* * *
Вчитываться в страницы исторических свидетельств невозможно было без содрогания. Тем более - при действенном воображении Мусоргского. Происшедшее в далекие времена нужно было уложить - без чудовищных подробностей - в живые сцены. И для того вчитываться в дальнейшую хронику событий.
…Над Красной площадью стоял смрад от вспученных тел. Боялись повального мора. Благоразумная Софья начала увещевать стрельцов, те разрешили похоронить убиенных… Подробность для оперы не надобная.
…Были стрельцами разбиты Холопий и Судный приказы, сожжены крепостные записи и тяжебные дела. Освободили из-под запоров преступников, холопам объявили волю. Сюжет был животрепещущий. Но слуги боярские не воспользовались сомнительной свободой, к мятежникам не присоединились.
Последующее случилось с неизбежностью. Сначала стрельцы подошли к Кремлю и стали требовать избрания Иоанна. Но Софья хотела законности, тем более, что дума была уже послушна. Вскорости Иоанн был наречен царем вместе с Петром. Следом он был объявлен первым царем. Наконец, по слабости первого и малолетству второго, правительницей была назначена царевна Софья. Казалось, все должно было войти в спокойное русло. Но царевна, кажется, уже понимала, какую силу пробудила. Стрельцы захотели именоваться "надворною пехотою", им выплатили деньги - по десять рублей на стрельца и жалованье, задержанное за несколько лет. Они получили право продавать имущество убитых и сосланных. Начальником их стал князь Иван Хованский, которого они любили и называли "батюшкой". Ко всему - правительству пришлось пережить и крайнее унижение.
Шестого июня царям будет подана челобитная - не только от стрельцов, но и солдат, пушкарей, людей посадских, гостей, ямщиков, жителей слобод. На Красной площади должен быть возведен триумфальный каменный столб, где бы были перечислены заслуги стрельцов за государеву службу и провинности ими убиенных.
Столб станет главной приметой самого начала "Хованщины". Мусоргский вписывает в тетрадь:
"Каменный столб с надписями (царскою грамотою) на 4 же-лезн. досках… В нынешнем 7190 г. Мая в 15 д. изволением Всемилост. Бога, за нас Великих Государей, Московск. Полков надворныя пехоты и солдаты и пушкари и урядники и затинщики и гости и посадские всея черныя слобод и ямщики всеми слободами, от великих их к ним налога и обид и от неправды побили:
1. Кн. Юрия да кн. Михаилу Долгоруких кнутом и в ссылку - чинили из нашей Госуд. Казны денежную и хлебную передачу все в перевод, а думного дьяка Лариона Иванова - к ним же приличен, да у него ж Лариона взяты гадины змеиным подобием.
2. Кн. Григ. Ромодановского убили - Чигирин город сдал Турским и Крымским людям с государского всякого казною и с служебными людьми, забыв страх Божий, с Турскими людьми письмами ссылался.
3. Боярина Ивана Языкова убили - налоги и взятки великие имал и бил кнутом и батогом до смерти.
4. Думного дьяка Ларионова, сына Василия, убили - ведал на государское здоровье отравные гадины и в народе не объявлял.
5. Тож думного дьячка Кирилова - взятки имал и налоги народу и всякую неправду чинил.
6. Боярина Петра Салтыкова и сына его Феодора - воровским делом подмен чинили зломысленных дел боярина Кн. Юрий Телепня, да с товарищами Салтыковыми и за то их всех побили.
А ныне, вышереченные надворная пехота и служилый люд и прочие бьют челом у государей на Красной площади каменный столб поставить и тех злолихоимателев на том столбе имена написать, кого за что побиты, чтобы иные, помня, чинили правду. А кто их вышепереченных людей поносными словами назовет и тем наш милостивый указ чинить без вся-кия пощады. (Печатана в царств. Граде Москве в верхней типографии лета 7190 г.)".
Приходилось уходить от подлинника. Мусоргский составляет надпись по опубликованной Сахаровым рукописи Сильвестра Медведева. Но это не выписка. Здесь много сокращений. К фамилии Долгоруких - сам дает примечание: "…род существует: заменить Телепнями (есть Оболенские, но не Овчин Телепня (род). Оболенские, бывшие при Глинских)".
Нужно было как-то отдалить будущую музыкальную драму от современности. Но так, чтобы эта современность "трепетала" подспудно, на репликах, за движением сюжета, характерами. Тут и вставала в полный рост фигура князя Хованского.
Был он роду известного - из Гедиминовичей. В дни мятежа охотно исполнял роль посредника между стрельцами и правительством. В прошлом был он воеводою, талантами не отмеченным. Трусоват, болтлив до смешного. Потому и прозван в народе: Тараруй. Сам царь Алексей Михайлович любил иной раз позубоскальничать, называя так его в своих письмах. Но Хованский не был тюфяком. А человек ограниченный, но энергичный, иногда способен подняться на гребне исторической волны. Хованский пришелся ко времени. Это он, став во главе Стрелецкого приказа, начал "подкупать" стрельцов - превращать имущество побиенных в их "заработок".
"…Они еще, сверх того Государского жалованья, что им дано по десяти рублей человеку, начали заслуженные годы лет за двадцать и за тридцать имать жалованье, им же в том способства чинил в стрелецкий приказ посаженной боярин князь Иван Хованский" - это возмущается сторонник Софьи, Сильвестр Медведев. Пропетровски настроенный Крекшин свидетельствует о том же, вспомнив и сына Хованского, Андрея.
Вторит им и еще один свидетель, Андрей Матвеев. Он, потерявший в той смуте отца, смотревший на мятежников с ужасом и отвращением, запечатлевает и характеры:
"…Власть они с лепотою любочестия своего приняли, ко многому себе яко бы почтению со всемерным удовольствием. От чего они князья Хованские со дня на день в славе и той их стрелецкой радости превосходить начали, и во всем им стрельцам больше от безумия своего любительно снисходили, и слепо угождали, что уже стрельцы его старого князя Хованского лукаво любя, "батюшком" своим называли, и завсегда за ним ходили и бегали в бесчисленном множестве, и куда он ни ехал, во все голоса перед ним и за ним кричали: "большой, большой"! И в такой великой кредит тем своим безумным поведением они князья Хованские к ним стрельцам вошли, что они стрельцы всех бывших полков в собственной их князей Хованских воле и во власти были".
О сыне князя Ивана, Андрее Хованском, есть и прибавка:
"Самомнительный был человек, токмо по фамилии своей княжеской всякого властолюбия суетного желал, но высокоумно безосновательную голову имел".
У Мусоргского в "Хованщине" характер обоих князей лепился словно бы с оглядкой на эти писания. Иван Хованский - человек властный, с тупой силою, но и потачливый к стрельцам; Андрей - раб своих страстей, готовый ради их утоления на всё.
Возвышение Ивана Хованского было внезапным и стремительным. Он потворствовал своему войску, да и сам умел мутить умы стрелецкие. О чем думала Софья, связывая свою судьбу с этой силой? Так уж хотела властвовать? Или боялась вернуться в терем, под замок? Или не понимала, что связывалась не с людьми, но со стихией?
За стрелецким разгулом забродили силы раскола. Проклятие собора, преследование властей, бегство непокорных староверов в пустыни, леса, скиты, - все это еще жило в народной памяти. Сам князь Хованский издавна держал под крылом своим попов-староверов. Скрытно единоверцы сходились в молельне…
Раскол пронизал разные сословия. Среди стрельцов тяга к старине была особенно заметна. Настроенные против нынешнего правительства, они иной раз готовы были противостоять и патриарху, и царям. "Старообрядческая" подкладка стрелецких слобод была мало заметна до смуты. В момент погромов она отчасти проявилась - и в том нетерпении, с каким бьют "антихристов", и в своей необузданности, неподверженности церковным авторитетам. После погромов, после водворения каменного столба на Красной площади тайное становится явным. Силы раскола воспрянули.
Проповедники старообрядства появляются на Москве. Они сразу находят пристанище в стрелецких слободах. Бродят по городу, возвещают: нельзя накладывать на себя крест тремя перстами, почитать крест о четырех концах, - держаться следует осьмиконечного, нельзя ходить и в церковь, опоганенную никонианами.
Объявился и Никита Пустосвят, священник суздальский, известный своими писаниями за старую веру, за кои был судим на соборе, от церкви отлучен. Тогда, в 1666-м, он убоялся меча и сруба, принес покаянную, отступился от своих челобитных. Теперь бродил по слободам, взывал: "Постойте, постойте, православные, за истинную веру! Не принимайте веры Никоновой! Ныне нет уже церкви православной, прямая вера погибла на земле, ибо Антихрист настал!"
И побрели слухи промеж стрельцов, и родилась новая смута в умах: а что, если и старую, праведную веру теперь укрепить? Толпы народу - стрельцы, раскольники из посадских, просто любопытствующие - бродили за вероучителями. А те взывали:
- Постойте, православные, за истинную веру! Гибнет вера и у нас на Руси, и у Греков, и во всей земле!
После ужаса майских погромов Дума пребывала в оцепенении. Правительство впало в странную апатию. Дерзостные проповедники-староверы, окруженные вчерашними смутьянами, превращались в новый бич Московского царства. Зрела новая челобитная государям: пусть патриарх и правители ответят, за что старые книги преданы опале, за что возлюбили латинскую ересь? В Гончарной слободе сыскали ревнителя старых преданий, монаха Сергия. Он со своей братией - четырьмя слобожанами - и подвигнулся сочинить сей документ.
Савва Романов, товарищ Сергия, читал его стрельцам, изумив их и слогом и подробным описанием ересей никонианства. И потом читал у съезжей избы, вызвав у слушателей слезы. И поднялись стрельцы, готовые заступиться за старое благочестие, кровь пролить за Иисуса Христа.
- Попекитесь, братия, - внушал Сергий, - о душах, гибнущих от новых книг! Не дайте и нас в поругание. Сколько можно братию нашу жечь да мучить! А мы-то их новую веру изобличим!
Дошли с челобитной и до Хованского. Тараруй был доволен писаным, с честью принял раскольников. Говорил: сам хотел, чтоб в церквях было по-старому, единогласно и немятежно, только вот смирен чернец Сергий, мало годен для прений с патриархом. Здесь и раскольники встали за боярина: пусть, когда до прений дойдет, берется за дело Никита Пустосвят. Он крепко ныне стоит за старую веру. Ратовали раскольники и за собор всенародный, на Лобном месте, и при царях:
- И чтобы в следующую пятницу, 23 июня!
- Да как же в пятницу! - Хованский побаивался такой настойчивости. - В воскресенье венчают государей на царство!
- Того-то и желаем вельми, - ответствовали расколоучители, - дабы венчались государи в истинной православной вере, а не в латинской ереси.
Двадцать третьего двинулись в Кремль. Никита Пустосвят - с крестом, Сергий с Евангелием, Савватий-монах, что явился из Волоколамских лесов, с образом, на котором Страшный суд был запечатлен. Народ сбегался, процессия обрастала людьми.
Хованский вышел навстречу знакомцам в кругу дьяков и подьячих. Он будто не ведал, что за народ скопился:
- С чем пришли, отцы честные?
- Пришли к великим государям челом бить о старой, православной вере, - отозвался Никита. - И если патриарх не изволит держаться старых книг, так пусть велят государи ему дать о том правильное рассмотрение. Чем книги сии дурны? И благочестивы разве были тогда прежние цари и патриархи, служили по-старому? И чего ради ревнителей догматов отеческих на ссылку обрекает?
Хованский принял челобитную, отнес к государям. Воротившись - ответил:
- Против вашей челобитной дела будет недели на три. Упросил патриарх государей до среды: в среду приходите после обедни.
- А как же государей будут венчать? - не унимался Никита.
- По-старому, я уж говорил.
- Пусть патриарх литургию на семи просфорах служит, - наставлял Пустосвят. - И крест на просфорах должен быть истинный.
Утомился Хованский от настырного пастыря:
- Напеките просвир со старым крестом, я сам отнесу их патриарху.
На царево венчание поначалу шел Никита с торжеством, но протиснуться к собору сквозь толпу было выше всяких сил. Назад вернулся с превеликою досадой. Раздали просвиры своим.
Разлад нарастал: далеко не каждый стрелец готов был к челобитной руку приложить. "Не наше дело, - слышали ревнители старого обряда. - Вы воду-то намутите да уйдете. А тут руку приложишь - давай после ответ. Мы и без рукоприкладства готовы стоять за то, чтобы люд не могли, как ранее, казнить и в срубах жечь".
Хованский прослышал об охлаждении стрельцов. Но за два дня до назначенного патриархом срока неугомонные раскольники снова подступили к нему. Князь Иван отправился к патриарху в Крестовую палату. Выборные и ревнители из посадских ждали в сенях. Пока суд да дело, позвали выборных на патриарший погреб. В сени вернулись пьяные, размякшие. Посадских пробрал страх: надеяться на таких бессмысленно. Вернулся и Хованский, за ним повалили в Крестовую. Вышел навстречу патриарх Иоаким. Посадские не тронулись с места, но выборные подошли за благословением.
- Зачем пришли, братия, к нашему смирению? - кротко спросил патриарх. Хованский ответствовал за всех:
- Пришли к твоему благословению побить челом. Чтоб служба велась по старым книгам.
Слова повисли в тягостном молчании. Князь Иван повернулся к стрельцам.
- За что отринуты старые книги, святейший патриарх? - загалдели те наперебой. - Что за ереси обретаются в оных?
- Чада мои, братия, - кротко ответствовал Первосвятейший, - ваше ли дело судить о книгах сих? И не за крест, не за молитву жгли и пытали, но за то, что еретиками нас называют, что не повинуются святой церкви. А креститесь как желаете.
Предисловие к собору закончилось ничем. Брожение нарастало. По улицам и площадям двигались раскольники с проповедями, смущали простой народ. Толпы собирались вокруг обличителей никонианской ереси. Те вопили о гонениях и муках, но когда появились на людях священники Савва с Чешихою с проповедью троеперстия - были биты.
В среду, 5 июля, раскольники отслужили молебен. Никита Пустосвят взял в руки крест. За ним двинулись и другие с Евангелием, старыми книгами, с иконой Страшного суда, образом Богородицы. Несли аналои, подсвечники со свечами. Шли в старинных клобуках, надвинутых на глаза. За раскольниками валила толпа, на процессию смотрела с одобрением: "Яко постники! Брюха-то не толсты, не то, что у нынешних!" Ближе к Кремлю уже началась давка. Остановилась процессия близ Архангельского собора. Поставили аналои, разостлали на них пелены, зажгли свечи, разложили образа. Иоаким служил в Успенском соборе: избиение Саввы с Чешихою не предвещало ничего хорошего.
К народу вышел патриархом посланный протопоп Василий. В руках нес тетради. Начал читать, изобличая Никиту: ведь раскаялся некогда, бил челом с повинною, отрекался от старой веры! Читал с дрожью в голосе, чуя смертный час. За шумом его слова и разобрать было невозможно. Стрельцы и впрямь набросились, хотели камнями побить. И кончили бы несчастного протопопа, если б не вступился монах Сергий:
- За что бить его! Не сам собой он пришел, послан был патриархом. А ты, - повернулся к Василию, - что всуе трудишься?
Толпа требовала слова. Подтащили скамью. Сергий взобрался. Стал читать о крестном знамении, о кресте, о просвирах. Его слушали со слезами. Потом говорил Никита, не гнушаясь брани и непотребных слов.
Пришли от патриарха: он ждал в Грановитой. Из толпы закричали:
- Патриарх должен держать речь перед народом! Здесь должен быть собор, в палату всем не вместиться!
Хованский подступил к Софье: патриарх должен явиться перед толпой. Но царевна давно уже уразумела, насколько опасны недавние союзники:
- Царице с царевнами быть перед всем народом зазорно.
Князь Иван попытался отговорить ее от присутствия царской фамилии в Грановитой палате: на патриарха раскольники злы, - не приведи Господь, подымется еще один бунт! Несдобровать тогда ни святейшему, ни юным венценосцам, ни самой царевне. Правительница оказалась непреклонна: "Да будет на то воля Божия! Не оставлю церкви Христовой и готова разделить судьбу патриарха". Даже голоса напуганных бояр ее не смутили. Знала: на нее руку стрельцы поднять не посмеют.
Хованский, досадуя, что рушатся его планы, отправился к патриарху с приглашением явиться в Грановитую палату. От себя прибавил: цари изъявили желание, дабы явился он через Красное крыльцо. Князь Иван еще надеялся, что появление святейшего в толпе раскольников вызовет новую смуту. Царевна предупредила и этот умысел: приказала вести патриарха по тайной лестнице. Через Красное крыльцо понесли древние книги, дабы народ узрел, какое "оружие" имеет церковь против смутьянов.
Страх чуяли и раскольники. Ожидали коварства со стороны власти, когда вступят в Грановитую. Теперь уже им Хованский готов был целовать крест, что зла претерпеть не придется.
В Грановитой, под колокольный звон, сошлись все: оба венценосца, правительница Софья, царица Наталья Кирилловна, царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна, святейший патриарх Иоаким, знатнейшее духовенство. Вступили сюда и противники, - шумно, зло. Только что у них была стычка с попами, не обошлось без рукоприкладства. Вошли с крестом. Евангелием, образами, аналоями и свечами.
- Зачем пришли, чего требуете от нас? - вопросил патриарх.
- Пришли к государям побить челом об исправлении веры, - ответил Никита Пустосвят.
- То не ваше дело. Не подобает простолюдинам судить архиереев. Матери вашей, святой церкви, надобно повиноваться. Книги правлены с греческих и наших харатейных по грамматике.
- Не о грамматике мы пришли говорить! - возопил Никита. - О догматах!
Тут за святейшего вступился было Афанасий, епископ холмогорский. Никита замахнулся на него:
- А ты что, нога, выше головы ставишься! Не с тобою говорю, с патриархом!
Софья встала:
- Это что такое! При нас готов архиерея бить… Без нас и убил бы!
Из толпы раскольников раздались встревоженные голоса: "Да нет, государыня, не бил он! Дланью только отвел…"
- Помнишь, Никита, - заговорила Софья, - как отцу нашему, блаженной памяти, и патриарху и всему собору повинную принес? Клялся о вере вперед челом не бить. Ныне опять за старое принялся!
- Не запираюсь, давал повинную. Да за мечом и срубом! И Полоцкий книгу сложил на меня: "Жезл". Но я и теперь готов против "Жезла" ответить, и если в чем виноват буду - делайте со мною, что хотите!
- Тебе и на очах наших быть не должно! - отвечала Софья, села и приказала думному дьяку читать челобитную. Когда услышала, что еретики чернец Арсений с Никоном поколебали душу царя Алексея Михайловича, взволновалась, вскочила со слезами:
- Если Арсений и Никон - еретики, то и отец наш, и брат Феодор были еретики, и нынешние цари - не цари, патриарх - не патриарх, архиереи - не архиереи! Можно ли такую хулу слушать! Тогда пойдем мы из царства вон!
- Как можно! - вступились и думные, и выборные. - За государей мы головы положим!
Из толпы раскольников раздались иные голоса: