- Ну что ж, господин Эккардт, раз ваш багаж на месте, мировая история может идти дальше.
На следующий день на Кэ д'Орсе в Часовом зале французского Министерства иностранных дел был подписан Договор о создании Европейского оборонительного сообщества (ЕОС). Кроме ФРГ и Франции, его скрепили подписями также министры иностранных дел Италии, Бельгии, Голландии и Люксембурга. Шестерка подписала особый договор с Великобританией, по которому англичане обязались прийти на помощь участникам ЕОС, если кто-либо из них подвергнется агрессии.
Вернулся Аденауэр далеко не триумфатором. Оппозиция дала очередной бой канцлеру. Шумахер заявил, что подписавший договор в Бонне и Париже не может больше называться немцем. Аргументы были прежними: привязывая страну к Западу, Аденауэр лишает ее возможности воссоединения; вступая в ЕОС, открывает путь к ремилитаризации и новому витку конфронтации с Востоком. Социал-демократы широко использовали эти аргументы в печати, вызывая у общественности сомнения в правильности действий канцлера.
В июне 1952 года бундестаг начинает процедуру утверждения подписанных договоров. Теле- и радиопередатчики ведут прямую трансляцию. Слово предоставляется Аденауэру. Канцлер встает со своего места и неторопливо направляется к трибуне. Ровным голосом, без эмоций доказывает, что ратификация договоров означает интеграцию Федеративной Республики в западное сообщество, нератификация - ее поглощение Востоком или нейтрализацию, что оставит страну беззащитной. Отказ от договоров станет провалом политики западных держав и Федеративной Республики и торжеством политики Советского Союза. Влияние СССР в Европе и мире значительно возрастет, вся Германия станет его сателлитом. Договоры ни в коей мере не возводят препятствия для воссоединения Германии. Они укрепляют позиции западных стран. Решение же проблемы германского единства может обеспечить лишь сильный и сплоченный Запад.
Депутаты решают передать договоры в комитеты. Рассмотрение там затянулось на несколько месяцев. Лишь 3 декабря бундестаг приступил к обсуждению договоров во втором чтении. Оппозиция до предела накалила обстановку. Здание парламента оцепили полицейскими - ожидали эксцессов со стороны демонстрантов. Аденауэр вновь приводит доводы в пользу ратификации. Его речь прерывается выкриками социал-демократов и коммунистов. Канцлер говорит, не обращая на них внимания, и заканчивает эмоциональными словами, что сейчас речь идет о судьбе Германии, ее народа, ее детей. Бундестаг решения не принимает.
Положение осложнилось тем, что президент Хойс под влиянием выступлений общественности обратился с запросом в Конституционный суд: не изменяют ли договоры конституцию и не требуют ли они для ратификации большинства в две трети голосов депутатов. Аденауэр встретился с Хойсом и уговорил его отозвать свой запрос. Узнав об этом, социал-демократы сами обращаются в суд. Аденауэр делает ответный ход - от имени правительства он предлагает суду признать, что договоры не изменяют конституцию и не требуют квалифицированного большинства в бундестаге.
Летят месяцы. Лишь 8 марта 1953 года Конституционный суд дал заключение в пользу правительства. Вопрос о договорах ставится в бундестаге на голосование: Германский договор ратифицируется большинством в 62 голоса, договор об ЕОС - большинством в 59 голосов. В середине мая договоры утверждаются бундесратом и подписываются президентом. Канцлер выиграл очередной бой.
Аденауэру идет 78-й год. Он по-прежнему полон сил и энергии. Строго выдерживает режим дня. Безупречно одевается. С удивлением посматривает на министров в помятых костюмах и невычищенных ботинках. Штаб его ближайших помощников - Ленц, Бланкенхорн, Хальштейн, Эккардт, Глобке - тщательно и своевременно готовит материалы. Канцлер быстро принимает решения. Обычно он их излагает устно Глобке, а тот превращает их в письменный документ, а затем следит за исполнением.
Иногда Аденауэр ворчит. Недовольство выражает прямо и открыто. Но нередко шутит, дает помощникам прозвища: Хальштейна зовет профессором, Глобке - "серым кардиналом", Бланкенхорна - усердным фактотумом. С "серым кардиналом" по-прежнему прогуливается в парке дворца Шаумбург в послеполуденное время, обсуждая текущие дела.
На статс-секретаря ведомства канцлера Ганса Глобке не раз нападали, припоминая службу в нацистском Министерстве внутренних дел. Аденауэр высоко ценил его деловые качества, корректность, работоспособность, умение глубоко проработать любой вопрос. Канцлер не обращал внимания на наскоки на "серого кардинала". Глобке оставался на своем посту и ушел вместе с канцлером.
В отношениях с сотрудниками канцлер был вежлив и корректен. Он проявлял резкость в политических дискуссиях, но никогда не обращал ее против людей, участвовавших в ней. Уважительное отношение к себе ценил, но не принимал раболепства и подхалимства.
В свои ораторские способности Аденауэр верил беспредельно. Заготовленные речи просматривал в самый последний момент. Правил их буквально перед выходом на трибуну. Бывало и так, что начинал говорить в бундестаге, имея лишь половину текста, остальное ему постранично подносили прямо с машинки.
Однажды канцлер решил выступить с официальным правительственным заявлением вообще без текста. Помощники дважды пытались передать ему заготовленную речь. Он выпроваживал их из кабинета. Тогда они через секретаря передали ему письменную настоятельную просьбу принять их для обсуждения предстоящего выступления.
Канцлер принял Бланкенхорна и Эккардта и ворчливо согласился посмотреть, что они подготовили. Небрежно полистав страницы, задержался на одной из них. Сказал: это, пожалуй, неплохо. Карандаш быстро заходил по страницам: что-то менял, что-то исправлял, добавлял, вычеркивал. Через час правительственное заявление было готово.
Глубокой верой в собственные силы Аденауэр напоминал де Голля и расходился в этом с Черчиллем, который в значительной степени опирался на речеписцев и советников, активно использовал их способности и умение.
…Предстоял первый визит в Соединенные Штаты. Американским президентом стал Дуайт Эйзенхауэр, которого Аденауэр считал знатоком европейских дел и проблем безопасности. В преддверии визита в феврале 1953 года Бонн посетил государственный секретарь Джон Фостер Даллес. В первой же беседе Аденауэра с Даллесом выяснилось, что у них общие взгляды по всем кардинальным вопросам. Государственный секретарь подчеркнул, что Соединенные Штаты потеряют интерес к Европе, если она откажется от интеграции и будет существовать только лишь в национальных рамках. Высказался за ЕОС: с Советским Союзом можно разговаривать только с позиции силы. Россия наращивает войска на западных рубежах и укрепляет позиции в странах-сателлитах. Запад не должен ослаблять усилий в деле вооружений. Воссоединение Германии может обеспечить только сильный союз западных стран.
Возникла взаимная симпатия. С течением времени она крепла. Аденауэр часто обращался по многим вопросам к Даллесу непосредственно и всегда находил понимание и поддержку.
Корабль "Соединенные Штаты", на котором Аденауэр и его команда отправились в Нью-Йорк, Атлантический океан встретил апрельскими штормами. Большинство сопровождавших лежали в каютах, мучаясь морской болезнью. Канцлер как ни в чем не бывало гулял по палубе в прекрасном настроении, беседовал с капитаном, осматривал корабль или сидел, закутавшись в плед, на открытом воздухе в шезлонге и читал очередной детективный роман.
Однажды, проходя мимо каюты Хальштейна с раскрытой дверью, Аденауэр увидел, что хозяин куда-то отлучился. Зашел и унес папку с секретными документами. Потом два дня наблюдал озабоченность и растерянность Хальштейна. Папку вернул, сказав, что она ему понадобилась для уточнения позиции по германскому вопросу. Хальштейн облегченно вздохнул, так и не поняв, что канцлер подшутил над ним.
В гавани Нью-Йорка стоявшие там суда встретили "Соединенные Штаты" оглушительным концертом сирен. Пожарные корабли устроили красочное зрелище из фонтанов. Аденауэру сказали, что подобные встречи устраивают редким гостям.
Первая пресс-конференция состоялась на корабле. На подходе к гавани к нему подошел баркас с журналистами. Но близился причал. Аденауэр успел лишь сказать, что испытывает огромную благодарность к американскому народу и его правительству, которые протянули руку помощи побежденной стране.
Над входом в отель "Уолдорф-Астория", где разместился Аденауэр, впервые после войны подняли немецкий флаг. Команда канцлера пребывала в предпереговорной суете. А Аденауэр вместе с дочерью Лоттой ездил по городу, отобедал с Дэнни Хайнеманном - тем евреем, который помог ему при нацистах, и отправился в Метрополитен-музей, где неторопливо, основательно полюбовался картинами Рембрандта, Ван Эйка, Дюрера, Кранаха. Вечером был в гостях у Макклоя, теперь уже президента банка "Чейз Манхэттен".
На следующий день самолет Эйзенхауэра "Коломбина" доставил Аденауэра в Вашингтон. Он впервые летел в машине, салоны которой приспособлены для работы и совещаний. Канцлер поразился, увидев на аэродроме встречавших: вице-президент Никсон, Даллес, министр финансов Хэмпфри, министр обороны Вильсон и множество деятелей более низкого ранга. Эйзенхауэр распорядился оказать немецкому канцлеру достойный прием.
Встречи и беседы проходили непринужденно, без протокольной чопорности, как это бывало во Франции, Италии, Англии. Простота американцев удивляла. Они могли самые ответственные переговоры вести, скинув пиджаки, с шутками и свободной жестикуляцией, и это не мешало серьезности работы. На одном из приемов видный американец похлопал канцлера по плечу и назвал его "добрый старина Конни". Аденауэр не изменил выражения лица, а после приема заметил:
- Американцы иногда ведут себя, как дети.
Беседа в Белом доме с Эйзенхауэром и Даллесом началась с того, что американский президент попросил канцлера чувствовать себя в Соединенных Штатах среди друзей. Говорили не только о крупных политических проблемах, но и о конкретных вопросах, которые тут же и решали. Американцы обещали увеличить помощь жителям Западного Берлина и беженцам из ГДР, возвратить немецкую собственность, взятую после войны, урегулировать вопрос о конфискованных немецких патентах, вернуть 350 немецких кораблей, полученных в качестве репараций. Достигли договоренности о нормализации торговых отношений и о расширении культурного обмена между общественными организациями. Соединенные Штаты обязались поставить снаряжение для новой западногерманской армии и передать военные заказы немецкой промышленности. По просьбе канцлера американцы решили пересмотреть приговоры немцам, осужденным как военные преступники. Аденауэр объявил, что немецкая сторона передает американским войскам в Корее госпиталь с врачами и обслуживающим персоналом.
Ни канцлер, ни его команда такого успеха не ожидали. Готовились к затяжным дискуссиям на различных уровнях, а все решилось на встрече в верхах. Аденауэр особенно порадовался тому, что Эйзенхауэр, как и Черчилль, заверил: Соединенные Штаты не пойдут ни на какие соглашения с СССР в ущерб немцам, нового Потсдама не будет.
Аденауэр подарил американскому президенту картину неизвестного художника XVI столетия "Поклонение короля трем святым" и в ответ получил несколько тетрадей по английскому языку немца Карла Шурца, который после революции 1848 года эмигрировал в Америку и стал здесь министром внутренних дел.
Особенно волнующей оказалась церемония возложения венка к могиле Неизвестного солдата на Арлингтонском кладбище. Выстроился почетный караул всех родов войск, прогремел салют из двадцати одного залпа. За Аденауэром шли трое военных - средний с германским флагом. После возложения венка оркестр заиграл немецкий гимн. Канцлер увидел слезы на глазах одного из членов своей команды. Он и сам был в глубоком волнении: побежденные, они возвращались в семью свободных народов.
В приподнятом настроении отправился Аденауэр на пресс-конференцию в Национальный пресс-клуб. Множество собравшихся журналистов встретили его аплодисментами. Он понимал, что успех у прессы станет успехом всего визита. Канцлер начал выступление словами:
- Мы хотим свободы. Мы ненавидим коммунизм. Мы стремимся связать будущее немецкого народа с демократиями Запада.
Многочисленность аудитории, ее заинтересованность, аплодисменты привели Аденауэра в хорошую форму. Выступал четко, без тени волнения. Резкие, подчас провоцировавшие вопросы вызывали точные и остроумные ответы. Более часа длилась дискуссия. Канцлера проводили овацией. Газеты, поначалу весьма сдержанно освещавшие визит, стали писать об Аденауэре тепло, дружелюбно, а порой даже восторженно.
Команда канцлера волновалась: выдержит ли он нагрузки? Аденауэр чувствовал себя превосходно. Отвечая на вопросы, уверенно называл даты, приводил факты. Ни разу не сбился, не проявил неуверенности. На приемах Аденауэр часами выстаивал с бодрым видом, пожимая бесчисленное количество рук, постоянно улыбался, находил для каждого из гостей приветливые слова. Волноваться за него перестали. После многочисленных мероприятий и пресс-конференций канцлер на следующий день вставал бодрым и подтянутым, готовым к новым нагрузкам.
На приеме в немецком посольстве один американский сенатор никак не хотел отведать рейнского вина, предлагаемого Аденауэром. Лучшим напитком в мире он считал виски "Бурбон". Наконец согласился, но с условием, что канцлер закурит его сигарету. Некурящий Аденауэр закурил. Сенатор выпил бокал вина. Газеты обошла единственная в своем роде фотография Аденауэра с сигаретой во рту.
В Джорджтаунском университете Аденауэр получил диплом почетного доктора права и выступил с речью.
Предстоял полет в Сан-Франциско. Канцлер с дочерью и сопровождающие сели в обычный рейсовый самолет. В районе Денвера попали в снежную бурю. Самолет проваливался в воздушные ямы, его бросало из стороны в сторону. Пилот решил сделать промежуточную посадку. Дважды он заходил на полосу и вновь набирал высоту, ибо плохо видел место приземления. На третий раз посадка удалась. Аденауэр спокойно сидел на своем месте и листал текст доклада, который ему предстояло сделать на следующий день.
Полет продолжался девять часов. В отель в Сан-Франциско попали лишь в полчетвертого ночи. Аденауэр вынул из кармана листки доклада и сказал Эккардту:
- Текст меня не удовлетворяет. Замечания и поправки смотрите на полях. Сделайте новый вариант и принесите его к завтраку в 8.00. - И добавил в свойственном ему стиле: - Спокойной ночи, господин Эккардт.
Сан-Франциско понравился Аденауэру. Уезжая, он спросил Хальштейна:
- Не могло бы Министерство иностранных дел направить меня сюда генеральным консулом?
В Чикаго ощутили немецкий дух. Остановились в отеле "Бисмарк". Торжественный ужин состоялся в клубе "Герман", вестибюль которого был украшен портретами знаменитых немцев периода 1870–1914 годов. Немцы в Чикаго давно уже стали настоящими американцами, но отдавали дань прошлому. Вспоминали случаи из истории Германии, с пивными кружками в руках пели народные немецкие песни. Аденауэр подтягивал.
После Чикаго - Кембридж, Бостон, Канада и снова Бостон. Всюду выступления, интервью, пресс-конференции. Аденауэр не отказывался ни от одного пункта весьма плотных программ. Его постоянно показывало телевидение, о нем говорили по радио и писали газеты, велись киносъемки. Такого успеха в Америке не имел никто, кроме Черчилля. Один из американских журналов написал, что, глядя на Аденауэра, можно представить, какой жизненной силой обладает немецкий народ. Позднее, когда в Федеративной Республике останутся позади очередные выборы, блестяще выигранные Аденауэром, популярный журнал "Тайм" назовет его человеком года.
Домой Аденауэр возвращался рейсовым самолетом компании "Пан Америкэн". В Гамбурге его встретили как триумфатора. На аэродром пришло множество людей. По пути в отель "Четыре времени года" жители города бурно приветствовали канцлера.
На следующий день он отправился на съезд ХДС, собравшийся в одном из крупных залов Гамбурга. При появлении канцлера оркестр заиграл торжественный марш-триумф из "Аиды". Делегаты стоя аплодировали. Аденауэр открыл съезд, произнес краткую приветственную речь и, извинившись, покинул зал. Сказалась накопившаяся усталость. Он больше не хотел ни дискуссий, ни оваций. Стремился в Рёндорф к семье, картинам и розам.
После победы на выборах 1953 года, международных успехов 50-х годов средства массовой информации стали называть Аденауэра "великим старцем". Склонные к принятию фюрерства немцы охотно шли за сильным канцлером. И все же он оставался демократом, хотя и в рамках "демократии канцлера" или "демократуры", как писали о его правлении некоторые журналисты тех лет.
Единовластие не рождало у Аденауэра упоение властью, желание демонстрировать безграничные возможности, бравировать тем, что он самый сильный политик своей страны. Канцлер держался уверенно, достойно и подчеркнуто корректно в отношении и соратников, и противников.
Глава XIII
Армия и суверенитет
Вряд ли государственный деятель крупной страны может представить ее без собственной армии. И не только как фактора суверенитета и безопасности, а и самосознания и международного престижа. Над Германией висел исторический груз милитаристских, агрессивных традиций Пруссии, расцветших при национал-социалистах. Европе не так-то легко было освободиться от страха перед немцами даже после разгрома Германии во Второй мировой войне и ее безоговорочной капитуляции. Любые шаги по воссозданию немецкой армии неизбежно наталкивались на настороженность и сопротивление европейских народов, да и общественности самой Германии.
Аденауэр нашел в сложившихся условиях единственно возможное решение. Он увязал ремилитаризацию Федеративной Республики с вопросом европейской безопасности и отвел будущим немецким воинским частям роль составной части европейских коллективных вооруженных сил. Более того, он объединил подобный подход с идеями европейской интеграции, которая, по его представлению, должна затронуть не только экономическую и политическую, но и военную сферу. Предстояло убедить соседей в том, что Федеративная Республика является не источником страха для них, а партнером, готовым честно участвовать в процессе построения нового миропорядка и решения глобальных проблем, выдвигаемых научно-техническим прогрессом.
Постепенно психология западных европейцев менялась. Уходил страх перед немцами. Его затмевала угроза со стороны советской империи. Детище Сталина, понеся огромные потери во время войны, тем не менее усилило свои международные позиции. В сферу влияния Советского Союза попали многие страны Восточной Европы. Советские войска разместились далеко за его границами, выдвинулись до Эльбы. Коминтерновские идеи о дальнейшем распространении коммунизма приобретали все большую агрессивность. Сталин делал ставку на наращивание военной мощи.
Западные деятели осознавали, что в Европе и мире складывается новая, весьма тревожная обстановка. Первым забил тревогу Черчилль в знаменитой фултоновской речи. О советской угрозе стал говорить Даллес и другие американцы. Весьма остро ощущал ее и Аденауэр, особенно после начала Корейской войны.