* * *
Секунду помедлив, ротный быстрым шагом направился к лестнице, ведущей в подвал. Перейдя через порог примитивной мастерской, из потолка которой там и сям торчали водопроводные и канализационные трубы, а меж ними, посредине помещения, чужеродно нависала лампа дневного освещения, Ишов сразу углядел на самодельном столике, перед увлекшимся работой рядовым, початую водочную бутылку. Из горлышка поллитровки вился какой-то слабый дымок, но на эту деталь офицер внимания не обратил: вся его злость за ночную сержантскую пьянку, "разбор полетов" в кабинете комбата и дурацкое падение в казарме мгновенно выплеснулась в не контролируемый разумом поступок.
Ишов рванулся к бутылке с водочной этикеткой, словно взбешенный бык к красной тряпке, ухватил поллитровку ближе к дну и со словами: "Ага, сука, и ты такой же!" - резко плеснул содержимым стеклотары поперек лица удивленно поднявшего голову рядового. Плеснул и тут же доплеснул еще раз.
- А-а-а-а! - дико закричал Рязанцев, обхватив ладонями лицо. - А-а-а-а!
- Э-э, ты чего? - опешил Ишов и тут же испугался, замер, поняв, что именно он натворил.
В бутылке из-под водки была концентрированная соляная кислота. Ротный сам же ее и принес в этой самой стеклотаре, выпросив несколько дней назад в лаборатории горюче-смазочных материалов учебного полка. Из ядовитой техжидкости, растворяя в кислоте цинковые стружки, готовили необходимый для пайки хлористый цинк.
- Ну, ну, - засуетился вышедший из ступора Ишов, безуспешно пытаясь успокоить не перестававшего голосить, и все старался оторвать его плотно прижатые к лицу ладони от обожженных мест и выяснить, не попала ли кислота в глаза.
Химический ожог быстро дал серый, плотный на ощупь обширный струп, широкой полосой проходящий под глазными нишами, через переносицу. Брызги кислоты разлетелись и по лбу, и по щекам рядового. Облегченно вздохнув наконец - глаза у него вроде не пострадали, - ротный потянул Рязанцева наверх, в казарму, к умывальнику.
- Ну, ты чего? Сейчас промоем - и все будет нормально, - уговаривал Ишов. - Ну, ведь не больно уже, правда?
- Не-е… - наконец отозвался солдат. - Жжет. Сильно…
- Сейчас, сейчас, - и майор приказал дежурному по роте звонить в санитарную часть, старшему врачу полка.
Минут через двадцать медицинский "уазик" увез пострадавшего в гарнизонный военный госпиталь, в кожное отделение. Там обожженное кислотой место быстро обработали слабым щелочным раствором и обильно смазали жидкой мазью с антибиотиками.
- И как же тебя угораздило? - спросил потом у Рязанцева хирург.
- Не-е… Это не я, это ротный. Из бутылки плеснул. Ни с того ни с сего. А там - кислота, - пояснил детдомовец.
- Он что, с ума сошел? - возмутился военврач.
- Да ладно, - примирительно махнул рукой Рязанцев и полуутвердительно спросил: - До свадьбы-то ведь заживет? - И тут же поморщился: - Жжет все-таки еще.
- Иди в палату, ляг на спину и постарайся заснуть, - посоветовал хирург, обходя вопрос о свадьбе. И взялся за телефонную трубку - сообщить руководству госпиталя о неординарных обстоятельствах травмы вновь поступившего больного.
Рядовой же, внутренне почувствовав неладное, впился в глаза врачу вопрошающим взглядом:
- Так у меня лицо заживет? Следы несильные останутся? Не-е, мне со следами никак нельзя, да?
Но хирург, ничего не ответив по сути, заторопил медсестру:
- Уводите, уводите больного…
Вот так, впервые за свою недолгую жизнь, Умелец оказался в достаточно комфортных условиях небольшой госпитальной палаты…
* * *
- Проходите, присаживайтесь, - пасмурно-официально произнес и указал Ишову на стул в торце длинного стола в своем кабинете командир полка. Его заместители и старший врач части, присутствовавшие тут же, старались с проштрафившимся офицером взглядами не встречаться.
- Я давно замечал, товарищ майор, - ровным, бесцветным голосом заговорил комполка, - что ваши методы укрепления воинской дисциплины порой выходят за рамки уставов. Заметьте: учитывая личное рвение к службе и стабильно высокие показатели подразделения, вам многое прощалось. Да и защитник всегда был - ну, прямо отец родной, - кивнул полковник в сторону потупившего взор комбата, - он же и учитель. Зря, что ли, во время оно в его взводе сержантом и начинали? Только чем закончили? Горькими плодами рукоприкладства, которые пожинать теперь всей части придется? Да вы хоть соображаете, товарищ майор, что совершили уголовное преступление и скоро будете беседовать со следователем военной прокуратуры?
- Да не знал я, клянусь, правда не знал, что там не водка! - мрачно пробурчал Ишов, и сам прекрасно понимая шаткость этого аргумента.
- А следовало б поинтересоваться… - комполка сделал ударение на глаголе сослагательного наклонения. - Кстати, пусть даже в бутылке действительно оказалось бы спиртное, а солдат пьян, и это еще не повод и не право выплескивать алкоголь в физиономию нарушителю воинской дисциплины: дисциплинарный устав предусматривает достаточный перечень законных мер-взысканий. Так что отвечать будете по всей строгости закона - я уже и военному прокурору суть ЧП доложил.
- Так сразу? - комбат тяжело оторвал взгляд от полированной столешницы. - А может, можно было… как-то… - и изобразил недвусмысленный жест, перекрестив над столом руки и быстро их разведя.
- Нет, нельзя, - спокойно возразил полковник и кивнул старшему врачу части: - Объясните.
- При средних и тяжких телесных повреждениях - скажем, когда у военнослужащего сломана челюсть, пробита голова или, как сегодня, серьезный химический ожог, руководство госпиталя обязано поставить в известность военную прокуратуру, - буднично сообщил тот. - Ее сотрудники проводят соответствующую проверку, и далее, по результатам последней, не исключается возбуждение уголовного дела. Наше шило в мешке никак не утаишь - оно налицо и на лице, так что товарищ полковник абсолютно прав в своем решении превентивно поставить в известность прокурора о… хм… ну, в общем, понятно. И еще. По наружным химическим ожогам я, конечно, специалист небольшой - наши пациенты чаще всякой дрянью внутренне травятся, - но ныне разговор особый. От обширного попадания на кожу концентрированных неорганических кислот лечатся месяцами, и тем не менее на теле навсегда остаются заметные рубцы. По науке и уголовному кодексу - неизгладимое обезображивание лица…
Минуту молчания нарушило шумное астматическое дыхание заместителя командира полка по МТО, и он быстро достал карманный ингалятор, жадно вдохнул порцию аэрозольной смеси. До Ишова наконец-то дошла вся серьезность его положения с перспективой попадания на скамью подсудимых, и майор-холерик, набычившись, вдруг вскочил со стула и с отчаянной жестикуляцией, на повышенных тонах, зачастил:
- Это что же мне теперь, из-за какого-то, значит, подкидыша… - и на секунду запнулся… - в тюрьму идти? В благодарность за все пятнадцать лет, что из сапог да из роты не вылазил? По-русски ж говорю: почем я знал!
- Молчать! - слегка приподнялся в кресле комполка. - Вам слова никто пока не давал! Что за хамство, товарищ майор?! Вот они, сержантские замашки в действии! Подкидыш! Да для суда какая разница! Ладно, сядьте пока да помолчите…
- Офицеру в руках себя держать уметь надо, - басом прогудел зам-астматик, наконец отдышавшись. - А ты бутылкой махал - не думал, а теперь как паршивый кот: нагадил, и в кусты сбежать захотелось? Не по-мужски, не по-мужски…
- Анатолий, прекращай истерику! - сказал начальник штаба полка, пристукнув ладонью по столу. - Знал, не знал - не о том сейчас речь.
- О чем же? - вступил в разговор замполит полка, меж тем как Ишов медленно, горбясь, опустился на неудобный стул.
- О том, как из создавшегося положения достойно выйти, - пояснил начштаба. - Закон законом, но он ведь, по поговорке, что дышло… Да и с прокурором… Он, я в курсе, заядлый охотник. Вот выезд ему с обеспечением по полной программе и организовать. Когда у нас там сезон-то открывается?
- Сомнительно… - качнул головой комполка. - Впрочем, вы его лучше меня знаете, так что вам и карты в руки: честь мундира в любом случае попытаться спасти надо.
- А солдата? - вспомнил о пострадавшем замполит.
- А что солдата? - отозвался начштаба. - Подлечат его в госпитале - специалисты-кожники там хорошие…
Старший врач части беспокойно побарабанил пальцами по столу.
- Товарищи офицеры, вы, видимо, не до конца меня поняли…
- Отставить, - голосом и жестом остановил его комполка. - Напротив, все понятно и солдату можно только посочувствовать. В отличие от другого нашего "героя". Эх-х! Моя бы воля - в порошок растер… - И полковник леденяще уставился на виновника экстренного совещания. Больше на нем выражение "неизгладимое обезображивание лица" никто не употреблял.
* * *
Вот так, впервые за свою недолгую жизнь, Умелец оказался в достаточно комфортных условиях небольшой госпитальной палаты. Если бы только быть уверенным в благополучном исходе лечения! И тогда - беспокоиться больше не о чем: кормят нормально, спать дают вволю, в домино и шашки играть можно, а телевизор - в соседней палате. Чего еще желать? Лишь бы лицо…
Лицо добросовестно обрабатывали жидкой серой мазью. Детдомовец было полюбопытствовал, из чего она делается, но, услышав незнакомые слова - "ферменты" и "гормональная терапия", - махнул рукой: мол, ладно, вы свое дело знаете…
Однако через несколько дней лечения внимание к Рязанцеву стало ослабевать (оно, впрочем, и понятно: появились новые пациенты), хотя в перевязочную солдата вызывали регулярно. Сам Умелец теперь подолгу простаивал перед зеркалом, рассматривая ставший багрово-сизым струп, на ощупь остающийся твердым. Нет, зеркало отражением не радовало.
Дважды к детдомовцу наведывался следователь военной прокуратуры, дотошно расспрашивал о происшедшем. Даже задал идиотский, на взгляд рядового, вопрос: а не возводит ли Рязанцев напраслину на начальника, не опрокинул ли нечаянно на себя ядовитую техжидкость сам?
- Не-е… Что ж я - дурной, себе лицо травить? - яростно запротестовал солдат и даже головой несколько раз отрицательно мотнул. - Это товарищ майор. Бутылку с кислотой сам принес, а потом забыл. И вообще: упади бутылка - ну, руку бы обжег. Не-е… - И без всякого перехода сменил тему: - А товарищу майору что будет? Ведь он же это… как его… рукоприкладство, ага?
- Разберемся, - туманно пообещал следователь-капитан.
…Рядовой Рязанцев и не догадывался, что вокруг него плетется заговор…
* * *
На двадцатый день явно незавершенного лечения, несмотря на протесты начальника кожного отделения, Умельца из госпиталя выписали - по личному распоряжению его начальника.
- Будешь долечиваться у нас в санчасти, а потом амбулаторно, - неохотно пояснил старший врач части, приехавший за рядовым.
- Это как? - не понял тот.
- В санчасть из роты ходить, - дополнил офицер. - Помолчал и еще добавил: - Ну, это потом, а пока еще в палате полежать придется…
Обширный химический ожог заживал плохо, гноился, мок. В санчасти вечно не оказывалось на месте дежурной сестры, а новую порцию мази забывали приготовить. К тому же вокруг лечебного учреждения кругами ходил старшина роты, вымаливая Умельца "ну хоть на часок", потому как "в подразделении сплошной завал", и диалоги старшего прапорщика и старшего врача учебного полка порой доходили до выражений, которым мог позавидовать даже майор Ишов.
Словом, прошло дней десять - и Рязанцев стал ощущать, как кожа под глазами стягивается, а сами глазные щели начинают деформироваться.
Именно тогда детдомовец впервые серьезно обеспокоился за будущее собственного лица. Вынимая из кармана синей пижамы восьмигранное зеркальце и критически вглядываясь в него, он со страхом отмечал, что…
Правая глазная щель расширилась, почти округлилась…
Левая, напротив, сузилась до щелевидной формы, словно у наций Востока.
Переносицу, в центре горбинки, пересекал глубокий и толстый рубец.
Рубцы поменьше и многочисленные точечные поднимались высоко на лоб и пятнали щеки.
Какое счастье, что Рязанцев хотя бы успел, когда Ишов плеснул в него кислотой, инстинктивно зажмуриться и сохранил глаза!
И тем не менее Умелец хотел и продолжал верить, усиленно убеждая себя, что со временем следы химического ожога в большой мере сотрутся, загладятся.
Верил - пока не произошел инцидент в курилке…
Как и многие его сослуживцы, детдомовец страдал известной пагубной привычкой, отравлявшей легкие: приучился к сигарете еще в ПТУ, а позднее, работая на заводе (деньжата там появились поболе стипендии), уже дымил весьма основательно. В армии, на солдатском семирублевом денежном довольствии, которое к тому же постоянно реквизирировал на корню старшина - на приобретение утюгов, спортпринадлежностей, ткань для подворотничков и много иного, - с куревом у Рязанцева дела обстояли куда хуже. Так что на первых месяцах службы, в редкие минуты отдыха, Умелец чаще всего скромно подсаживался в уголок курилки, где остальные солдаты делились новостями из писем и разглагольствовали о райской жизни после "дембеля", при сем щедро изничтожая табачные изделия, и молча ждал.
Ждать он умел.
И порой его угощали целой сигаретой или оставляли солидный бычок - окурков Рязанцев не подбирал и из чувства своеобразной гордости сам сигарету никогда не просил. Но - не всякий раз фартило - порой безденежному солдату приходилось "натощак" слушать разговоры о Доме, которого в роте, да и во всей части, не было только у него одного.
…Взращенный без семейного очага и ласки порой всю жизнь потом чувствует себя ущербным…
В госпитале Умельцу с куревом было проще: многие офицеры, узнав о его несчастье, отмеченном на лице, охотно оделяли рядового сигаретой-другой, а вот в санчасти пришлось бы совсем худо, если бы только старшина роты не выдал Рязанцеву его "кровные" рубли - дендовольствие за прошедший месяц, освободив от какой-то очередной дани. Впрочем, эти невеликие деньги закончились как раз перед выпиской и возвращением в подразделение.
А накануне, на одном из построений роты, Ишов сам предупредил весь личный состав: "Если только какая б… на Рязанцева пальцем покажет, или обзовет, или вообще - лично, вот этими руками придушу!" Увы, "отеческий" совет дошел не до всех: четверо самых крепких солдат в тот день втихую были засланы на мясокомбинат, зарабатывать колбасу для дня рождения комбата, и в казарму возвратились только к вечерней поверке.
Через сутки же один из этих крепких - тот самый здоровяк, который в начале призыва какое-то время отбирал у детдомовца хлеб, - похвалялся в курилке:
- Перед самой армией я отцу как следует рожу наквасил, когда он в очередной раз домой "на рогах" приполз. Ох и п…дил: за все сквитался! И приду домой - с порога опять сразу неслабо в пятак получит! Пусть, гад, привыкает, кто теперь в доме будет хозяин!
- Не-е… Какой ты хозяин, - неожиданно для всех вдруг прервал угрожающий монолог здоровяка Рязанцев. - Тут родителя-то отдубасить маловато… Ты вот сначала Свой Дом заимей… - И мечтательно добавил: - Эх, если бы у меня отец был… Любой, какой-никакой, я б его никогда и пальцем не тронул.
- Ну, ты, подкидыш! - неожиданно взорвался в ответ на укор здоровяк. - Ты гля, как он хайло разинул! Твое дело сиротское: получил в рожу кислотой - и сиди, помалкивай!
- Ты че, офонарел? - ткнул его в бок сосед-ефрейтор.
- Он и так ни за что пострадал, - заступился за Рязанцева еще один солдат. - И вообще, разве не слышал, что ротный сказал…
- Да ср…л я, кто там чего сказал! - не дослушав, перебил защитников Умельца вконец разозленный здоровяк.
- Ни за что, говоришь? А вот не хрена было по подвалам отсиживаться! В учебке - учись, а то ишь, хитрож…пый, пригрелся под боком у старшины! И туда же: отец! У него! Пальцем не тронул! Зато мой предок чуть что - за ремень и годами не просыхал! Да я б такого родителя… - И окончательно добил детдомовца внезапной фразой: - А ты и сам-то теперь отцом навряд ли будешь!
- Это еще почему? - тихо вопросил Умелец.
- Это еще потому, как суродовали тебя - пусть и зазря, но до гроба, а за такого квазимодо… Да ну ни одна дура зрячая не пойдет! - выплеснул всю злобу здоровяк и замолчал, поняв, что явно хватил лишку.
Молчали и остальные солдаты, перекрестив взгляды на Рязанцеве. Детдомовец медленно поднялся с лавочки и, сутулясь, тоже не сказав ни слова, с безвольно повисшими руками, побрел из курилки.
Из страха перед командиром роты все свидетели растоптанной мечты о Доме впоследствии долго об услышанном и увиденном не распространялись.