Аденауэр немного подумал. Он вспомнил, что через Макмиллана, посетившего Москву, получил сердечный привет и наилучшие пожелания от Хрущева.
- А нельзя ли ограничиться визитом Микояна? У меня уже был с ним прекрасный контакт.
- Если вы пригласите вновь Микояна, то серьезно оскорбите Хрущева. К тому же Микоян может лишь слушать, а Хрущев - принимать решения.
Канцлер обменялся взглядами с Брентано и отпустил посла. Приглашать Хрущева он не собирался.
Весной 1960 года Аденауэр отправляется в Соединенные Штаты и вновь настаивает на жесткости по отношению к Хрущеву, на отклонении его инициатив по германским делам.
В один из дней в Нью-Йорке в отеле "Валдорф-Астория" состоялась встреча Аденауэра с премьер-министром Израиля Бен Гурионом. Когда допустили фотографов, они заполнили все пространство и щелкали, щелкали затворами камер. Один из репортеров воскликнул:
- Я сделал снимок года! Большей сенсацией могла бы стать лишь фотография Хрущева с принцессой Маргарет-Роз перед брачным алтарем.
Остроумный репортер выходил последним. И уже у двери обернулся и еще раз запечатлел израильтянина и немца, удобно, с улыбками расположившихся рядом в глубоких креслах.
Аденауэр уже давно признал вину немцев перед евреями. Выплачивалась компенсация за материальный ущерб. Однако отношения между Израилем и ФРГ продолжали оставаться натянутыми: слишком свежи были воспоминания о шести миллионах евреях, уничтоженных нацистами. Встреча в Нью-Йорке взывала к здравому смыслу, к учету той новой роли, которую Федеративная Республика играла в мире спустя 15 лет после крушения гитлеровского режима.
Вскоре Аденауэр нанес визит в Японию. Домой его самолет летел через Аляску. На военном аэродроме американские летчики устроили обед в честь канцлера. Аденауэр сказал сидевшему рядом командиру подразделения:
- Мне рассказали, что в случае тревоги ваши самолеты поднимутся в воздух через пять минут. Что-то не верится…
Командир, не говоря ни слова, вынул из кармана свисток с особым звучанием и свистнул. Аэродром пришел в движение. Через несколько минут от стартовой полосы оторвался истребитель, за ним второй, третий.
- Прекрасно! - воскликнул Аденауэр. - Теперь я верю.
Приближалась конференция в верхах с участием Советского Союза. За две недели до ее открытия над Уралом сбили американский самолет-разведчик. Хрущев усилил пропагандистские атаки. Аденауэр волновался: советская сторона получила внушительный козырь в игре с западными державами.
Накануне встречи Аденауэр поспешил в Париж, чтобы переговорить с западными лидерами. Канцлер доказывал, что Хрущев сознательно преувеличивает значение инцидента со сбитым самолетом. Его цель - вынудить Запад принять условия Москвы по Берлину. В беседах Аденауэр почувствовал, что англичане и особенно американцы проявляют колебания.
В западных странах накапливалось раздражение. Непримиримость Аденауэра затрудняла маневрирование при контактах с Советским Союзом. Обозреватель Уолтер Липпман писал в "Нью-Йорк геральд трибюн": "Доктор Аденауэр хочет быть цензором, определяющим, что именно разрешается обсуждать на совещании с Хрущевым. Похоже, что он вообще не хочет никаких переговоров. Бонн ошибается, если считает, что наша страна будет нести за него бремя, а он - принимать решения и диктовать политику".
Лондонская "Дейли скэтч" вторила: "Не дайте одурачить себя старому лису… Федеральный канцлер - тот человек в Европе, который блокирует решение мировых проблем".
Тревога Аденауэра усиливалась. Он опасался, что Хрущев загонит Эйзенхауэра в тупик и вынудит уступить, сыграв на инциденте с самолетом.
События обернулись иначе. Хрущев, прибыв в Париж, в ультимативной форме потребовал публичных извинений от американского президента. Эйзенхауэр на это не пошел. Советский лидер перегнул палку. Он сорвал конференцию.
Аденауэр вздохнул с облегчением. На заседании кабинета он сказал:
- Нам здорово повезло. Хрущев совершил большую ошибку. Он мог многого добиться от Эйзенхауэра.
Перед отлетом из Парижа Хрущев давал заключительную пресс-конференцию. Зачитав вступительный текст, услышал неодобрительные гудение и выкрики. Он взорвался и, беспорядочно жестикулируя, стал быстро говорить:
- Хочу сразу ответить тем, кто здесь "укает". Меня информировали, что канцлер Аденауэр прислал агентов, недобитых под Сталинградом. Они шли тогда с уканьем. А мы так им укнули, что на три метра в землю вогнали. Так что вы укайте, да оглядывайтесь…
Хрущев не случайно задел Аденауэра. Он понимал, что после смерти Даллеса Аденауэр среди западных лидеров остается наиболее твердым и последовательным антикоммунистом, нацеливавшим Запад на решительные действия против распространения советского влияния на Европу.
Советскому лидеру доложили, что Аденауэр, защищая американского президента после истории с самолетом-разведчиком "У-2", заявил, что Россия ведет шпионаж значительно шире и интенсивнее. Хрущев возмутился:
- Подобное может говорить человек, утративший разум, или тот, кто играет ва-банк. Он, видимо, рассуждает так: я прожил 84 года и все равно скоро окажусь в гробу, а после меня - хоть потоп. Человека, делающего подобные заявления, давно пора одеть в смирительную рубашку и отправить в сумасшедший дом.
В Бонне спокойно восприняли высказывания Хрущева. К ним уже привыкли. Советская пропаганда практически каждодневно изощрялась в навешивании ярлыков на Аденауэра.
В Соединенных Штатах приближались президентские выборы. Аденауэр "болел" за Никсона. Победу Джона Кеннеди встретил с тревогой. Молодой президент проявлял готовность к разработке нового статуса Берлина, но только на основе разумного компромисса с русскими. В Вашингтоне теперь не желали, чтобы Бонн стал тормозом при решении вопросов разоружения. Им отдавали приоритет, а германские дела относили к неглавным.
В апреле 1961 года состоялась первая встреча Аденауэра с Кеннеди. Канцлер тщательно готовился к ней. Начал ее наступательно. Высказал недовольство тем, что НАТО проводит пассивную политику в Европе и отдает инициативу Москве. Соединенные Штаты не используют свое моральное право на руководство и не дают должного отпора России.
Кеннеди уверял в готовности защищать Федеративную Республику и Западный Берлин, но особой решительности не проявлял.
В коммюнике зафиксировали идентичность позиций США и ФРГ по международным вопросам. Однако не все было столь гладким. Кеннеди не понравился поучительный тон Аденауэра, попытки говорить с ним с высоты двукратной разницы в возрасте. У Аденауэра же не рассеялись опасения, что американский президент пойдет на соглашение с русскими без учета интересов Бонна.
После венской встречи Кеннеди с Хрущевым Аденауэр вновь поспешил в Вашингтон. Канцлеру не удалось получить твердых заверений, что Соединенные Штаты не пойдут на компромисс по Берлину. По закрытым каналам американцы давали понять Москве, что хотят достигнуть соглашения по Западному Берлину, что воевать из-за него бессмысленно. Есть все возможности стабилизировать положение и в течение трех - пяти лет договориться о постепенном выводе американских и советских войск из Европы.
С тяжелым чувством Аденауэр покидал Вашингтон. Оставалась надежда, что переговоры американцев с Москвой сорвутся из-за прямолинейной, неуступчивой позиции советских лидеров, что де Голль и Макмиллан окажут поддержку ФРГ и канцлер, в конечном счете, отстоит свои позиции.
Помощь, как ни странно, пришла из Москвы. Хрущев развязал "кубинский кризис", поставивший мир на грань ядерной войны. После его урегулирования предложения Москвы по германскому вопросу, включая и требование об образовании вольного города Западный Берлин, постепенно ушли в небытие. Канцлер успокоился и занялся укреплением позиций Федеративной Республики в НАТО и европейских организациях.
Глава XIX
Социал-демократы сдают позиции
Путь Аденауэра в борьбе за власть и канцлерство обозначен вехами противостояния с социал-демократами - главной силой оппозиции. И хотя он не уставал утверждать, что демократическое общество нуждается в сильной оппозиции, едва ли Аденауэр получал удовлетворение от бескомпромиссных схваток с Шумахером, в которых он далеко не всегда оказывался победителем. Тем не менее, когда неистовый противник умер, он послал телеграмму соболезнования и не раз заявлял, что сожалеет о потере столь серьезного оппонента. Шумахер в Западной Германии был единственным деятелем, который по своему политическому уровню мог сравниться с Аденауэром. Именно у него в период становления Федеративной Республики были реальные шансы стать канцлером и повести страну совсем по иному пути.
История распорядилась иначе, отправив Шумахера и немецких социал-демократов на десятилетия в оппозицию. Возрождение страны, ее все большее процветание проходили под непрекращающийся аккомпанемент оппозиционной критики правительства, его действий во внешней и внутренней политике. Продолжаться вечно так не могло. Жизнь отдавала победу Аденауэру. Голос оппозиции затихал. Ее критика переходила в сферу позиций непринципиальных, требовала что-то улучшить, что-то дополнить, но не изменять коренным образом. Резкие, подчас на грани парламентской этики выражения в адрес канцлера уходили в прошлое, ибо они оборачивались потерей избирательных голосов. Как-то Аденауэр пожаловался пресс-шефу Эккардту:
- Пресса так мало пишет о моих успехах, но подхватывает даже самую мелочь, если она дает повод для критики. Причем близкие к нам газеты стараются чуть ли не больше, чем социал-демократические.
- Журналисты, - возразил Эккардт, - знают: читатель воспринимает успех как нечто нормальное и основное внимание обращает на то, что не в порядке. Если газеты будут выходить с заголовками "У нас первоклассное правительство", их не будут покупать.
Аденауэр промолчал. Правота Эккардта не вызывала сомнений.
Шумахер был антиподом Аденауэру: пруссак, протестант, заядлый курильщик, неженатый и бессемейный одиночка, агрессивный, саркастический, взрывной и крайне нетерпеливый, он не признавал компромиссов. В Аденауэре видел иезуитскую скрытную натуру, реакционера, не способного представлять новую немецкую демократию. Неоднократные попытки Аденауэра наладить хоть какие-то отношения с Шумахером успехом не увенчались.
В бундестаге Шумахер гремел зажигательными, подчас истерическими речами, зачастую далекими от существа обсуждаемого. Возбуждаясь, допускал некорректные выкрики, что приводило к общему шуму и неразберихе.
Но Аденауэр при любой заварушке оставался невозмутимым, сидел на своем месте прямой и подтянутый, с непроницаемым лицом. Иногда он позволял себе краткие ироничные, но не оскорбительные замечания.
У них было лишь одно общее - оба убежденно исповедовали антикоммунизм, не признавали тоталитаризм, от кого бы он ни исходил, считали пагубным и опасным для других народов путь, по которому шел Советский Союз и который он навязал странам Восточной Европы. Шумахер ни до образования Федеративной Республики, ни после принципиально не блокировался с коммунистами. Оппозиционность обеих партий приводила к тому, что они часто голосовали вместе против Аденауэра и ХДС/ХСС. Но о заранее обусловленном единстве действий речь никогда не шла. Шумахер всячески пресекал попытки местных организаций вступить в контакт с коммунистами и совместными действиями одолеть другие партии.
На одной из пресс-конференций бойкий журналист попытался поддеть Шумахера:
- Почему вы так резко выступаете против коммунистов, ведь вы же братья.
- Да, братья, - быстро ответил Шумахер, - как Каин и Авель.
- Вы же вместе исповедуете Маркса, - не унимался журналист. - В его учении главное - диктатура пролетариата.
- Маркс говорил о диктатуре подавляющего большинства в интересах подавляющего большинства. В Советской же России установилась диктатура одного класса, точнее одной партии над подавляющим большинством населения.
Между Шумахером и Аденауэром не возникало дискуссий на мировоззренческие темы. Социал-демократы объявляли себя партией рабочего класса. Аденауэр не верил, что они надолго останутся на классовых позициях. Население приняло в качестве социального критерия лозунг ХДС/ХСС - "Благосостояние - для всех!" При его претворении в жизнь постепенно уходили на второй план мотивы классового противостояния. Трудовые слои переставали ощущать социальную ущемленность. Рабочие, крестьяне наряду с торговцами, служащими, предпринимателями чувствовали себя равноправными гражданами одного демократического отечества. Задачей государства и власти становилась организация взаимодействия между различными группами и слоями общества.
Социал-демократ Гельмут Шмидт, бывший в 1970-х годах недолгое время канцлером, много лет спустя после смерти Аденауэра напишет, что и Шумахер, и Аденауэр были добрыми немцами и желали самого лучшего для своего народа. Оба выступали против диктатуры и коммунизма. Они расходились лишь во внешнеполитических концепциях и во взглядах на возможность воссоединения Германии.
С оценкой расхождений, данной Г. Шмидтом, трудно согласиться. Шумахер действовал прагматически и прямолинейно, не придавая особого значения духовным ценностям. Аденауэр же опирался на религию и компромисс. Он создал правительство, в котором были представлены обе конфессии и все влиятельные группы ХДС/ХСС. Сам канцлер считал себя избранником не парламента, а народа, что добавляло ему уверенности.
Корифеи оказались антиподами прежде всего во взглядах на экономическое развитие страны. Шумахер и его партия ратовали за плановую экономику, за национализацию основных отраслей промышленности, за государственное регулирование в наиболее важных отраслях народного хозяйства. Шумахер уверял: судьбы страны нельзя доверять немецким капиталистам.
Много критики от социал-демократов услышали Аденауэр и Эрхард по поводу рыночной экономики. Шумахер и его соратники утверждали, что правительство привносит в народное хозяйство хаос и непредсказуемость. Но оно твердо внедряло в жизнь принципы социального рыночного хозяйства и стало быстро получать результат.
Аденауэру удалось примирить рабочих с предпринимателями. Люди наемного труда получили возможность участвовать в управлении предприятиями. Предпринимателей они стали рассматривать как партнеров. В обществе поверили, что какие бы ни произошли политические перемены, сфера потребления, уровень жизни останутся незатронутыми.
В середине 50-х годов, когда полностью развернулось "экономическое чудо" и значительно вырос жизненный уровень населения, социал-демократы свернули критику против рыночной экономики. Их теоретики стали говорить о необходимости рынка, конкуренции и индивидуального материального интереса. Постепенно они стали отказываться от постулатов, диктовавшихся приверженностью теории Маркса и классовым характером партии. Жизнь опрокидывала основные тезисы социал-демократов о том, что капитализм не в состоянии удовлетворить жизненные потребности человека, что он не может функционировать без тяжелых кризисов и массовой безработицы и при нем неизбежна социальная нестабильность.
Кстати, Аденауэр не употреблял термины "капитализм" и "социализм". Он считал, что они имеют лишь историческое значение и теряют смысл в современных условиях, ибо возникло новое общество, использующее достижения научно-технического прогресса и нацеленное на постоянное повышение жизненного уровня всех слоев населения. Прибыль для производителя перестала быть самоцелью, источником безграничного обогащения, она превратилась в средство прогрессивного развития. Высокая обеспеченность общества увеличивает потребление и таким образом стимулируется производство.
Аденауэр считал, что Ленин ошибся, предрекая загнивание и гибель капитализма. Он не сумел осмыслить того, что демократия в обществе и в экономике позволит создать такой рост производства, который удовлетворит материальные потребности людей и создаст гарантии социальной стабильности. Аденауэр не сомневался, что интегрирующаяся капиталистическая Европа намного социальнее, чем социалистические государства, так и не сумевшие обеспечить людям достойную жизнь.
В программе СДПГ, принятой в 1959 году, социал-демократы уже не упоминали теорию Маркса. Они перестали считать партию классовой и заявили о ее общенародном характере. Признали частную собственность. СДПГ пустилась вдогонку за ХДС/ХСС. Ведь партия Аденауэра давно привлекала людей широкой платформой, которая была одинаково приемлема для рабочих и предпринимателей, людей всех социальных групп.
Аденауэр не скрывал удовлетворения. На прогулке с незаменимым Глобке он размышлял вслух:
- Поворот социал-демократов - явление вполне естественное. Он показывает, насколько правильно мы поступали. Собственно, шведские и датские социал-демократы, управляя страной, действуют вовсе не с классовых позиций и добиваются неплохих результатов. Скоро наши социал-демократы вынуждены будут поддержать и мою внешнюю политику.
Глобке, как обычно, молчал и лишь согласно кивал головой.
Канцлер не ошибся. Основное обвинение в его адрес со стороны социал-демократов по-прежнему заключалось в том, что он-де ради европейской интеграции пренебрегает национальными интересами и, ориентируясь строго на Запад, закрывает возможность договоренности с Востоком в интересах Германии.
Доля истины здесь была, но только доля и не главная. Аденауэр никогда не забывал об интересах Федеративной Республики. Просто он видел дальше многих современников. Не сомневался - будущее Европы в создании наднациональных структур, в снятии границ, в переплетении экономик. Такое развитие неизбежно и полезно для Федеративной Республики. Кончается собственно германская история и начинается история Европы вместе с немцами. Роль Федеративной Республики на континенте постоянно возрастает. Она станет стабилизирующим фактором, одним из главных элементов интеграции и, кроме того, как полагал канцлер, мощным барьером на пути коммунизма в его попытках распространиться в Западной Европе.
Внешняя политика была любимым занятием и непререкаемой прерогативой Аденауэра. В его окружении не было крупных специалистов-международников. Министр иностранных дел постоянно находился в тени. Все более или менее значимые решения и инициативы исходили от канцлера. На международных совещаниях и конференциях Аденауэр выглядел патриархом, неизменно вызывая уважение и внимательное отношение со стороны других участников.
Все очевиднее становилось, что критиковать правительство и его главу в сфере внешней политики - дело неблагодарное. Но Шумахер и его последователи еще довольно длительное время считали невозможным отказаться от этого. В противном случае утрачивался нимб оппозиционности, не с чем было идти к избирателям.
Крупную ставку социал-демократы делали на борьбу против ремилитаризации ФРГ и ее вступления в НАТО. Казалось, здесь можно было получить солидные дивиденды. Немцы помнили результаты двух мировых войн. Вовсе не хотели вновь надевать стальные каски и маршировать на плацах. Оппозиции удалось развернуть довольно сильное антимилитаристское движение. Социал-демократы пошли на широкую коалицию с либеральными силами, выходили на улицы, митинговали даже вместе с коммунистами.