А вот сам юноша не без помощи Бестужева устроил настоящий фейерверк. Даже мысль назначить злодея гофмаршала правителем Голштинии была ему противна. Как бы ни был забит и запуган великий князь, он, что называется, уперся в землю всеми четырьмя лапами. В постоянных стычках с Брюмером Петр, по словам Штелина, "привык к искусству ловко возражать и к вспыльчивости, от которой совершенно похудел". В то же время мальчик боялся кулаков и, когда на него нападали, не сразу вспоминал, что он принц и дворянин. Профессор описал отталкивающий случай в Петергофе, произошедший в 1745 г., незадолго до совершеннолетия наследника. Автор не говорил, из-за чего произошла очередная ссора, однако главной темой разногласий в тот момент было штатгальтерство. Вероятно, обер-гофмаршал требовал от воспитанника исполнения воли регента, тот огрызался.
"Брюмер вскочил и сжал кулаки, бросился к великому князю, чтобы его ударить. Профессор Штелин бросился между ними с простертыми руками и отстранил удар, а великий князь упал на софу, но тотчас опять вскочил и побежал к окну, чтобы позвать на помощь гренадеров гвардии". Штелин сумел удержать ученика, ведь, стань происшествие известным, в первую очередь пострадала бы честь самого мальчика. А Брюмеру сказал: "Поздравляю, что вы не нанесли удара его высочеству и что крик его не раздался из окна. Я не желал бы быть свидетелем, как бьют великого князя, объявленного наследником российского престола". Эти слова, как видно, пробудили в Петре если не смелость, то сознание поруганной чести. Он побежал в спальню, вернулся оттуда со шпагой и обратился к обер-гофмаршалу: "Эта ваша выходка должна быть последней: в первый раз, как только вы осмелитесь поднять на меня руку, я вас проколю насквозь".
После этой стычки Петр окончательно отдалился от старых наставников. "С этого времени великий князь ни с одним из этих обоих своих наблюдателей не говорил ласкового слова и обходился с ними с большой холодностью", – отмечал Штелин. Его слова полностью подтверждала Екатерина: "Мне тут стало ясно как день, что все приближенные великого князя… утратили над ним всякое влияние… свои военные игры, которые он раньше скрывал, теперь он производил чуть ли не в их присутствии. Граф Брюмер и старший воспитатель видели его только в публике, находясь в его свите".
Наследник наглядно демонстрировал, что не собирается оставлять обер-гофмаршала при себе. В разговоре со слугами он как-то обронил: "Маршал Брюмер – человек нравной (т. е. с норовом, дурным характером. – О.Е.). Только он не столько будет иметь власти, когда я возьму сочетание брака. Может, тогда всемилостивейшая государыня изволит его от двора уволить".
Брюмер думал, что представляет собой самостоятельную величину как доверенное лицо шведского кронпринца. Через него строились отношения с Адольфом-Фридрихом. Штелин недаром отмечал: "Брюмер был занят шведскими делами… и большой корреспонденцией и по своей врожденной гордости показывал гораздо более важности, чем сколько мог сносить это великий князь и знатнейшие русские вельможи. С великим князем обращался он большей частью презрительно и деспотически", а себя "любил показывать публично… в параде", именно для этого он отправлялся с мальчиком на прогулку в экипаже и "и дарил всех фрейлин из казны великого князя". Однако сколько веревочке ни виться…
Сколько ни катайся по столице и ни сори чужими деньгами, настанет время дать отчет. Для Брюмера, да и для дяди-регента оно пробило немного раньше срока. В январе 1745 г. скончался император Священной Римской империи Карл VII. Этот монарх обладал по отношению к многочисленным немецким княжествам важной функцией: вводил их суверенов в наследственные права. До избрания нового "цесаря" его полномочия исполнял так называемые викарий – курфюрст Саксонский и король Польский Август III. В конце марта Елизавета Петровна поручила канцлеру обратиться в Дрезден за грамотой на майоратство для ее племянника. Документ признавал за несовершеннолетним юридическую дееспособность. Конечно, Петр был рад получить статус правящего герцога на год раньше срока. 17 июня "прибыл в Петергоф императорский посланник барон Герсдорф с секретарем своим фон Пецольдом и на особенной аудиенции у ее императорского величества представил великому князю диплом на… майоратство". Дело было сделано.
Бестужев хотел отпраздновать полный триумф над голштинской партией и потому предлагал Елизавете, чтобы вручение грамоты было соединено с провозглашением принца Августа штатгальтером. Но императрица предпочла растянуть удовольствие, лишние несколько месяцев помучив кронпринца Адольфа и позволив племяннику насладиться унижением Брюмера. Государыню часто называли нерешительной, действительно, для ее политического стиля были характерны долгие паузы, которые Елизавета, как хорошая актриса, брала в самые ответственные моменты и тянула, сколько могла. Что они давали? Пока ее величество молчала, ситуация успевала несколько раз измениться. Каждая из сторон получала время подумать и предложить новые выгодные условия. Держать в напряжении "врагов" и "друзей" значило не позволять чрезмерно усиливаться ни тем ни другим. Бестужев не должен был чувствовать абсолютной победы – это укрепило бы его власть, а не власть Елизаветы.
Таким образом, вопрос о штатгальтере повис в воздухе, хотя казался решенным. Петр не упустил возможности показать бывшему наставнику его место. После получения грамоты он вернулся в свои покои, громко прочел ее текст Брюмеру и Бехгольцу и заявил: "Вот, видите ли, господа, наконец исполнилось то, чего я давно желал: я владетельный герцог, ваш государь; теперь моя очередь повелевать. Прощайте! Вы мне более не нужны".
13 ноября Петр "декларировал" принца Августа штатгальтером Голштинии. А 16 декабря герцог подписал рескрипт о назначении наместника в "герцогства Шлезвиг и Голштейн". Не беда, что основная часть земли оставалась в руках датчан, Петр, а вернее, подготавливавшие за него документ русские дипломаты во главе с Бестужевым демонстрировали претензии великого князя на наследственные права в полном объеме. Еще через месяц, в январе 1746 г., великий князь затребовал у Адольфа-Фридриха из Стокгольма подлинник завещания своего отца. Этот документ неоспоримо свидетельствовал о том, что регент семь лет занимал свой пост незаконно. Поэтому кронпринц ответил не сразу, понадобилось давление со стороны русского кабинета.
Для нас этот сюжет важен потому, что показывает, как из-за клочка земли на севере Европы, из-за сугубо династического дела, напряглись все русско-шведско-прусско-французские связи. В этот список следовало бы добавить еще и Данию, кровно заинтересованную в сохранении Шлезвига. Маленькую Голштинию постоянно нужно было иметь в виду, выстраивая союзы и выбирая друзей. А это оказалось крайне неудобно для большой империи, имевшей свои интересы.
Фридрих-Август задержался в Петербурге до 1747 г., фактически заменив собой Брюмера. Женатый великий князь официально не нуждался в воспитателе. Но неофициально проявлял к дяде большое доверие. Он служил связующим звеном между наследником и Бестужевым. На время отношения Петра и канцлера наладились. Иностранные резиденты отмечали между ними "великую", "истинную" и "нелицемерную" дружбу. Прусский посол Мардефельд, возвратившись в Берлин, с сожалением признавал в феврале 1747 г., что "канцлер нынче у него (великого князя, – О.Е.) на хорошем счету стараниями принца Августа и его шайки".
Брюмер и Берхгольц получили увольнение осенью 1745 г. Им были предложены должности в Голштинии, однако, опасаясь мести молодого герцога, они поселились на покое в Висмаре, где получали порядочный пенсион от Елизаветы Петровны. Брюмер – три тысячи рублей, Берхгольц – две. Чтобы буквально вытолкнуть Брюмера из России, ему пришлось подарить перед отъездом девять тысяч рублей. Между тем положение обоих в Петербурге было двойственно, а Бехгольца даже невыносимо. Мардефельд доносил в Берлин: "Камер-юнкер Берхгольц экспедицией Голштинской канцелярии заведует, а Его Императорское Высочество забавы ради его пощечинами жалует да щипками". Пришло время Петра распускать руки.
Императрица поручила Штелину непосредственно перед свадьбой "каждое утро присутствовать при вставании и одевании великого князя, чтоб удержать дерзких камердинеров и лакеев от непристойных разговоров с его высочеством. Некоторые из них были вдруг отосланы, между прочими камердинер Румберг сослан в крепость, а потом в Оренбург". Трудно не заметить связь между присутствием Штелина в спальне наследника и исчезновением старых слуг. Есть основания полагать, что преподаватель, как и любое из приставленных к великокняжеской чете лиц, сочетал официальные функции с негласным наблюдением. Если верить словам профессора, все наставления он получал лично от императрицы. Однако Елизавета не так уж часто удостаивала беседой даже приближенных дам. Вероятно, существовал посредник пониже. Все окружение Петра и Екатерины, за исключением голштинцев, состояло из людей Бестужева, и не будет большой натяжкой предположить в добром профессоре еще одну креатуру канцлера.
Впрочем, наш мемуарист был весьма независим в суждениях, и принц Август – протеже Бестужева – радовал его не больше Брюмера. "Он выписал для великого князя модель города Киля, которая забавляет его более, чем все русское государство, к немалому огорчению императрицы. Штелин показывает ему (Петру. – О. Е.) различие между обоими. Императрица отсылает всех голштинцев". Высылка прежних слуг наследника – как раз то, к чему стремился канцлер. Из приведенного пассажа заметно, что профессора раздражали люди, пользовавшиеся доверием ученика. Видимо, Штелин рассчитывал на единоличное место конфидента. И тут помехой становились уже не Брюмер и не принц Август. Главным претендентом на доверие Петра была Екатерина.
"ОН ЧИТАЛ ТОЖЕ"
Есть старинная научная премудрость – из того, о чем говорит источник, следует узнать, о чем он умалчивает. Поразительно, но в мемуарах Штелин и Екатерина II умалчивали друг о друге. Императрица лишь раз назвала имя учителя своего мужа, презрительно окрестив его "шутом". Сам профессор, конечно, не смог вовсе обойтись без упоминаний о супруге великого князя. Но это именно упоминания – краткие и безличные – приезд принцессы, бракосочетание наследника, рождение царевича Павла. Даже об Иоганне-Елизавете сказано больше. Образ Екатерины совершенно закрыт, точно ее не существовало. Видимо, ничего хорошего автор сказать не мог, а от дурного воздержался.
Это и понятно. "Записки" Штелина появились в 1770 г. и были фактором той же политической борьбы, что и "Прутское письмо Петра I" или мемуары Бассевича. Следует согласиться с А.Б. Каменским: в царствование Екатерины имя Петра III было фактически под запретом, и, чтобы написать воспоминания о свергнутом императоре, требовалось известное мужество. Добавим: отсутствие в тексте традиционных славословий в адрес ныне правящей монархини выглядело как вызов. Штелин шел на него сознательно.
После свадьбы наследник уже не нуждался в преподавателях. Его образование считалось законченным. Но профессор остался при Петре в качестве библиотекаря с 1745-го по 1747 г., а затем, после долгого промежутка, вернулся по просьбе великого князя к нему на службу в 1754-м и уже оставался рядом со своим воспитанником до рокового дня его свержения.
Хлопот по библиотеке хватало. В 1746 г. из Киля доставили герцогское книжное собрание, для которого профессор заказал "красивые шкафы" и по приказу великого князя поставил их "в особенных комнатах дворца". Штелин свидетельствовал, что у его ученика "была довольно большая библиотека лучших и новейших немецких и французских книг". Тут мемуарист противоречит сам себе, ведь прежде он утверждал, будто Петр плохо знал французский. Однако "как только выходил каталог новых книг", великий князь "его прочитывал и отмечал для себя множество" изданий. Кроме того, наследник "купил за тысячу рублей инженерную и военную библиотеку" одного из немецких собирателей – Меллинга. После восшествия Петра III на престол "должно было устроить полную библиотеку в мезонине нового Зимнего дворца… для чего император назначил ежегодную сумму в несколько тысяч рублей". Эта библиотека в мезонине занимала четыре "большие комнаты", рядом с которыми располагались две комнаты для библиотекаря.
Называя собрание наследника "порядочным", Штелин не кривит душой. Согласно составленным им описям, библиотека насчитывала 829 томов. Она включала сочинения по военному делу, истории, искусству, а также беллетристику на французском, немецком, итальянском и английском языках. Двумя последними Петр не владел, но множество книг были наследственными. Имелось всего одно издание на русском языке – "Краткое описание комментариев Академии наук" 1729 г., – но это не должно смущать читателя, в тот момент отечественных книг выпускалось очень немного.
Странно, что о литературных пристрастиях великой княгини, которая постоянно читала, Штелин не говорил ни слова. Ведь она должна была получать книги из того же собрания. Но нет, известно, что царевна сама посылала в лавки за новыми поступлениями, заказывала каталог Академии наук и пользовалась ее библиотекой. Это свидетельствует о затрудненных контактах с библиотекарем мужа. Крайне внимательная ко всему, происходящему вокруг, и рано почувствовавшая в окружающих шпионов, Екатерина, возможно, не хотела, чтобы Штелин знал, какие именно издания она выбирает. "С тех пор как я была замужем, – писала наша героиня, – я только и делала, что читала; первая книга, которую я прочла после замужества, был роман под заглавием "Tiran le blanc", и целый год я читала одни романы; но когда они стали мне надоедать, я случайно напала на письма г-жи де Севинье: это чтение очень меня заинтересовало. Когда я их проглотила, мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книг с большим разбором". Начав с романов, Екатерина очень быстро перешла к "Истории Генриха Великого" Ардуэна де Бомон де Перефикса, "Истории Германской империи" отца Барре и "Церковным анналам" Барониуса, откуда уже совсем недалеко было до первых трудов Монтескье, Вольтера, Дидро и Гельвеция.
Удивительно и другое: если Екатерина и Петр оба читали с увлечением, то почему между ними не возникало столь естественных разговоров по поводу прочитанного – разный круг предпочтений – не оправдание. У кого из супругов он совпадает на 100 %? Напротив, интерес к коллекционированию книг, покупке новинок должен был стать полем для сближения. Что хочешь приобрести ты? А ты? Но не стал. "Я любила чтение, он тоже читал, – признавала Екатерина, – но что читал он? Рассказы про разбойников или романы, которые мне были не по вкусу. Никогда умы не были менее сходны, чем наши; не было ничего общего между нашими вкусами, и наш образ мыслей, и наши взгляды были до того различны, что мы никогда ни в чем не были согласны, если бы я часто не прибегала к уступчивости, чтобы его не задевать прямо".
Рассказы про разбойников, книги о путешествиях и войнах – естественный круг чтения для мальчика. Но речь идет о 1749 г., когда Петру уже перевалило за двадцать, а сама великая княгиня давно рассталась с романами. Инфантилизм, или, как тогда говорили, ребячливость, наследника, явное отставание от роста не только физически, но и эмоционально, – проявился и в выборе литературы. А вот Екатерина умственно развивалась быстрее сверстников, шла дальше, отсюда и отсутствие согласия. Они обсуждали книги слишком по-разному и испытывали скуку от бесед друг с другом. Жена казалась наследнику заумной, он ей – маленьким.
Заметим, что если о литературных пристрастиях великой княгини мы знаем из множества источников, то информация о круге чтения Петра Федоровича встречается только у Штелина. Она уникальна. Больше никто из современников книголюбом наследника не называл. Напротив, на стороннего наблюдателя царевич производил впечатление человека, относившегося к литературе презрительно. "Он полагал, в частности, что ошибаются те, кто утверждает, будто король (Фридрих II. – О.Е.) предпочитает трубке – книги, и особенно те, кто говорит, что прусский король пишет стихи", – вспоминал С.А. Понятовский свои беседы с Петром Федоровичем.
"ПИЛИТЬ НА СКРИПКЕ"
Молодой поляк, влюбленный в Екатерину, мог утрировать, ведь и из ее мемуаров вовсе не предстает образ супруга с книжкой в руках. Иное дело – со скрипкой. Легко упрекнуть современников в пристрастии, но вот пища для размышления: о музыкальных занятиях Петра упоминали буквально все – от недоброжелательной жены до немецких дипломатов. И здесь рассказ Штелина легко вписывается в круг других источников.
Сама Екатерина не любила музыки: у нее был дефект слухового аппарата, благодаря которому правое ухо слышало звуки в одном тембре, а левое в другом. Неудивительно, что любой концерт императрица воспринимала как шум и именно так относилась к упражнениям мужа: "Он принимался пилить на скрипке; он не знал ни одной ноты, но имел отличный слух, и для него красота музыки заключалась в силе и страстности". Не раз наша героиня упоминала концерты, которые устраивал ее супруг: "В них он сам играл на скрипке… Я обыкновенно скучала". Штелин указывал, что зимой концерты в покоях великого князя происходили каждый день и длились с четырех часов до девяти вечера.
Профессор, который позднее участвовал в придворных оркестрах Петра, с неудовольствием отмечал, что в 1745 г. егерь Бастиан, развлекая юношу, "играл ему на скрипке и учил его играть кое-как". Этот отзыв очень близок к екатерининскому: "не зная ни одной ноты". Впрочем, возможно, Штелин вновь ревновал. Ведь он-то, ученик Баха, мог показать великому князю куда больше, чем егерь, игравший, как тогда говорили, по навыку, т. е. без нот. А.Т. Болотов, слышавший исполнение наследника, замечал, что тот играл "довольно хорошо и бегло". Но был ли Болотов знатоком дела – вот вопрос.