Он почти ничего не слышал, поэтому я больше молчал, а он с удовольствием старого человека, словившего нового слушателя, говорил и говорил - громко, как почти все глухие. С первого момента он процитировал мне строки из "Онегина", очевидно, демонстрируя свою память. Я удивился, и он рассказал, что сам сбежал из России сразу после революции в октябре 1917 года. Был он тогда одним из первых военных лётчиков царской армии, в чине поручика. Чтобы скрыться от красных, он на своём самолёте перелетел в Румынию. После долгих странствований попал он в Америку и в 1920-е годы стал первым доктором-резидентом этого госпиталя, а потом руководителем отдела хирургии стопы.
- Меня в Америке называют "отцом хирургии стопы", - с гордостью говорил он, - меня все знают и уважают.
Он скупил и раздавал экземпляры журнала другим докторам:
- Я хочу сделать вас популярным среди коллег, вы этого заслуживаете. Вот увидите, кто-нибудь из них обязательно предложит вам работу. Меня здесь все ценят и уважают, если я попрошу - так и сделают.
- Спасибо, я очень надеюсь, - кричал я ему в ухо. А так как он всё равно мог не расслышать, я старался изобразить благодарность мимикой.
Лапидус привёл меня в кабинет директора департамента ортопедии доктора Робертса. На его столе тоже лежал журнал с интервью. Директор улыбался мне, но когда Лапидус сказал про работу, крикнул ему в ухо:
- Пусть он сдаст экзамен, тогда посмотрим.
Возможно, в качестве утешения он добавил мне:
- Приходите с женой на вечерний коктейль в отеле "Хилтон".
Мой покровитель повёл меня к бывшему директору доктору Милгарму и целый час водил от одного влиятельного доктора к другому. В госпитале шла суета научной сессии, съехалось много народа из разных стран, британский профессор Фриман сделал интересный доклад о своём новом методе, все были заняты обсуждением, своими докладами и встречами в кулуарах. Я это понимал и чувствовал себя как бы бедным родственником. Лапидуса встречали с уважением, он раздавал журналы, представлял меня и заговаривал о работе. На это все отвечали примерно так:
- Хэлло, добро пожаловать в Америку. Я читал ваше интервью - очень интересно. Ах, вы хотите найти работу? Позвоните на следующей неделе моему секретарю…
В очередной попытке Лапидус подвёл меня к немолодому доктору с седыми усами прусского типа - торчком вверх. По пути он сказал мне:
- Это доктор Розен, очень влиятельный и добрый человек. - И обратился к нему: - Это русский доктор, интервью которого было напечатано…
Неожиданно усы доктора Розена пришли в ещё большее возбуждение, а их хозяин - в шумный восторг:
- Это вы? Да, да, я читал. Очень интересно, очень интересно! Меня и мою жену глубоко интересуют судьбы еврейских беженцев. Ведь когда-то наши родители тоже бежали из России в Америку из-за антисемитизма. Скажите, неужели антисемитизм в России всё ещё не убывает?
- Ему нужно помочь устроиться на работу. Ты можешь это сделать? - кричал Лапидус
- Работу? - конечно! Что за вопрос? Вот вам моя карточка, позвоните и приходите на той неделе, мы поговорим обо всём. Мне очень хочется поговорить с вами.
- Ты ему помоги найти работу, - кричал Лапидус.
- Конечно же! Обязательно позвоните, мы поговорим обо всём.
Я даже не знал, что сказать - так был обрадован и благодарен им обоим!
Банкет в "Хилтоне" завершал тот насыщенный день. Для нас с Ириной приём в одном из самых шикарных отелей был большой новостью. Собралось несколько сотен докторов, все одеты в смокинги, с жёнами в вечерних платьях. Коктейль-парти предшествовал обеду, все стояли и расхаживали по громадному залу, на столах по стенам были разложены изысканные закуски: сёмга, лососина, осетрина, чёрная и красная икра, разнообразные горячие закуски и красиво нарезанные овоши и фрукты. В нескольких местах бармены разливали напитки - кто что хотел и кто сколько хотел. Было довольно тесно и шумно: беседовали компаниями, перекидывались приветствиями, радовались встречам, ходили со скучающими лицами и все держали в руках бокалы и стаканы с напитками и тарелки с закусками. Такой вкусной еды мы не пробовали давно, но стеснялись и брали немного. По старой русской традиции я высматривал - есть ли пьяные? Не было ни одного.
Лапидуса не было видно, но я всё-таки подвёл Ирину к директору Робертсу - поблагодарить за приглашение. Он разговаривал с британцем Фриманом, а неподалёку стоял и Розен. Мне бросились в глаза шикарно накрахмаленные пышные рюшки на их манишках (сам я был в обычном пиджаке). Я указал на него Ирине:
- Это доктор Розен, к которому я пойду на переговоры о работе.
- Для еврея у него усы слишком прусские, - заметила Ирина.
Оба они были заняты и лишь вежливо нам улыбнулись. Но неожиданно нам встретился доктор-поляк, который помогал мне переводом у Селина четыре месяца назад. При виде него во мне всколыхнулись горькие воспоминания.
- Чем закончились ваши переговоры с ним тогда? - спросил он.
- Ничем. Он просто обманул меня.
- Жалко. Но на него это похоже. Скажу вам между нами: он такое дерьмо! - и как человек, и как специалист тоже. По моему мнению, как ортопед он вам в подметки не годится. Ему не нужен никто сильнее его. Когда вы стали показывать модели ваших искусственных суставов, я сразу понял, что он не захочет вас взять.
Я удивился:
- Какой же я ему конкурент, если у меня нет с ним равного положения?
Поляк понизил голос:
- Знаете, если хотите найти работу, лучше не упоминайте, что вы были большой профессор. Американцы этого не любят, они считают себя выше всех.
Острая на язык Ирина не удержалась, чтобы не вставить своё:
- Вот и я считаю, что американцы невежественные и заносчивые, а этот Селин - ещё и беззастенчивый обманщик.
Я с беспокойством оглянулся - вдруг услышит кто-нибудь, кто знает русский? А поляк вежливо улыбнулся, непонятно было - не соглашался или соглашался.
После коктейля гостей попросили перейти в другой зал с накрытыми для обеда столами. Но мы были приглашены только на коктейль, места за столами были все резервированы.
Мы с Ириной уехали домой и в тот же вечер переделали моё рабочее резюме (список должностей и званий), которое я заготовил для показа при приёме на работу. Мы сократили его наполовину, убрав оттуда мои учёные титулы, изобретения и число научных статей. Получилось вполне лысое резюме, без творческих выступов и научных локонов - ординарный доктор. Я отпечатал его на машинке, чтобы разослать докторам, с которыми меня познакомил добрый старик Лапидус.
На второй день конференции я опять отправился туда же и узнал, что этот госпиталь скоро должен переезжать в новый, специально построенный в центре города дом, и всех участников пригласили ехать на автобусах на стройку. Американцы называют центр города - даунтаун, нижний город. Дело в том, что длинный остров Манхэттен, где развивался первый большой город Америки Нью-Йорк, стоит на карте вертикально, и его административный и финансовый центры находятся в нижней части города. Ехать в даунтаун пригласили и меня, и я забился на заднее сиденье автобуса.
Стройка нового госпиталя подходила к концу, снаружи здание выглядело солидной шестнадцатиэтажной вертикальной башней: множество стекла, облицованного серым гранитом. Но внутренние работы ещё не были завершены, лифта не было, и мы пешком поднимались на этажи. По дороге директор Робертс и строители рассказывали, где что будет расположено. На тринадцатом этаже будет госпитальное кафе для сотрудников, и нам приготовили там лёгкий ланч: кофе, сандвичи, печенье. Из окна сверху я видел узкую улицу внизу и спросил:
- Какая это улица?
Оказалось, что это была та самая 17-я улица, по которой мы с Ириной гуляли в наш самый первый день в Нью-Йорке. Я стоял у окна и думал: как интересно получается - значит, именно эту стройку я наблюдал тогда издали, не предполагая, что это будет госпиталь и я потом приду сюда…
Да, мы многое не можем предугадать в нашем будущем. Если бы я тогда же догадался подняться всего ещё на один пролёт лестницы, на 14-й этаж, то я увидел бы помещение, где будет мой кабинет, а перед ним комната моего секретаря…
И если бы я мог мысленным взором заглянуть в будущее, то через пятнадцать лет увидел бы себя в смокинге, сидящим на очередном банкете за одним столом с докторами Робертсом и Розеном, как равный с равными…
Ни о чём таком я не думал. Но я жил в твёрдой уверенности, что моя судьба - добиться успеха.
Моя тётка Люба передала нам с родителями приглашение Джака Чёрчина на бар митцва его внука. Бар мит-цва - это традиционное еврейское празднование дня рождения мальчика, когда ему исполняется тринадцать лет. По-старому считалось, что в этот день он становится взрослым, поэтому в синагоге ему дают читать вслух очередные молитвы дня из Торы - книги еврейских законов.
Люба объяснила, что после этого все семьи устраивают празднование, а уж Джак постарается устроить настоящий шикарный приём.
Об этой традиции мы знали понаслышке, никогда ни на одном таком семейном празднике не были. Джак считал нас своими родственниками, мы оба с ним были Любиными племянниками с двух сторон. Празднование должно было происходить в синагоге маленького городка Смиттаун, в пригороде Нью-Йорка. Заботливый Джак взялся нас туда привезти на машине, снял для нас комнаты в местной гостинице и обязался через день отвезти обратно. Конечно, мы были рады поехать, познакомиться со всей его семьёй, а заодно и поглазеть на невиданное зрелище.
Джак приехал за нами на новой машине "Форд-Кэмнер" - грузовик с элегантным кузовом, приспособленным для путешествий, как комната: стол, четыре постели, маленькая кухня с полками, холодильник и туалет с душем. Всё это мы видели в первый раз, и нам было интересно. Даже мой слабый отец оживился от новых впечатлений. Нас привезли в гостиницу с большими комнатами. Всё в них было устроено с удобным стандартом. Когда-то мой приятель с радиостанции "Свобода" Мусин рассказывал мне о стандартах американских гостиниц. Я нашёл их очень рациональными.
Семья Джака приехала знакомиться с нами: жена Дороти, три замужние дочери и женатый сын. Старшая дочь Синди, сорокалетняя толстая дама, была замужем за пуэрториканцем Ральфом Ромеро. Это их сыну исполнялось тринадцать и звали его Карлос Ромеро - странное имя для еврейского мальчишки. От Любы мы узнали, что в угоду богатой семье жены бедный зять принял иудейскую религию. Я подумал, что Берл в таком случае сказал бы: "А, ничего, это Америка".
На следующее утро нас повезли в синагогу - просторное здание модерного стиля с одной сплошной стеклянной стеной. Она была реформистская, мужчинам и женщинам разрешалось быть вместе, поэтому моя Ирина не очень ворчала на религиозные правила. Богатый и щедрый Джак жертовал на эту синагогу много денег и был почетным членом кошрегации. Поэтому весь праздник был оркестрован ему в угоду и по его желанию. На стоянку перед синагогой то и дело подъезжали шикарные машины: "Кадиллаки", "Линкольны", "Ягуары", "Мерседесы", даже "Роллс-Ройсы". Собралось сотни три хорошо одетых людей - всё больше состоятельные друзья и партнёры Джака - с семьями, включая детей. Мужчинам раздали шапочки-ермолки, женщинам раздавали цветы, настроение было праздничное.
После долгого ожидания наступила сама процедура: Карлос бойко читал на иврите текст Торы, его поздравляли, родителей поздравляли, пуэрториканских его родственников (которые не понимали по-английски) поздравляли и, конечно, особенно поздравляли сияющего дедушку. Внушительного размера ребе произносил длинную речь, из которой мы узнали, что сам бар митцве бой (мальчик) хотел в будущем тоже стать ребе. Речь он закончил так:
"И если ты действительно станешь ребе, то ты будешь единственный в мире ребе с именем Карлос Ромеро".
Все громко засмеялись и обрадовались, что процедура закончена. В холле синагоги были накрыты длинные столы со множеством разнообразной прекрасной еды - кошерной и некошерной. Это был приём сразу после обряда, так сказать - закуска перед основным пиром. А вечером все были приглашены в смокингах и вечерних платьях в большой местный ресторан: там-то и была основная феерия праздника.
В ресторане гремел оркестр, повсюду были развешаны гирлянды цветов и трепетали разноцветные ленты, прибывающая толпа подогревалась коктейлями с закусками для предстоящего ликования. Когда наступило время, открыли широкие двери и все повалили в громадный зал с накрытыми столами. Каждый круглый стол на десять человек. Нас как родственников посадили неподалёку от главного стола, где будут сам бар митцве бой с родителями и дедушкой-бабушкой. Но пока их стол пустовал. И вот при торжественном объявлении по громкому микрофону и под звуки бравурной музыки, по-цирковому - по очереди и с интервалами, под аплодисменты и выкрики всего зала стали появляться: тёти и дяди именинника, бабушка-пуэрториканка с родными, сам дедушка Джак с женой, потом родители Карлоса и, наконец, под бой барабанов и завывание труб - он сам въехал в зал на подаренном мотороллере. Все взвыли в восторге. Разыграно это торжество было красиво и точно. Весь вечер гремел оркестр, все танцевали, и мы с Ириной. Она прекрасный танцор, а я - весьма средний, но мы всегда любили танцевать. А уже давно не приходилось.
Так мы получали массу удовольствия, подсмотрев, как веселится богатая Америка.
На разосланные мной лысые резюме ни один доктор, к которым меня подводил старик Лапидус, не ответил. Я звонил секретарям, они обещали напомнить, но ничего не произошло. Оставалась одна надежда - на доктора Розена, который, казалось мне, явно сочувствовал моему положению. Но он часто бывал в отъезде, за границей. Наконец, в назначенное секретарём время я поехал к Розену в большой госпиталь Бэт Израэль, в даунтауне, для переговоров о работе. В портфеле у меня было то же резюме, но для Розена я всё-таки захватил с собой свои изобретения - искусственные суставы. В душе я рассчитывал на полное его понимание, на беседу профессора с профессором.
Из вестибюля снизу я позвонил в его офис, чтобы узнать, как его найти. Секретарша переговорила с ним и сказала, что доктор сейчас спустится ко мне. Я не ожидал этого и хотел было возразить, но она быстро повесила трубку.
Пока я ждал, то подумал, что, может быть, он хочет оказать мне честь, встретив меня внизу, чтобы сопроводить к себе. Я, бывало, сам так делал, когда ко мне приезжали высокие гости: иностранные коллеги-профессора, а один раз советский министр здравоохранения профессор Борис Петровский. Ну, что ж, коли так, то это давало мне даже больше надежды на серьёзный разговор с благоприятным исходом.
По вестибюлю проходила масса народа: больные, посетители, сотрудники, каждую минуту провозили кресла и каталки - в госпитале шла обычная рабочая суета. В этой толпе я старался не просмотреть доктора Розена. Наконец появились вдали его торчащие острые усы, и я обрадованно пошёл навстречу:
- Добрый день, спасибо, что вы пригласили меня.
- Как поживаете, о’кей?
- О’кей, конечно о’кей, - я уже привыкал к частому в Америке применению этого о’кея.
И я продолжал:
- Спасибо, что вы вышли встречать меня…
- Да, конечно. Давайте отойдём куда-нибудь в уголок, - мы отошли в сторону от течения толпы. - Теперь я вас слушаю.
Немного растерявшись от такой нерасполагающей к деловому разговору позиции, я стал говорить:
- Доктор Розен, я хотел бы…
В это время около него остановился какой-то доктор в халате и, не обращая на меня внимания, быстро и живо заговорил о каком-то больном. Розен ужасно обрадовался собеседнику, и они оживлённо рассуждали минут десять. Когда тот отошёл, Розен повернулся ко мне:
- Да, я вас слушаю.
- Доктор Розен, я хотел бы найти работу помощника…
Тут он увидал кого-то в толпе и замахал рукой, выкрикивая приветствие. Я прервался и ждал.
- Да, да, я вас слушаю.
- Я хотел бы, пока не сдал экзамен…
И снова к нему подошли, и он снова им обрадовался и быстро заговорил. Я отошёл на шаг, стоял в стороне и недоумевал: если заполненный толпой холл госпиталя неподходящее место для делового разговора, то почему он не позвал меня в кабинет или хотя бы не повёл в госпитальный кафетерий, который был тут же, рядом?
Всё-таки он вернулся ко мне:
- Да, так что вы сказали?
- Я хотел бы найти какую-нибудь работу, пока не сдам экзамен. Я принёс вам моё резюме…
Он с восторгом перебил меня:
- О, желаю вам успеха! Конечно! Ну да!.. Слушайте, может быть, мы как-нибудь отобедаем вместе, а? Я приглашу вас с женой к себе. О’кей?
Я растерянно сказал: "О’кей" - хотя никакого о’кея в таком странном разговоре не видел: ведь не за приглашением на обед я напросился.
Ещё несколько раз сказав свой "о’кей", он ушёл обратно в кабинет. А я растерянно смотрел ему вслед и с горечью думал: "Когда Селин не захотел мне помочь, это был один случай. Статистически один случай никогда не сто процентов. Но теперь у меня уже есть печальный опыт пяти или больше случаев. Это уже полные сто процентов. Почему? - я ведь прошу любую работу помощника. И наверняка где-нибудь такая работа есть. Но никто не хочет мне помочь. Если бы ко мне в Москве с такой же просьбой пришёл американский коллега-иммигрант (если бы нашёлся такой дурак!), я приложил бы все усилия, чтобы ему помочь. Даже если бы не удалось, я принял бы его с уважением и не стал бы дурачить посулами обеда. На кой мне чёрт его обед? Что это, так здесь принято - сулить приглашения на обед как возмещение за невнимание?.."
Но ответа на свои вопросы я не находил.
Ирина ужасно обозлилась на американцев за меня:
- Бездушные, самодовольные, тупые! В них нет никакой гуманности, никакой даже простейшей культуры поведения!..
И как раз когда она бушевала, нам позвонил доктор-хирург по фамилии Требуко. Он пригласил нас на воскресный день к себе домой и обещал заехать за нами утром. И вот перед нашим домом остановился большой "Кадиллак", и хозяин, моих лет, распахнул перед нами его дверцы. Пока мы ехали, он рассказал, что прочитал моё интервью и сразу вспомнил себя 25 лет назад. Он был итальянец, эмигрировавший из Неаполя и приехавший в Нью-Йорк без знания языка и без гроша в кармане. Рассказывал он с явным итальянским акцентом, приятно распевая слова. И как почти у каждого итальянца, у него был врождённый талант мгновенного дружеского расположения. Скоро нам стало так легко с ним, будто мы были давние приятели.
- Вы можете понять, как мне было тяжело и неуютно в этой стране после моей Италии, - говорил он. - Я уставал, я отчаивался, я проклинал себя, что приехал. А теперь я хочу вам показать, чего я здесь добился, - и по пути домой он завёз нас в свой частный офис в Квинсе (район Нью-Йорка). В офисе нас ждала его жена - полная и яркая итальянка типичного неаполитанского типа. Он представил:
- Моя жена и мой менеджер.
Она действительно работала как менеджер его офиса. Как она кинулась нас целовать!
- Мама мия, какие вы оба красивые! Как вы хорошо одеты! Сразу видно, что европейцы! Конечно же - русские тоже европейцы, вы так сразу отличаетесь от американцев, мама мия!..