* * *
Из Гамбурга я отправился в Бремен, где, поселившись в доме нашего консула, побеседовал с президентом бременского сената – крепким, спокойным и простым в обращении человеком, носившим старомодные вислые усы, бывшим в свое время фермером и относившимся к поколению людей довоенного (1914 года) периода. Будучи арестованным и попавшим в тюрьму в самом начале прихода Гитлера к власти, он возвратился в деревню и стал молча и терпеливо заниматься сельскохозяйственными работами в течение целых 12 лет, не обращая никакого внимания на политику. Когда его после поражения нацистов попросили возвратиться к политической жизни, он так же спокойно перебрался в город и взялся за дела на самом высшем уровне в бременском анклаве.
С горькой иронией он рассказывал об административных неурядицах, вызванных нашей опекой.
Военной администрацией немцам было сказано о необходимости увеличения срока обучения в начальной общеобразовательной школе с четырех до шести лет. Они не возражают против этого и сделают все постепенно. Родители детей нынешнего четвертого класса еще не обвыклись с этой идеей и относятся к ней по-разному. Поэтому он запросил военную администрацию разрешить ему установить переходный период, но получил отрицательный ответ.
А вот другой пример. У них сейчас работают вечерние школы для рабочей молодежи, занятия в которых проводятся по восемь часов в неделю. Так военная администрация посчитала это недостаточным и распорядилась добавить еще восемь часов, практически удвоив нагрузку.
У них нет ни помещений, ни учителей для осуществления этой реформы. И городской совет возражает против такой постановки вопроса… Поэтому он даже не знает, как ему быть.
Я спросил консула, присутствовавшего на нашей беседе, кто в военной администрации занимается этими вопросами и дал подобные указания. Он ответил, что это – глава комиссии по вопросам образования военной администрации Бремена. Тогда я поинтересовался, кто же он по профессии. Оказалось, что бывший преподаватель средней школы в Индиане. Достаточно ли у него понимания вопроса и компетенции? Консул заверил, что считался дома хорошим преподавателем.
Президент сената продолжил свой рассказ. Завод по производству газа разрушен. Поставки топлива в дома резко сократились, поэтому возникает срочная необходимость в восстановлении газового завода, являвшегося собственностью города и работавшего до войны на коммерческой основе, не находясь на городском бюджете. Он решил восстановить завод и договорился о получении кредита на эти цели в размере 10 миллионов марок, который будет погашен за счет амортизации. Но военная администрация наложила на это вето, обосновав свое решение необходимостью проведения восстановительных работ за счет налогов. Начатые уже работы пришлось приостановить, так как городская казна таких денег не имела.
"Чего же вы хотите от меня? – спросил он. – Если вы будете настаивать на своем, я могу поступить так, как это делают японцы. Я стану улыбаться и кланяться, заверяя, что все будет сделано, как желают американцы. На самом же деле поступлю как необходимо, и вы об этом ничего знать не будете. Другими словами, я могу сделать вид, что подчиняюсь, если это доставит вашим чиновникам удовольствие. Но мне бы этого не хотелось, поскольку не нравится и самому. Да и в перспективе ни к чему хорошему не приведет".
В Берлин я возвратился, испытывая неудовлетворение реализацией той ответственности и обязанностей, которые мы взяли на себя, но оказались не в состоянии выполнить надлежащим образом.
Был полдень воскресного дня. Официальные лица, принимавшие меня, разъехались кто куда, а я даже обрадовался возможности побродить в одиночку по улицам, наблюдая за городской жизнью.
Несмотря на падавший иногда снег, погода стояла более ясная, чем на прошлой неделе. Весна пыталась уже вступить в свои права. В облаках появились разрывы: часть их была темной, часть – светлой, а между ними виднелось бледно-голубое весеннее небо, о существовании которого жители уже почти забыли за долгие месяцы бесконечной северной зимы.
Даже дети заметили это. По пути к станции метро мне встретились трое ребятишек, вышедших погулять с эрдельтерьером. "Посмотри-ка, – сказал самый маленький, – темное облако, подобно ночному духу, а светлое – фее".
Собака, услышав возбужденный голос мальчика, посмотрела на остальных и сделала стойку, показывая своим видом, что готова на любые похождения.
("Ты прав, малыш, – подумал я про себя, – в мире существуют и злые, и добрые духи, подобно этим облачкам. И какое из них окажется над твоей головой, когда ты станешь взрослым, и какой из духов будет сопровождать твою жизнь – это большой вопрос. В какой-то степени он будет зависеть и от тебя самого, поскольку у всех людей, за исключением находящихся в тюрьме, есть своя воля и разум. Но это в значительной степени будет зависеть все же от нас, американцев, так как мы оказались победителями в мировой войне и превратились в великую державу. Но вместе с тем мы не стали самыми свободными из людей, поскольку взяли на себя обязательства, требующие ответственного исполнения. И теперь каждый, даже имеющий в кармане всего одну монету в пять центов, может спросить нас, задав любой вопрос, а мы, в соответствии с принятыми правилами игры, должны будем дать ответ. И как ты впоследствии обнаружишь, в зависимости от данного нами ответа духами твоими могут стать как добрые, так и злые волшебники, которые и определят твое будущее. И если бы я был на твоем месте, то внимательно присмотрелся бы к происходящему и крепко задумался, ибо и мы не слишком уверены во всем".)
Именно дети, игравшие в руинах, строившие запруды из кусочков дерева и камней в ручейках талой воды, приковавшие к себе мое внимание в то послеполуденное время, заставили меня почувствовать всю глубину отчаяния последних дней, одновременно вселив слабую надежду на лучшее будущее.
"Если бы каким-то образом удалось внести в души этих ребятишек надежду на здоровье и благоденствие, – думалось мне, – и показать, что за слабенькой радугой, раскинувшейся в небе в тот день, и первыми лучами мартовского солнца, пробившегося сквозь тучи, скрываются такие понятия, как свобода и безопасность, вознаграждение за завершенный труд и возможность спокойных прогулок по широким красивым проспектам, а также теплота человеческих отношений, тогда и руины, и чары злых волшебников потеряют свою власть над ними, и в их жизнь войдут прекрасные феи".
Но откуда было взяться этому? От родителей? Родители были стоиками и закаленными людьми, лишившимися многих былых иллюзий, но пребывающими пока в замешательстве и неосведомленности, сами еще не разобравшимися в своих мечтах и представлениях о новой жизни. От американцев? Мы постараемся сделать все от нас зависящее. Но и мы не знаем точно, каким образом устранить ту политическую нестабильность, которая установилась в этом регионе. Да и видение-то наше закрыто пологом привычек, комфорта, неправильным и даже коррумпированным пониманием своей роли победителей и оккупантов.
Понедельник – последний день моего пребывания в Германии. Я вылетел рано утром во Франкфурт-на-Майне и провел там еще несколько бесед с различными людьми, а потом отправился в гостевой дом для особо важных лиц в Таунусе на послеобеденный отдых. Это было то самое место, где мы, американские дипломаты, будучи интернированными, провели 14 лет назад злополучную зиму 1941/42 года. Поздно вечером я сел в парижский ночной поезд.
Прошедший день был солнечным – первым днем хорошей погоды за время моего пребывания в Германии. Несмотря на уже наступившую темноту, небо на западе еще светлело, и на нем появились звезды. В деревнях, мимо которых мы проезжали, народ высыпал на улицу, наслаждаясь первым теплым весенним вечером. Все дороги были запружены автомашинами, в основном немецкими. Я подумал о бизональной территории, проносившейся в темноте, и мне даже показалось, что я слышу невнятный гомон возрождающейся жизни, снова набиравшей рабочий ритм, жизни, освобождающейся от шока и прострации прошедших долгих лет. Десятки миллионов человеческих существ разного возраста и различного образа жизни вели себя как и подобает человеку, побуждаемому тысячами стимулов к получению наследства, образования, общественного признания и удовлетворения материальных потребностей, а также эмоций. Что бы мы ни делали, они уже будут оставаться сторонними наблюдателями. Теперь их уже ничто не удержит от поиска отдушины, подающей свежий воздух, и чувства того, что они делают нечто важное, полезное и необходимое.
Будем ли мы в состоянии проделать необходимый путь в этом море человеческих чувств и желаний, который не противоречил бы нашим собственным интересам? Сможем ли мы понять, что выступаем в роли врача, от знаний и умений которого зависят здоровье и сама жизнь пациента, без которых, в свою очередь, не могут быть обеспечены единство и успехи западного мира? Удастся ли нам направить намечающееся развитие в русло кооперации и конструктивности? Сможем ли мы обставить свое участие таким образом, что оно будет восприниматься ими как весьма необходимое и потребное? Или же мы недовольно повернемся к ним спиной, резко изменив свое отношение и не оставив им никакого выбора, в результате чего они окажутся не только в стороне от нас, но и против нас. В связи с этим на ум приходят слова великого немецкого поэта Гёте, которыми германская коммунистическая партия в свое время заканчивала свои собрания и митинги:
Ты должен властвовать и побеждать
Или прислуживать и погибать,
Страдать или торжествовать,
Наковальней или же молотом стать!
* * *
Пока я находился с визитом в Германии, появились первые признаки готовности русских снять блокаду Берлина. 30 января Сталин в заявлении, сделанном им западным журналистам, сказал, что в качестве непременного условия снятия блокады должно стать временное (а не постоянное) снятие с повестки дня вопроса о создании западногерманского правительства, не упустив возможности отметить трудности, связанные с проблемой денежного обращения (введение западногерманской марки). Профессор Филипп Джессап, бывший послом, полномочия которого не ограничивались территорией определенного государства, при госсекретаре, запросил, по поручению Ачесона, представителя Советского Союза в ООН Якова Малика, носит ли это заявление случайный характер. Малик, проконсультировавшись со своим правительством, ответил 15 марта, что оно не случайно. После этого последовал конфиденциальный обмен мнениями обоих, естественно широко не афишируемый. В конце апреля он закончился принятием договоренности о снятии блокады и созыве нового совещания совета министров иностранных дел. Позднее установили дату проведения этого совещания – 23 мая.
Предстоявшее совещание совета министров иностранных дел вновь заострило вопрос о нашей позиции по германской проблеме в целом. Тема эта широко обсуждалась в прессе и вызвала интенсивные дискуссии в нашем департаменте. Среди различных альтернатив всплыл и план А, хотя для многих это и показалось странным. Казалось даже, что на этот раз он был близок к одобрению и принятию. Требовалось срочное завершение Лондонской программы, чтобы представить ее – и это намерение почти не скрывалось – министрам иностранных дел Большой четверки в качестве свершившегося факта. Многочисленные ее авторы носились с ней, как мать с маленьким ребенком. Поскольку в нее вложено много труда и конечная реализация была близка, им казалось маловероятным, что кто-либо поставит ее под угрозу срыва, внеся другое возможное решение проблемы переговоров с русскими, с учетом того, в частности, что они склоняются к мысли, так или иначе, снять блокаду Берлина. Генерал Клей, оставивший свой пост главнокомандующего оккупационными войсками в Германии и возвратившийся в Штаты в ореоле вполне заслуженной славы за долгое и блестящее исполнение своих обязанностей, вроде бы не только одобрил Лондонскую программу, но и рекомендовал принять ее окончательно, учитывая значительные трудности, создавшиеся на данный период времени в Германии. Однако в его опубликованных мемуарах я не нашел никаких высказываний, в которых говорилось бы, что он выделял Лондонскую программу в качестве одной из лучших основ для достижения необходимого соглашения с русскими. В своем же заявлении прессе по возвращении из Германии он высказал мнение, что оккупационные войска союзников надлежит оставить в Западной Германии на ближайшие 5, а то и 20 лет, чтобы гарантировать жизнь немцев по новой конституции. При необходимости он даже будет возражать, если в наше правительство поступит предложение о целесообразности принятия решения на четырехстороннем уровне на предмет вывода союзных войск из основной части Германии и отказа вообще от оккупационного контроля.
Да и в самом Госдепартаменте более не высказывались мысли о приоритетности плана А. Думаю, что не ошибаюсь, вспоминая по памяти отношение Ачесона к этому плану, когда он называл его довольно любопытным, не лишенным определенного смысла и не стандартным, но недостаточно основательным, в связи с чем не рассматривавшимся серьезно. Таким образом, к предложениям группы планирования в самом департаменте было проявлено мало интереса, и вообще не предпринималось никаких шагов по подготовке новой встречи министров иностранных дел. Даже французов и англичан не оповестили об этом, и с ними не провели никаких обсуждений возникавших вопросов. В результате к середине мая 1949 года время для серьезного рассмотрения этой проблемы было упущено и, более того, не проявлено желание о разработке общей позиции западных держав.
Почему все же при этих обстоятельствах кто-то из нашего правительства решил представить план А на Парижской конференции, сочтя это за удачный ход, – для меня так и осталось загадкой. Поскольку заседание совета министров иностранных дел большой четверки должно было начаться 23 мая, решили, что госсекретарь отправится в Париж 20 мая, а Болен и Джессап вылетят туда в ночь с 12 на 13 мая, чтобы провести с англичанами и французами предварительный обмен мнениями по выработке общей западной переговорной позиции на предстоящем совещании. Им поручили представить французским и английским коллегам план А в качестве возможной альтернативы, принимавшейся во внимание нашим правительством, но не получившей еще окончательной рекомендации. Как раз в день их отлета в газете "Нью-Йорк тайме" появилась статья, принадлежавшая перу Джеймса Рестона, вашингтонского корреспондента этой газеты, в которой довольно подробно, в деталях, рассматривалась та часть плана А, в которой говорилось о возможности частичного вывода оккупационных войск из Германии и в качестве автора этой идеи назывался я. В конце статьи, уже на внутренней полосе газеты, было сказано, что "пока" еще нет окончательного решения, чтобы план этот был представлен в Париже в качестве американского. Более того, не совсем точно и даже противоречиво утверждалось, что план обусловлен готовностью русских к образованию центрального правительства Германии в соответствии с положениями Лондонской программы. (Я сказал "не совсем точно" и "даже противоречиво", поскольку Лондонская программа рассматривала оставление на неопределенное время оккупационного контроля и сохранение союзных войск на всей территории Германии, тогда как при разработке плана А мы постарались избежать этих определений.) Вместе с тем в статье Рестона ничего не говорилось о специальных мерах безопасности, предусмотренных в плане А. В результате этого у французского и английского правительств могло сложиться впечатление, что Соединенные Штаты вынашивают идею о выводе основной части своих войск из Германии, скрывают это от них и намереваются сообщить об этом на четырехстороннем уровне.
Поскольку в статье даже не сделалось попытки ознакомить правительства Франции и Англии с моей концепцией и рациональной стороной плана А, она, скорее всего, могла напугать их и настроить против плана. И реакцию их можно было предвидеть. Французы, например, встали на дыбы подобно испуганной лошади. Их тревога была настолько большой, что Джессап посчитал необходимым на следующее утро после своего прибытия в Париж срочно навестить французского министра иностранных дел Робера Шумана и заверить его, что статья эта лишена оснований. Некое высокое французское официальное лицо заявило корреспонденту "Нью-Йорк тайме" в Париже: "…Если статья предназначалась для того, чтобы напугать Францию и заставить ее отказаться от солидарности с западными державами, на которую она недавно пошла, то целью ее было освобождение большей части Германии от союзной оккупации еще до заключения мирного договора". (Высокопоставленный чиновник добавил несколько абсурдно, что "многие немцы подверглись бы смертельной опасности со стороны националистических или нацистских организаций в случае отвода войск западных держав на побережье".)
Неизбежная задача Джессапа и Болена при таких обстоятельствах – заверение французов и англичан в том, что эта идея не имеет поддержки в нашем правительстве и что статью не следует принимать всерьез. Такой бесчестный поступок дал ложное толкование – не знаю уж к лучшему или худшему – моим усилиям, направленным на то, чтобы воспрепятствовать самоизоляции нашего правительства и занятию им такой позиции, которая со временем превратилась бы в барьер при решении вопроса о выводе войск из Германии и Европы, и побудить его принять решение, позволившее бы сохранить возможность достижения четырехстороннего соглашения по этому вопросу.
А что же было в действительности предложено западной стороной в Париже в мае 1949 года на совещании министров иностранных дел? В итоге все предложения свелись к тому, что если различные земли советской зоны оккупации проявили бы стремление к вступлению в западногерманскую федерацию на условиях Лондонской программы, а советские ставленники в этих регионах позволили бы им сделать это, то мы любезно не стали бы препятствовать такому процессу. Изучая данную проблему, наша группа планирования пришла к выводу, что подобная постановка вопроса, в случае ее принятия советским правительством, сработала бы односторонне в пользу западных держав и означала бы потерю Советским Союзом своих позиций в Германии и, следовательно, была бы нереальной, как нереальна идея создания на территории, оккупированной советскими войсками, демократической политической системы, находившейся бы под контролем межсоюзнической администрации или какого-то другого органа, в который входил бы и главнокомандующий советскими войсками.
Спустя несколько лет Ачесон публично возвратился к вопросу нашего несогласия с его политикой в отношении Германии в то время. Это несогласие возрастало в последующие годы сначала при принятии решения о перевооружении Западной Германии и включении ее в качестве полноправного члена в Североатлантический альянс, а затем при принятии решения уже советом НАТО в 1957 году о строительстве обороны Германии и континентальных членов НАТО на основе ядерного оружия.