Однако первая возможность реальной работы, появившаяся у Пауло, на множество световых лет отстояла от борьбы против военной диктатуры и американского империализма, высасывающего все соки из слаборазвитых стран. Творческое содружество под названием "Группа Отличие" начало репетировать спектакль по классическому произведению детской литературы - "Пиноккио". Премьеру назначили на конец 1965 года, но руководство группы столкнулось с некоторой проблемой. По ходу действия требовалось семь раз сменить декорации, и все опасались, что дети, которым предназначался спектакль, при закрытии занавеса станут бегать по залу, задерживая действие. Продюсер - француз Жан Арлен - предложил простое решение: пригласить еще одного актера, который при смене декораций будет появляться на сцене и развлекать публику. Ему пришло в голову предложить эту роль новичку, с которым его познакомил Жоэл Маседо, - некрасивому и нескладному, но остроумному юноше по имени Пауло Коэльо. Театральная группа возражать не стала, роль, которую предложили Пауло, была без слов - текст предстояло импровизировать - да и гонорар был под большим вопросом. "Группа Отличие" представляла собой кооператив, и большая часть выручки шла на аренду помещения и жалованье техническому персоналу, а остаток - если таковой был - по-братски распределялся между актерами и актрисами. Этой суммы хватило бы разве что на трамвайный билет, но Пауло с радостью принял предложение.
Перед первой репетицией Пауло раздобыл в костюмерной театра рваный комбинезон и старую шляпу и стал ждать своего выхода. Режиссер, аргентинец Луис Мария Ольмедо по прозвищу "Пес" дал ему единственное указание: импровизировать. Когда занавес опустили для первой смены декораций, Пауло поднялся на сцену и, кривляясь, произнес первое, что пришло в голову:
- Картошечка разрослась, поле листиками покрыла, мамашечка улеглась, ручку на сердце положила.
И тут же под всеобщий хохот получил и роль, и новую кличку. Театральные друзья Пауло стали звать его "Картошечкой". Он считал себя очень плохим актером, но на ближайшие недели с таким рвением отдался работе, что перед премьерой "Пиноккио" его номера были официально включены в спектакль, а имя фигурировало и в программе, и на афишах. С каждой репетицией Пауло все тщательнее отделывал свои монологи и всегда укладывался в те несколько минут, что требовались для смены декораций; он изобретал забавные словечки, гримасничал, кричал и прыгал. В глубине души он считал все это смехотворным, но если перед ним открыли именно эту Дверь, он попытается войти в мир театра через нее. Самодеятельность закончилась. В "Группе Отличие" Пауло работал с профессионалами, которые жили театром, - начиная от таких опытных деятелей, как Жералдо Казе, отвечавший за звуковое оформление спектакля, и кончая новичком, выходцем из штата Сеара Жозе Уилкером. Ровесник Пауло, Уилкер уже профессионально работал в театре и даже успел сыграть небольшую роль в фильме "Покойница", снятом Леоном Иршманом, одним из столпов бразильского "нового кино". После репетиций веселая и колоритная труппа "Пиноккио" покидала театр "Мигел Лемос" и, пройдя по пляжу четыре квартала до улицы Са-Феррейра, обосновывалась в баре "Гондола". Там собирались актеры, актрисы, режиссеры и технический персонал - все те, кто проводил вечера на сцене театров Копакабаны, а их в ту пору было около двадцати.
Пауло отныне чувствовал себя среди них превосходно. Ему наконец-то исполнилось восемнадцать и он мог теперь пить сколько захочет, ходить на любые фильмы и пьесы и проводить ночи не дома, ни перед кем не отчитываясь. Кроме отца, разумеется. Инженер Педро Кейма Коэльо очень неодобрительно смотрел на увлечение сына театром. И не только потому, что сын плохо учился и мог провалиться на экзаменах. Для родителей Пауло мир театра был "прибежищем гомосексуалистов, коммунистов, наркоманов и бездельников", от которого их сын должен держаться как можно дальше. Но в конце декабря Лижия и Педро капитулировали - они приняли настойчивое приглашение Пауло и пришли на генеральную репетицию "Пиноккио". В конце концов это - классика детской литературы, а не какой-нибудь непристойный подрывной спектакль, из тех, что пользовались тогда в Бразилии таким успехом. Пауло забронировал места для родителей, сестры и дедушки с бабушкой и, к его немалому изумлению, все они явились в театр. В день премьеры в приложении к "Жорнал до Бразил" появилась заметка, где впервые напечатали имя Пауло Коэльо. Оно замыкало список, но для начинающего это было естественно. О чувствах, которые Пауло испытал на сцене, он коротко, но эмоционально написал в дневнике:
Вчера состоялась моя премьера. Потрясающе. Действительно потрясающе. Никогда не забуду, как появился перед публикой, и софиты ослепили меня, и от моих реплик зал засмеялся. Великолепно. Действительно великолепно. Моя первая победа в этом году.
Однако приход семьи на спектакль не означал перемирия. Узнав о его провале в Эндрюс и вбив себе в голову, что у Пауло не все в порядке с психикой, родители заставили его ходить три раза в неделю на сеансы групповой психотерапии. Но Пауло, не обращая внимания на неприязнь родителей, переживал незабываемые минуты. За несколько недель он фактически создал в пьесе еще одного персонажа: когда опускали занавес, Картошечка усаживался на край сцены, разворачивал аппетитную конфету и принимался с наслаждением ее поедать. Детишки смотрели с завистью, пуская слюни, а начинающий актер спрашивал у какого-нибудь карапуза из первого ряда:
- Хочешь карамельку?
Публика начинала орать:
- Хочу! Хочу!
Но Пауло отвечал с садистским видом:
- Хотеть не вредно. Не дам!
Картошечка откусывал еще и снова обращался к одному из маленьких зрителей:
- Хочешь конфетку?
Дети снова кричали, Пауло снова отвечал им отказом, и так продолжалось, пока занавес не поднимался перед следующим актом. Через полтора месяца после премьеры спектакль "Пиноккио" перевели в театр "Кариока", помещавшийся в первом этаже жилого дома в районе Фламенго - совсем рядом с кинотеатром "Пайсанду". Однажды на репетиции Пауло заметил в последнем ряду хорошенькую девушку - голубоглазую, с длинными волосами, рассыпанными по плечам. Девушка пристально смотрела на него. Это была Фабиола Фракаролли, жившая на восьмом этаже: она увидела открытую дверь и вошла, чтобы посмотреть, что там делается. На следующий день Фабиола пришла снова, а на третий Пауло решил заговорить с ней. Девушке было шестнадцать лет, ее отец умер, она жила в маленькой съемной квартире с матерью-портнихой и бабушкой, пребывавшей в маразме и не расстававшейся с сумкой, набитой старыми бумагами, - всем ее "состоянием". До пятнадцати лет Фабиола страдала от физического уродства - у нее, как у Сирано де Бержерака, был огромный безобразный нос. Узнав, что единственный парень, которого ей удалось заинтересовать, ухаживает за ней за деньги по просьбе ее кузины, сжалившейся над несчастной, Фабиола пришла в отчаяние. Она влезла на подоконник, свесилась из окна и заявила матери:
- Или вы дадите мне деньги на операцию, или я брошусь вниз!
Через несколько недель, оправившись после пластической операции и обзаведясь изящным носиком, она прежде всего порвала с возлюбленным, который с трудом узнал в теперешней красотке прежнюю носатую уродину. И эта новая Фабиола влюбилась в Пауло до полного самозабвения. В ту пору он ничем не ограничивал себя в отношениях с женщинами - продолжал флиртовать с Ренатой, простил Марсию и снова сделал ее своей возлюбленной - и ничто не помешало ему завести серьезный роман с Фабиолой. Мать девушки жалела худенького юного астматика и считала его членом семьи. Пауло стал почти каждый день обедать и ужинать у Фабиолы, что очень облегчало жизнь исполнителя роли Картошечки.
Но доне Бет этого показалось мало - она переставила свою кровать в комнату больной матери, и Пауло в свое распоряжение получил студию и кабинет. Чтобы придать комнатушке деловой вид, он оклеил ее стены, пол и потолок газетными листами. А когда матери не было дома, студия превращалась в спальню, где Фабиола познала первые радости секса. Но Пауло никак не мог понять, что могла найти в таком заморыше, каким он себя считал, хорошенькая девушка, на которую оборачивались мужчины на улице. И в один прекрасный день, измученный сомнениями, он предъявил возлюбленной ультиматум:
- Я не могу поверить, что такая красивая, такая обаятельная, такая нарядная девушка, как ты, может испытывать ко мне серьезные чувства. Докажи, что ты действительно меня любишь.
Фабиола ответила: "Проси что хочешь", - так твердо, что Пауло осмелел и промолвил:
- Тогда позволь мне загасить эту сигарету о твое бедро. И не плачь.
Девушка приподняла подол длинной индейской юбки, обнажив ногу, словно в ожидании укола, улыбнулась Пауло и зажмурилась. Он глубоко затянулся сигаретой "Континентал" без фильтра и впечатал горящий кончик в гладкую загорелую кожу. Фабиола услышала шипенье и ощутила жуткую боль и неприятный запах горелого мяса - шрам остался у нее на всю жизнь, - но не издала ни звука, даже не заплакала. Пауло промолчал, но про себя решил: она меня любит. Но несмотря на такие доказательства, он по-прежнему не знал, как быть. С одной стороны, ему было приятно тешить тщеславие, появляясь в обществе такой очаровательной девушки, а с другой - поразительное невежество Фабиолы частенько заставляло его сгорать со стыда. Например, однажды она заявила при всех, что Мао Цзэдун - "французский модельер, создавший тужурочку Мао", и Пауло захотелось провалиться сквозь землю. Вместе с нею, разумеется. Но Фабиола была на редкость удобной возлюбленной - ничего не требовала и была так красива, что вполне заслуживала снисхождения.
В доказательство своей любви красавица Фабиола позволила Пауло прижечь себя сигаретой
Однажды Пауло пригласил ее к себе домой, и девушка испугалась. Судя по его потрепанной одежде и вечному безденежью (она часто делилась с ним карманными деньгами на автобус и сигаретами), Фабиола считала Пауло чуть ли не нищим. И поэтому очень удивилась, когда в дверях дома ее встретил дворецкий в белых перчатках и ливрее с золотыми пуговицами. Она было решила, что Пауло - сын кого-нибудь из здешней прислуги, но нет: его отцом оказался сам хозяин дома, "огромного розового особняка с роялем и большим садом", как впоследствии, вспоминая тот день, скажет Фабиола.
- Вы только себе представьте, в гостиную вела мраморная лестница, прямо как в фильме "Унесенные ветром"…
Став совершеннолетним и пользуясь относительной независимостью, Пауло по-прежнему довольно часто вел себя по-детски. Однажды он допоздна слушал пластинки у Марсии (ее семья сдалась и больше не препятствовала их любви) и, собираясь вернуться домой - для этого ему нужно было пройти всего несколько десятков метров, - заметил на улице, по его словам, "банду злобных парней". На самом деле то были мальчишки, на которых Пауло на днях накричал: они шумели под окнами, гоняя мяч. Увидев, что на сей раз парни вооружены палками и бутылками, Пауло струсил, вернулся в квартиру девушки, позвонил домой и разбудил недовольного отца. Словно разыгрывая драматическую сцену, Пауло умолял:
- Папа, зайди за мной к Марсии! Но возьми револьвер - за мной охотится дюжина бандитов.
Он отважился выйти, только увидев из окна своей возлюбленной, что посреди улицы стоит высокий могучий мужчина, его отец. В пижаме, но с оружием. Однако отцовская забота не означала, что положение Пауло в семье улучшилось. Ситуация оставалась напряженной, несколько ослабел лишь контроль за его поведением. Успеваемость Пауло во втором семестре в колледже Эндрюс была столь низкой, что его не допустили к экзаменам. Единственным выходом стал теперь тот, от которого инженер Педро ранее с возмущением отказывался: найти "менее требовательное" учебное заведение. Выбор пал на колледж Гуанабара в районе Фламенго. Там Пауло намеревался получить диплом о среднем образовании, а потом уже пробовать поступить на какой-нибудь факультет - но только не инженерный, как мечтал отец. Вечерняя школа вынудила родителей ослабить режим, и Пауло даже выдали дубликат ключей от входной двери, но за свободу следовало платить: если Пауло хочет быть независимым, учиться в другом колледже, играть в театре, являться домой когда пожелает, ему придется устроиться на работу. Педро устроил сына распространителем программы скачек в "Жокей-клубе", но за несколько недель упорных стараний новоприбывший не сумел продать ни одного квадратного сантиметра продукции.
Неудача не обескуражила отца, и он подыскал Пауло другую работу - на сей раз в фирме "Соуза Алвес и компаньоны", которая торговала промышленным оборудованием. Пауло терпеть не мог делать что-то по принуждению, но ради финансовой самостоятельности согласился: в этой фирме ему предстояло получать твердую зарплату независимо от продаж. В первый день Пауло явился на новое место работы в строгом костюме с галстуком, старательно пригладив щеткой буйную шевелюру. Он думал, что ему укажут стол, за которым он будет работать, но начальник провел его в огромный сарай, велел взять метлу и распорядился:
- Можешь начинать. Для начала подмети склад. Когда закончишь, доложишь.
Подметать? Но ведь он актер, писатель, а отец нашел ему место уборщика? Нет, тут что-то не так. Видимо, это шутка - захотели посмеяться над новичком в первый день работы. Пауло решил принять игру, засучил рукава и поработал метлой. Закончив, с улыбкой сообщил начальнику, что все готово. Тот, даже не взглянув на нового работника, вручил ему накладную и указал пальцем на дверь:
- Возьмешь оттуда двадцать коробок с гидрометрами, отнесешь вниз, в экспедицию и отдашь вместе с накладной.
Значит, это не шутка. Значит, отец решил унизить его, устроив подсобным рабочим. Помрачнев, Пауло выполнил, что велели. За несколько дней работы он понял, что отныне и до скончания века обречен таскать ящики, паковать счетчики воды и электричества, подметать склады, Как и сизифов труд на драге, здешняя работа казалась бесконечной. Он заканчивал одно дело, и ему тут же поручали другое. Через несколько недель Пауло записал в дневнике:
Я медленно и незаметно убиваю себя. Я больше не могу вставать в шесть и являться на работу в семь тридцать, целый день без обеда подметать и таскать ящики со всякими железками, а потом до полуночи репетировать.
Он выдержал полтора месяца, и ему даже не пришлось просить об увольнении. Управляющий сам позвонил инженеру Педро и сообщил, что "парень не подходит для такой работы". Когда Пауло в последний раз вышел со склада фирмы "Соуза Алвес", в кармане у него лежали тридцать крузейро, заработанных честным трудом. Он сразу же купил на эти деньги пластинку с последними хитами Роберто Карлоса - "Пропади все пропадом" и "Напиши мне, любовь моя". Совершенно ясно: долго такой жизни он бы не выдержал. Кроме "Пиноккио", который репетировали шесть дней в неделю, в театре начались репетиции еще одной детской пьесы, которую тоже ставил Луис Олмедо. "Я получил роль в этом спектакле, - хвастал Пауло в дневнике, - благодаря блестящей игре моего Картошечки в "Пиноккио"". Теперь ему предстояло выступать на сцене уже как признанному актеру вместе со своим другом Жоэлем Маседо и хорошенькой смуглянкой Нэнси, чей брат Роберто Мангабейра Унжер был примерным учеником в колледже Санто-Инасио и завоевывал там все первые места. Премьера "Войны Ланчей" состоялась в середине апреля 1966 года после утомительного периода репетиций. Видя, что Пауло нервничает, Пес чмокнул его в лоб и сказал:
- Картошечка, я в тебя верю!
Согласно старинной примете, одетый ковбоем Пауло ступил на сцену правой ногой - и зал встретил его аплодисментами, то и дело раздававшимися до самого конца спектакля. А потом все единодушно признали, что он идет "первым номером". Его осыпали комплиментами, а Пес, в присутствии смущенных Педро и Лижии, пришедших на премьеру, обнимал его и громогласно восторгался:
- Картошечка, у меня нет слов! Какая игра! От тебя просто током било, ты заворожил публику! Нет, это слишком!
То же повторилось и на закрытии сезона, когда давали "Пиноккио". Только Картошечку в исполнении именно того, кто и актером-то себя не считал, встречали и провожали аплодисментами. Если бы не полнейшее безденежье, Пауло считал бы, что сам Господь Бог послал ему такую жизнь. У него было несколько возлюбленных, он пользовался успехом как актер и намеревался писать и ставить собственные пьесы. Он научился играть на гитаре и носил ее на плече, подражая своим кумирам - исполнителям боссановы. Но как это обычно случалось у Пауло, радостный подъем легко сменялся приступом глубокой депрессии. В этот вроде бы счастливый и удачный период жизни Пауло записал в дневнике:
Я только что дочитал одну из самых грустных историй в жизни. О художнике - богатом, знатном, талантливом. Он стал знаменитым еще в молодости, но был несчастнейшим из людей, потому что его никто не любил из-за его физического уродства. Пьянство сгубило его рано, отняв у него последние силы. В темных шумных кафе Монмартра он встречался с Ван Гогом, Золя, Оскаром Уайльдом, Дега, Дебюсси. С восемнадцати лет он жил той жизнью, о которой мечтают все интеллектуалы. Он никогда не пользовался своим богатством и общественным положением, чтобы унижать других людей, но его истосковавшееся по нежности сердце ни разу не получило ни крошки искренней любви. В определенном смысле он очень похож на меня. Художник Анри Тулуз-Лотрек, чью жизнь замечательно описал Пьер Ламюр па четырехстах пятидесяти страницах "Мулен-Руж". Я никогда не забуду эту книгу.
Пауло по-прежнему много читал, но теперь, сочиняя, по своему обыкновению, на каждую книгу маленькую рецензию, сопровождал ее особым значком, как это делают профессиональные критики. В его системе одна звездочка означала "плохо", две - "хорошо", три - "замечательно", а четыре - "гениально". На одной июньской странице дневника Пауло удивляется числу книг, прочитанных за последнее время. "Я побил все рекорды: читаю одновременно четыре книги. Дальше так не пойдет". И читал он при этом отнюдь не пустые книжонки. На его ночном столике лежали "Преступление и наказание" Достоевского; "Страх и трепет" Кьеркегора; "Для нервных и тревожных" - медицинский справочник Дэвида Херолда Финка; "Шедевры мировой поэзии" - антология Сержа Милье; и "Панорама бразильского театра" Сабато Магалди.