Вторая по многочисленности группа была из среднеазиатских республик - сефардские евреи из Бухары, Ташкента, Самарканда, Душанбе. Они сотнями лет мигрировали туда из Персии, Ирака и стран Средиземного моря, и внешне, и по поведению отличались от других: смуглые, широкоскулые и коренастые брюнеты - сказывалось их смешение с восточными племенами. Мужчины носили не ермолки-кипы, а яркие и большие азиатские тюбетейки, женщины были одеты в ткани пёстрой раскраски. Семьи их были настоящие кланы, и держались они обособленно. По-русски многие говорили с трудом, а пожилые вообще говорили только на тюрских наречиях. Были они как-то по-своему религиозны, но абсолютно недисциплинированны. Почти все - мелкие торговцы и ремесленники, редко кто имел образование и специальность. Они и в условиях советской власти умудрялись жить по своим законам. Теперь здесь они почти ни в чём не ориентировались и ничему не подчинялись. Сотрудникам ХИАСа нужно было иметь много нервов, чтобы справляться с ними.
Третья группа была - ассимилированные евреи из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска. Более высокие (на хороших хлебах выросли), лучше одетые, много светловолосых, масса полукровок, и чуть ли не половина - с русскими мужьями или жёнами. В них не так была заметна семейная сцепка: у многих в Союзе оставались дети, родители или даже супруги. Это была типичная прослойка среднего класса, со специальным образованием: экономисты, инженеры, административные работники, музыканты, учителя и преподаватели, служащие министерств, мастера производств, врачи и научные работники. Идиш они не знали, но кое-кто из них немного знал английский. Религиозности в них не было совсем. Нередко среди них были и бывшие коммунисты, в которых власть сумела подавить их индивидуальность больше, чем в других. Эти были политиканы и с первого дня начинали критиковать капиталистическое окружение:
- Везде забастовки - разве это порядок? Попробовали бы они забастовать в Союзе!..
- Магазины полны товаров, а покупателей не видать - это издержки капитализма; нет у них строгого государственного планирования производства-потребления.
В ХИАСе они тоже пытались "наводить порядок", но там знали этот тип беженцев.
Еврейские семьи с Кавказа - из Тбилиси, Кутаиси, Баку и Батуми - чаще ехали в Израиль, с нами их было мало. Они были больше похожи на коренных жителей тех мест - кавказцев: женщины эффектно и богато одеты, с множеством украшений; мужчины отличались заносчивостью и деловитостью. За взятки таможенникам они умели вывозить большие богатства. Здесь их встречали бесчисленные родственники и агенты, и через них они быстро заводили деловые связи по продаже привезенного. Они не часто показывались в ХИАСе, их отвлекали собственные дела.
Чтобы всех этих разных людей организовать в однородную массу, для нас каждый день устраивали инструктажи, терпеливо объясняли и повторяли одно и то же, знакомили с предстоящей встречей с Западом. Сидя на инструктажах я думал, что это напоминало библейскую историю о том, как Моисей переделывал и воспитывал пёструю толпу своего народа, водя его по пустыне на пути к земле Ханаанской. Только вместо Моисея у нас был ХИАС, а вместо пустыни нам предстояла Америка.
Хотя все мы, беженцы, жили в своей маленькой гостинице изолированно от внешнего мира, но вокруг нас бурлила жизнь европейской столицы. Каждое соприкосновение с венской повседневностью вызывало удивление красотой и удобством западной жизни и, в то же время, будило грусть переживаний за себя, за то, какими обделёнными мы были в нашей прошлой жизни и как ещё далеко нам до европейского уровня теперь. Каждый день мы проходили мимо десятков недоступных нам уютных венских кафе, из которых завлекающе пахло кофе и шоколадом. Мимо нас проносились шикарные автомобили и туристские автобусы. Всё сверкало огнями и красками. А у многих из нас не всегда были деньги на трамвай…
Одни раз я всё-таки взял венское такси. Мне надо было везти своего отца в ХИАС - подписать необходимые бумаги. Прожив несколько дней впятером в одной комнате, я попросил, чтобы на будущее нас разделили на две семьи. Так было лучше и для Ирины, и для моих родителей. Теперь они стали считаться отдельной семьёй, и отец, как глава семьи, должен был расписаться в разных бумагах. Здоровье у него было слабое, и, чтобы не утомлять поездкой, я решил везти его на такси. На мою поднятую руку около нас остановился зелёный "Мерседес". Всё в машине было элегантно и чисто. Но элегантнее всего был сам водитель - женшина-блондинка, лет 30, очень изящная, с великолепной причёской, с длинными наманикюренными ногтями, в модном жакете - ну прямо маркиза! Вдобавок я увидел, что она возила с собой в сумке пушистую белую собачку-болонку с бантиком на шее. Эта "маркиза" была так же непохожа на неотёсанных мужиков - водителей такси в Москве, как сама венская жизнь была непохожа на ту, что мы оставили позади себя. Я даже стеснялся добавить ей чаевые к оплате по счётчику. Но она приняла их легко, с очаровательной улыбкой: Danke schon.
Уехали к себе в Бельгию наши друзья Савицкие вместе с моими тётушками.
Холодным зимним утром мы проводили их. У Коли была солидная машина "Опель", и я с интересом рассматривал её. Глядя на машину, я думал: когда я смогу позволить себе купить машину такого же хорошего класса, да и вообще, смогу ли когда-нибудь?
- Сколько дней надо ехать отсюда до Бельгии? - спросил я.
- Сегодня вечером будем дома.
- Как - сегодня?! Так быстро?
- Конечно. Мы едем через Германию и Люксембург, дороги везде отличные - прямые автобаны, скорость неограниченная. Я обычно еду со скоростью 150–160 км в час. А большие "Мерседесы" обгоняют меня, как стоячего. Но я не тороплюсь. Остановимся где-нибудь по дороге пообедать в хорошем ресторане. Потом завезу твоих тётушек в Антверпен, и через час будем у себя в Льеже.
Для меня всё это звучало сказкой: автобаны, бешеная скорость движения, Антверпен, Льеж… Да, это - Европа, это - мир, это то, что нам предстояло завоевать для себя (если сможем, конечно).
Коля как будто прочитал мои мысли. Он сказал:
- Думаю, у тебя уйдёт лет пять на то, чтобы восстановиться в твоей профессии. Ну, а потом приедете к нам в Льеж, уже - американцами.
- Твоими устами да мёд бы пить, - ответил я ему русской поговоркой.
Перед отъездом он передал мне мои драгоценности, я спрятал их в карман и теперь старался держать руку постоянно в кармане, чтобы ощущать их там: первое подспорье в нашей будущей жизни.
Их машина завернула за угол и скрылась из вида.
Мы пошли обратно в нашу надоевшую гостиницу-халупу. Десять дней здесь прошли, как в чаду, подходило время и нам покидать Вену.
Вена была пересылочным пунктом. Для завершения оформления въездных виз в другие страны требовались месяцы. Пережидать их надо было на втором этапе иммиграции - в Риме. Итальянское правительство дало на это неофициальное разрешение. Никаких въездных виз в Италию у нас не было, но ехали туда тысячами.
Тот год был рекордным по числу выезжавших. Сотрудники ХИАСа были перегружены работой. Основной реальностью начала нашей иммиграции были бесчисленные разговоры и хлопоты в ХИАСе. Каждый из нас имел какие-то свои просьбы, жалобы и претензии. И всё это выполнялось.
Через неделю пребывания нас, группу одновременно прибывших, вызвали в ХИАС и объявили:
- Через два дня вечером вы выезжаете поездом в Рим. За вами придут автобусы и отвезут на вокзал. Там вы получите ваши чемоданы. Будьте заранее готовы, чтобы не было никаких задержек.
Уже стемнело, когда за нашей группой приехал автобус - везти на вокзал. Нас предупредили, что мы все должны держаться вместе и чемоданы отдадут нам перед самой посадкой в вагоны. У вокзала нас не высадили, а остановили у дальнего конца. Собралась группа около ста беженцев, и нас сразу окружили десять австрийских автоматчиков в тёмно-серых шинелях. В ту пору происходили нападения арабских террористов на скопления евреев, поэтому и была организована наша охрана. С автоматчиками впереди, по бокам и сзади нас вытянутой толпой повели довольно далеко, в конец путей. Было темно и пустынно. Мы шли подавленные. Картина нашего молчаливого движения под охраной была похожа на мрачные сцены времён Отечественной войны: так нацисты водили евреев для отправки в концентрационные лагеря. Не хватало только злых собак-овчарок по бокам нашей колонны. Я поддерживал под руку отца, а он шептал мне:
- Знаешь, о чём я думаю: когда наша танковая армия брала Вену у немцев, в 1945-м, уже почти в конце войны, я ни за что бы не подумал, что через много лет австрийцы будут вести меня здесь под конвоем…
Я с пониманием сжимал его локоть. Действительно, трудно было тогда полковнику Советской Армии - победительницы! - представить себе, что в мире произойдут такие перемены, при которых придётся ему стать беженцем и просить временного убежища в побеждённой Австрии. Мир переворачивался вверх ногами, и моему почти восьмидесятилетнему отцу трудно было в это поверить и переварить в своём сознании.
Нас подконвоировали к двум отцепленным вагонам. Слава Богу, хоть вагоны не товарные! Тут же подвезли на электрокарах наши чемоданы. Автоматчики разошлись вокруг по сторонам и стояли, выглядывая, чтобы никто к нам не приближался. Нам объявили:
- Быстро разбирайте чемоданы, узнавайте свои и ставьте их в ряд перед вагонами. И пожалуйста, не поднимайте шум. Вам даётся пятнадцать минут.
Началась суета, все заторопились. Мы с сыном кинулись выискивать наши чемоданы. В темноте это было на так просто, но глаза адаптировались, и мы быстро поставили наши восемь чемоданов в ряд перед вагоном. Руководитель:
- Вы готовы? Заносите чемоданы и занимайте одно купе. Одно для каждой семьи.
На это у нас ушло несколько минут, и мы с Ириной ввели родителей в купе. Но оказалось, что многие другие везли с собой по пятнадцать - двадцать, а одна семья даже сорок чемоданов, тюков и коробок. Тут я окончательно понял, почему беженцам не разрешали брать багаж в гостиницу - они бы полностью забили её вещами.
Хозяева множества вещей суетливо метались туда-сюда, руководитель торопил и торопил. Мы с сыном вышли помогать им, через открытые окна коридора передавали их чемоданы прямо снизу в вагон. Вещи были тяжеловесные, и мы здорово пропотели, пока закончили. А когда вошли в вагон и заглянули в своё купе, то оказалось, что те, кому мы помогали, забили его до отказа своими вещами. Ирина пыталась с ними спорить, препиралась, сердилась, но они не слушали. Нам с сыном места не осталось. Мы заглянули в другие купе, но и там так же всё было забито до потолка - люди переезжали фундаментально.
Наши вагоны прицепили к паровозу, солдаты охраны встали на ступеньки, и мы тронулись. Потом нас прицепили к составу "Вена - Рим". Когда, наконец, мы стали отдаляться от вокзала, солдаты вошли в вагон, оставив лишь по одному охраннику на площадках. У них было своё крайнее купе. Увидев нас с сыном в растерянности стоящими в коридоре, они вежливо и сдержанно пригласили нас к себе.
От молчаливых солдат пахло сукном шинелей и военными ремнями, и это было намного лучше запаха, стоявшего во всём вагоне от наших беженцев. После суеты погрузки мы быстро задремали в холодном купе, укрывшись шубами. Сын положил голову на моё плечо и мирно задышал мне в ухо. Вагон стучал и покачивался на ходу, и я время от времени открывал глаза. И каждый раз я видел за окном картину прекрасной зимней сказки: громадные сугробы на высоких скалах, высокие снежные шапки на крышах маленьких горных хижин - и это всё освещено голубым лунным светом. Мы проезжали через Альпы.
Но совершенно поразительным было наше пробуждение утром. Я проснулся в опустевшем купе и вышел на площадку. Было тепло, поезд стоял на путях. Вместо австрийского автоматчика на площадке стоял итальянский карабинёр. Он сам себе пел что-то мелодичное. А вместо заснеженных гор вдали были видны какие-то прекрасные купола. Что они мне напоминали? Я всмотрелся и узнал, по фотографиям и картинам, высокую башню кампанилу и верх собора Святого Марка Венеции. У меня захватило дух от восторга: Боже мой, проснуться в Венеции!
Я попытался заговорить с карабинёром:
- Венеция, Венеция? - спрашивал я, указывая на купола.
- Си, си, синьёр, Венециа, - радостно кивал он головой.
Как мне было объяснить ему, что я полон счастья? Я протянул к нему обе руки, и мы обнялись. Я знал, какие экспансивные все итальянцы, поэтому и кинулся к нему с объятиями. Мой карабинёр начал что-то быстро-быстро говорить, заливался смехом и, конечно, отчаянно жестикулировал. Какая разница с мрачными австрийскими автоматчиками - кинуться в объятия к ним я бы не решился. Он говорил, я не понимал ни слова, но тоже смеялся - от радости. Потом он достал из сумки бутылку вина, сделал глоток из горла и показал мне, чтобы я тоже отпил.
- Кьянти, синьёр, кьянти, - называл он вино, заливаясь смехом.
- За Италию! - сказал я ему, отпивая глоток.
- Си, си, синьёр, Италия, Италия! - певуче смеялся мой новый итальянский друг.
Этот глоток я запомнил навсегда, он дал мне ощущение бодрости, будто молодость снова возвращалась ко мне.
Я кинулся в вагон, растолкал сына и разбудил Ирину в соседнем купе:
- Мы в Венеции!
Они не сразу поняли, потом тоже побежали на площадку и стали любоваться. Карабинёр хохотал, пел, жестикулировал и поил нас вином из горла бутылки. Он совсем не был озабочен нашей охраной, он жаждал общения.
Постепенно стали просыпаться и, потягиваясь, выходить из своих купе другие беженцы. Они лениво выглядывали на площадку, убеждались в тёплой погоде, с удивлением окидывали взором весёлого карабинёра.
- Почему стоим? Туалет не работает? Вы первый? - дёргая ручку двери.
- Мы в Венеции, - отвечал я.
- Да? Когда тронемся, я в туалет за вами. Этот кто такой, чего веселится?
- Мы в Италии, это итальянский карабинёр. А там вдали - Венеция.
- A-а!.. Безобразие - туалет запирать. Когда же тронемся?
Вскоре и тронулись. Я не мог оторваться от окна: Италия была перед глазами целый день. А отрываться было и незачем: кроме заготовленных бутербродов есть было всё равно нечего. Ландшафт изменился как по сказочному мановению - весенние долины и холмы, всё в зелени и цветах, даже сам воздух переменился, свежий и ароматный бриз касался лица, будто гладил по шекам.
Итальянские карабинеры, охранявшие нас, так же отличались от австрийских автоматчиков, как тёплые долины их страны отличались от заснеженных холодных Альпийских гор Австрии. Итальянцы совсем нас не охраняли, смеялись, пытались болтать со всеми, а завидев хорошенькую женщину, тут же начинали что-то ей предлагать, указывая на обручальное кольцо - то ли сватались, то ли спрашивали о её муже. Их ничуть не смущало взаимное непонимание языков, они всё умели объяснить жестами. И всех останавливали и спрашивали, нет ли на продажу фотоаппаратов, водки или вообще чего-нибудь. Некоторые из беженцев тут же наладили с ними товарные отношения. Если бы у меня оставалась водка, я бы с радостью им подарил.
Римские каникулы
За сто километров от Рима поезд остановили, и наши два вагона отцепили. Карабинеры весело помахали и оставили нас в окружении быстрых молодых людей в штатском. Они говорили между собой на иврите - это была секретная служба Израиля. Теперь нас охраняли они. Чтобы предотвратить возможное нападение на нас на вокзале в Риме, нас пересадили в автобусы. Опять была суета с выгрузкой и тасканием багажа. Чемоданы и тюки складывали в грузовики, следовавшие за автобусами. Когда тронулись, уже вечерело. В вечный город мы въехали в темноте. В экстазе нетерпения мы с сыном и Ириной прильнули к окнам: какой он, Рим? Даже при довольно быстром движении по ярко освещённым улицам нас поразили громадные площади, очертания великолепных дворцов и церквей, красивые фонари, невиданные ранее деревья и пёстрые толпы на улицах. Рим захватывал, Рим обвораживал, Рим зачаровывал!
Нас подвезли к пансионату "Чипро" в центральной части города. Это был старинный шестиэтажный дом с фундаментальными гранитными стенами и прекрасными мраморными рамами для окон. Остановились у шикарного подъезда с высокими дверями тёмного дерева, бронзовыми ручками и великолепными стёклами, в глубине за дверью видны были отполированный мраморный пол и широкая лестница. Какое отличие от нашей невзрачной халупы в Вене! А ведь и это тоже не был шикарный отель, а только снимаемое помещение для временного поселения беженцев.
Группа наша выглядела помято: старики обессилели и вздыхали, взрослые были хмуры и озабочены, дети спали на руках у родителей или хныкали от усталости и голода. Нас встретили несколько работников ХИАСа, они раздали каждой семье ключи от их комнат и сказали, что багаж надо брать с собой и что в столовой на втором этаже нам дадут итальянский ужин. Слово "ужин" всех ободрило. И вот под охраной израильтян началась третья за сутки суета выгрузки и таскания вещей. Это осложнялось тем, что вещи надо было поднимать на лифте, а он был старинной конструкции, двигался медленно и только при закрытых створках внутренней двери. Без этого он вообще не двигался. И хотя всех об этом предупредили, но люди забывали закрывать их. Каждый раз после подъёма лифт стоял где-нибудь на верхнем этаже. Беженцы снизу горланили во всю мочь: "Лифт!.. Закройте дверки!.. Эй, вы там, дверки!"
Но тс уже вносили свои вещи в комнаты и не слышали. Приходилось кому-нибудь тащиться наверх за лифтом, а этажи были высокие. Время тянулось, мы устали ждать. Наши чемоданы были не тяжёлые, и мы с сыном сами занесли их наверх. На каждом этаже было по две много-комнатные квартиры, нам троим досталась комната на пятом, а родителям - на шестом этаже. Комнаты были достаточно большие, с высокими потолками и широкими окнами, полы мраморные. Мы поразились - зачем? Комнаты обставлены приличной мебелью, на постелях свежевыстиранное бельё. Но главное, в каждой квартире был свой туалет и просторная ванная комната. А в ней ещё стоял изящный стульчак биде с медными ручками для тёплой и холодной воды. Нарадовавшись на новое пристанище, мы ждали обещанного ужина.
Туг случилась новая заминка с лифтом: ею задержала небольшая группа пожилых итальянок, переезжающих с этажа на этаж. Старомодно одетые в тёмное, все они суетились вокруг какой-то маленькой старушки в чепчике, почтительно держали её под руки и распевно приговаривали:
- Синьёра, синьёра…
Наши беженцы раздражённо зашикали и на них:
- Вы ещё тут!.. Подождали бы, не видите, что ли - люди работают.
Подоспевший сотрудник ХИАСа объяснил нашим, что это сама хозяйка дома, вдова, она возвращается в свою квартиру на третьем этаже в сопровождении её приживалок и родственниц. Наши застыли в изумлении: образ этой римской хозяйки отличался от венской мадам Бетины - типично итальянская патриархальность и многосемейность вместо напористой деловитости и индивидуализма австрийской еврейки. Пришлось беженцам смущённо ждать, пока старушки не покинули лифт.
Наконец все разместились. Из открытых комнат слышался удовлетворённый гул переговоров: люди радовались приличному устройству, многие заходили друг к другу - посмотреть-посравнивать комнаты других. В туалеты и ванные с мраморными квадратами полов заходили с особым интересом. Вдруг из одной квартиры раздался истошный женский крик:
- Ой, что же это такое?! Оно же плавает, плавает!.. Ой, что делать? Где тут смыв?..