товарищей, получив премию к жалованью, увольнялись через две недели. Среди них были официанты из кафе, разносчики товаров, целая бригада "халтурщиков", с которых патрон не спускал глаз. К сожалению, моя физиономия патрону явно не нравилась. Однажды, когда я решил немного отдышаться, он меня окликнул: "Послушайте, доктор! Вы что, веселиться сюда явились?" Мне так все осточертело, что я тут же возразил: "Ну, здесь не очень-то повеселишься!" Реакция на мой ответ не заставила себя ждать. Хоп! Расчет, и за дверь. Снова нужно искать работу".
Альбер Марке живет на улице Монж в ожидании переселения на набережную де ла Турнель, Анри Матисс снимает комнату на набережной Сен-Мишель, 19, в старом квартале де ла Паршминри, где его фламандские предки украшали пергаментные рукописи миниатюрами и при Карле V положили начало знаменитой "Парижской школе".
Его ждут красивая молодая женщина и прелестный ребенок. Перед весьма скромным ужином Анри Матисс облокачивается на подоконник с трубкой в зубах, и его взгляд задумчиво скользит от собора Парижской богоматери к Сен-Шапель.
Так, полвека тому назад, на соседнем острове, на набережной Анжу, другой курильщик трубки в те же часы, после ежедневной работы "в упряжке", наслаждался покоем, следя за плавным течением мерцающей реки. И он, великий Домье, также изнуренный поденщиной, мечтал только о живописи.
Сена, дорогая сердцу Юлиана и Наполеона, не только триумфальный путь и не только последнее убежище для потерявших надежду. Она служила неиссякаемым источником вдохновения Виктору Гюго в его "Заходах солнца", Бодлеру в "Приглашении к путешествию", и, еще ближе к нам, Аполлинеру… А как многим ей обязаны наши лучшие художники от Коро до Домье, от Клода Моне до Анри Матисса!
Хотя ужин и был скуден, живописец лавровых листьев чувствует, как к нему возвращаются силы… Бьют часы. Матисс торопливо надевает фетровую шляпу и спускается по лестнице.
Внизу, на улице Этьена Марселя, в коммунальной школе, над которой возвышается башня Иоанна Бесстрашного, парижский муниципалитет организовал вечерние курсы ленки. Самым прилежным из всех был этот тридцатилетний ученик. Глина дает чисто физическое наслаждение тому, кто прикасается к ней вдохновенными руками. Он пытался ощутить порыв созидающего вдохновения, воссоздавая восхитительную группу Бари "Ягуар, пожирающий зайца", выбранную им самим. Он изучал ее в течение двух лет на вечерних курсах, где "проникался страстью дикого зверя, выраженной в ритме масс".
Так вечерами, после тяжелого рабочего дня, в обществе диких зверей и гения отдыхал подмастерье Жамбона.
"ТРИ КУПАЛЬЩИЦЫ"
Утром, как только солнечные лучи касаются башен собора Парижской богоматери, Матисс бесшумно встает, чтобы не разбудить свою молодую жену и маленькую Маргариту. В мастерской уже светло. Он подходит к сокровищам, купленным им три месяца назад у Амбруаза Воллара за полторы тысячи франков. Это гипсовый бюст Рошфора - единственный экземпляр, полученный Мане от Родена, и прекрасная картина, один из шедевров Сезанна - "Три купальщицы".
Их действительно три: справа - спиной к зрителям - смуглая уроженка Прованса, тело которой написано в синевато-зеленоватых тонах; она прочно сидит в густой траве, выжимая левой рукой свою длинную черную косу. Вторая обращена лицом к зрителю: она по бедра погружена в воду, и косые лучи резко моделируют ее торс. Слева, тоже спиной, стоит плотная женщина, ее рыжие волосы имеют оттенок осенней листвы; она наклонилась ко второй купальщице, собирающейся выйти на тенистый берег, и держит в руках халат.
Каких жертв стоили эти "Купальщицы", купленные в то время, когда Сезанна считали несостоявшимся художником и неудачником! Какой внутренней борьбы стоили они Матиссу, когда его приятели говорили ему: "Ты, старина, просто не в своем уме, отнеси-ка это обратно Воллару, и если он возьмет твоих Сезанна и Родена за цену, за которую он их тебе продал, то тебе повезет".
Но он всегда гордо, решительно и с некоторым презрением отвечал одно и то же: "Или я ошибаюсь, или я угадал".
В то время, когда его ресурсы почти иссякли, а акции Сезанна начали повышаться, нужно было колоссальное мужество, чтобы не отказаться от этой картины. "Нет, - сказал мне как-то с гордостью Матисс, - я ведь страстно любил это полотно". Тогда я рассказал ему о "Воспоминаниях" Фернанды Оливье о Пикассо и его друзьях, той самой "прекрасной Фернанды", которая назвала Матисса "образцом художника". Он не знал этих строк, но они совпадали с его собственными чувствами: "Я приведу в пример только Матисса, который в пору крайней нужды благоговейно сохранил у себя при поддержке жены уникальное полотно Сезанна, воспитывая тем самым в своих детях вкус и любовь к искусству". Матисс был очень тронут этими словами.
Однако наступит день, когда лишения семьи, непонимание публики, ненависть и презрение, которые всегда преследуют новатора, заставят Матисса отнести дорогое его сердцу сокровище, "Купальщиц", одному из своих самых надежных друзей, Аристиду Майолю, ожидавшему визита крупного торговца. Но дело затянулось, и час великой жертвы не пробил…
Матисс забирает "Купальщиц", в которых он видит "истоки своего искусства". И снова его взгляд чарует тенистая, акварельно-мягкая листва на берегах реки Арк, глубокое, почти ночной синевы небо, "модулированная" плоть, шелк, перламутр и бархат - этот "Пуссен импрессионизма", как назвал его Морис Дени.
Когда в 1934 году американский коллекционер доктор Барнс предложил ему за этого Сезанна более миллиона, Матисс отказался расстаться с картиной, но спустя несколько лет он королевским жестом подарил ее от своего имени и от имени своей жены Пти Пале, парижскому муниципалитету, парижанам, с которыми он так долго делил радости и невзгоды.
"Вы еще не знаете всех подробностей, - сказала мне не без лукавства 16 апреля 1955 года в Ницце вдова художника (Маргарита Матисс-Дютюи присутствовала при нашем разговоре). - Мы с мужем давно уже решили сохранить "Купальщиц" Сезанна для детей. Но в 1936 году в связи со Всемирной выставкой 1937 года наше правительство начало делать заказы живописцам, с тем чтобы украсить дворец Шайо и другие здания. Матиссу там не нашлось места, хотя в других странах, а именно в России, Соединенных Штатах, не забывали его. Мой муж был глубоко уязвлен, он был вне себя от возмущения и гнева…
В то время вы добились того, что Парижский муниципалитет приобрел "Танец"- первый вариант его мерионской декоративной композиции.