Он просто лучше себя чувствовал. Вот он сидит, абсолютно никакой, ему плохо, но делает укол и – нормальный, живет полноценной жизнью. Он так хотел соскочить с иглы. "Я так от этого устал", – говорил. Отчего он умер? Он хотел соскочить, а легально нельзя было лечиться. Людей, которые ему доставали наркотики, он подставить не мог. Он и в Италии лежал, и во Франции. Не получилось. У него даже был план уехать со мной на прииски, к Вадиму Туманову в домик. Какой бы, я думаю, это был ужас: Володя со мной в тайге, со своей ломкой, и, если бы он умер там, я не знаю, что было бы. Кошмар. Не было же никаких мобильных телефонов…"
В последние месяцы наркомания уже самым серьезным образом влияла на творческую деятельность Высоцкого, основательно выбивая его из колеи и срывая многие планы. Так, 22–23 января 1980 года он делал запись для "Кинопанорамы", где должен был спеть несколько песен в сюжете, посвященном фильму "Место встречи изменить нельзя". Реально же был записан трехчасовой концерт. Всеволод Абдулов вспоминал: "Я помню, что было перед записью: Володя жутко не хотел ехать – и плохо себя чувствовал, и с голосом что-то было…
– Да ладно, Сева, ты же знаешь, что ничего этого не будет.
Я говорю:
– Володя, а вдруг?!
– Да нет… Еду только потому, что Слава очень просил это сделать".
Оксана Афанасьева хорошо запомнила, как Высоцкий собирался на "Кинопанораму": "…Волновался, как ребенок… Выбирал рубашку, куртку, – он так готовился! И хотя телевидение наше он терпеть не мог, тем не менее к записи готовился очень серьезно".
Запись растянулась более чем на три часа. Причина была трагически банальной. Об этом рассказал Валерий Янклович: "Почему Володя забывал текст? Кончалось действие наркотика, и он слабел… Ему надо было прерваться, чтобы сделать укол. Поэтому были остановки.
После записи приехал такой радостный, возбужденный. Но сама запись… Это не тот Володя… Я же видел его на концертах. Он не в тонусе".
К тому же Высоцкий во время съемки еле ходил, так как нога распухла из-за воспаления.
Игорь Шевцов запомнил рассказ Высоцкого о записи для "Кинопанорамы": "Маринина (режиссер видеозаписи. – Б. С.) мне говорит: "Владимир Семенович, я обо всем договорилась. Мы запишем, и будет полтора часа вашего концерта в эфире". Мне и раньше предлагали одну-две песни для каких-то программ, но я отказывался. Если авторский вечер – да, а с отдельными номерами – нет. Ну, сделали запись. Я час с лишним, как полный… выкладывался. А потом она подходит и говорит: "Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Суслову?" Я аж взвился:
– Да идите вы… Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешено!
– Да, но…"
Ни одна из песен Высоцкого в "Кинопанораму" так и не попала. А полуторачасовой концерт был показан по телевидению под названием "Монолог" только в перестроечные годы.
23 января утром Высоцкий поехал в Останкино к главному редактору "Экрана" Грошеву, от которого зависела судьба сценария "Зеленого фургона". Разговор получился крайне неудачным, и опять причина была в наркотиках. Игорь Шевцов вспоминал: "Днем я позвонил ему.
– Ну как?
– Никак! Я отказался от постановки, – мрачно заявил он мне в трубку.
Я кинулся к нему. Володя лежал на тахте. Что-то бурчал телевизор, почти всегда у него включенный. Тут же сидел Сева Абдулов с рукой в гипсе, задранной к подбородку… Кто-то еще, кажется, Иван Бортник. У всех вид такой, точно объелись слабительного. Я стал у стены…
– Ну что стоишь! – рявкнул Володя. – Снимай пальто! В общем, я отказался от постановки.
– Ты не спеши.
– Да что ты меня уговариваешь! Я пришел к этому… Грошеву, а он, видите ли, за три дня не мог прочитать сценарий! Я, Высоцкий, мог, а он – не мог, твою мать!
– Да он и не обещал…
– Да ладно тебе! А как он меня встретил! "Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде ко мне не показываться…"
А в каком виде? Я-то трезвый, а он – пьяный! И он мне такое говорит! МНЕ!
(К слову сказать, Володя действительно тогда не был пьян, но очень болен. А уж Грошев тем более не был пьян.)
Больше с этим сраным телевидением дела иметь не хочу! Удавятся они! И сегодня на "Кинопанораму" не поеду! Пусть сами обходятся! Ничего, покрутятся! Я на первой записи был, а сегодня – нет".
Янклович объяснил, чем был "очень болен" Высоцкий: "В этот день у Володи не было наркотиков. Он принял седуксен и не мог четко разговаривать. С Грошевым был очень неприятный разговор…"
И на второй день записи, когда Эльдар Рязанов, ведущий "Кинопанорамы", должен был беседовать со съемочной группой "Места встречи изменить нельзя", Высоцкий в Останкино не приехал. Вероятно, это стало одной из причин того, что его песни из "Кинопанорамы" также убрали.
По словам Янкловича, на "Кинопоанораму" "не поехал он не только потому, что поругался с Грошевым. Повторяю, у него в этот день не было "лекарства". Кое-как достали – что было делать… И он поехал в театр, а потом домой… Я позвонил:
– Как ты можешь! Там тебя люди ждут…
– А пошли они все!.."
Тогдашний неприезд Высоцкого в Останкино привел к крупной ссоре со Станиславом Говорухиным. И вплоть до июля они даже не разговаривали друг с другом. Режиссер о наркомании актера ничего не знал. Говорухин не подозревал, что Глеба Жеглова сыграл законченный наркоман. Хотя об этом хорошо знал друг Высоцкого Валерий Янклович, который тоже участвовал в съемках: он сыграл эпизодическую роль администратора Большого театра. Но вряд ли в наркотиках надо искать причину того, что Высоцкий воплотил в кино образ истинно народного героя. Просто Жеглов, как характер, был, в сущности, самим Высоцким, только лишенным его алкоголизма и наркомании. А также своих песен. Кстати, водку Жеглов пьет в сериале лишь однажды, после того, как бандит Фокс убил милиционера.
Станислав Говорухин так объяснил, почему Высоцкий в фильме не поет: "Он очень хотел спеть в этом фильме. Среди предлагавшихся им песен были и "За тех, кто в МУРе", и "Песня о конце войны", и "Баллада о детстве". Но, хотя песни мне и нравились, я был категорически против. Я считал, что это разрушит образ, и это будет уже не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова. Володя обижался, мы ссорились. А однажды, когда я попросил его спеть в кадре песню Вертинского, он ответил:
– Если ты не хочешь, чтобы я спел свое, не буду петь и Вертинского".
Действительно, если бы Высоцкий запел, зрители бы воспринимали героя как Высоцкого, а не как капитана Жеглова. Но, по утверждению Аркадия Вайнера, инициатором отказа от собственных песен был Высоцкий: "…По сценарию Высоцкий в каждой серии поет свою песню за Жеглова, но в фильме этого нет. Он там поет две другие песни. Высоцкий написал заготовки всех пяти песен, но, когда шли съемки на Одесской киностудии, он вдруг сказал: "Ребята, а ведь это неправильно, если я буду выступать как автор-исполнитель. Мы тратим большие усилия, чтобы к десятой минуте первой серии зритель забыл, что я Высоцкий. Я – Жеглов. А когда я запою свою песню, все труды пойдут прахом". Мы скрепя сердце вынуждены были с ним согласиться".
Между прочим, актер, создавший образ самого "народного" милиционера, милицию на дух не переносил. Свидетельствует Говорухин: "Консультантом на фильме был заместитель министра МВД СССР генерал-лейтенант К. И. Никитин. Он просил, чтобы Жеглов хотя бы раз показался на экране в милицейской форме. Эту просьбу мне необходимо было выполнить, потому что за это я рассчитывал получить возможность оставить, к примеру, сцену, где Жеглов подбрасывает в карман Кирпичу кошелек, да и вообще предполагал, с какими огромными трудностями мы столкнемся при сдаче картины. Но Высоцкий был неумолим: "Нет, форму я не надену ни за что!" Для него милиционер сталинских времен ассоциировался с теми людьми, которые творили то страшное беззаконие. Он столько был наслышан об этом и так больно это переживал, что все, что было связано с милицией, не переносил на дух.
И тогда мне пришлось придумать ему сцену, где он стоит у зеркала в кителе и произносит примерно такой текст:
– Вот, Шарапов, моя домашняя одежда, вроде пижамы.
– Почему? – спрашивает Шарапов.
– Да потому что никогда не носил, да, наверное и носить не придется.
Потом он, с большим трудом уговоренный мной, садится в этом кителе к роялю и произносит несколько строк из "Лилового негра" Вертинского, но, будучи верным своему слову не петь, каждый раз перебивает их репликами, обращенными к Шарапову. И тут же снимает китель. Это и осталось единственным его появлением в милицейском мундире".
В последнем в своей жизни интервью, данном корреспонденту иновещания Московского радио Ирине Шестаковой, Высоцкий вспоминал, что в своем послевоенном детстве сталкивался с бандитами, с которыми в фильме борется Жеглов: "Когда мне было совсем-совсем немного лет, я помню одну облаву. Мы жили в трехэтажном доме напротив Ржевского вокзала (ныне – Рижский). Бандиты собирались ограбить эшелоны, которые приходили из Германии. И я запомнил стрельбу, колоссальное количество милицейских машин и как мы смотрели в форточку на все это. Я помню эту облаву. Я был настолько малолетка, что еще ничего не понимал, что это такое, но все-таки помню это название "банда".
Да и блатной мир Высоцкий знал очень хорошо, был знаком со многими авторитетными в нем людьми. Недаром же начинал свое творчество с блатных песен.
В том же интервью с Ириной Шестаковой Высоцкий признался в своей духовной близости к Глебу Жеглову и к тем методам, какими он ведет борьбу с преступностью. И тогда же признался журналистке, что "братья Вайнеры писали этот характер (Жеглова. – Б. С.) немножечко с меня – с того образа, который создался в их воображении благодаря моим песням. Мне в картине проще было работать из-за этого".
Сами Вайнеры фактически не отрицали, что в чем-то писали Жеглова с Высоцкого: "Десять лет назад подарили мы ему один из сигнальных экземпляров романа "Эра милосердия". На другой же день он явился и с порога сообщил: "Я пришел "застолбить" Жеглова…" Мы удивились – в каком смысле "застолбить"? Высоцкий уверенно сказал: "Это будет фильм. Наверное, большой. И это моя роль. Никто вам так не сыграет Жеглова, как я…" Мы и не сомневались в этом. В нашем детстве было много общих воспоминаний – мы помнили голодную послевоенную Москву, мы знали словечки Сухаревки, рядом с которой жили, мы были соседями во времени, обстоятельствах, судьбе".
По поводу же сути образа Жеглова Высоцкий в интервью с Шестаковой утверждал следующее:
"Теперь очень интересно и важно вообще исследовать эту тему: как вообще нужно боpоться с террором? Таким же точно способом, как в двадцатые годы, или все-таки терпеть и находить какие-то гуманные способы борьбы с насилием? Никто на этот вопрос ответить не может. Я и согласился сниматься в картине, чтобы этот вопрос поставить. От имени своего персонажа я утверждаю, что нужно так с ними поступать: давить от начала до конца, если ты уверен на сто процентов, что перед тобой преступник.
Розовый герой, который призывает к милосердию, к тому, чтобы идти в сторону смягчения, а не ужесточения мер по борьбе с преступностью, он утверждает, что нужно действовать честно даже с нечестными людьми. Это все, в общем-то, на словах. Но если сейчас кругом посмотреть, поглядеть, что делается в мире: терроризм и "красные бригады", стреляют по ногам детей, а потом на их глазах убивают учителя, – начинаешь сомневаться, кто из двух героев прав.
Если вы обратили внимание, то Вайнеры это как раз ухватили в своей вещи. Когда два персонажа окончательно рассорились и разошлись, Шарапов сказал:
"Я не хочу с тобой работать". Жеглов: "Ну иди, как хочешь". Приходит Шарапов в МУР и видит в траурной рамочке портрет своей любимой, которую убили бандиты. В данный момент, если бы они ему попались, он любым способом упрятал бы их за решетку, если бы не уничтожил, правда? Вот Жеглов мой все время находится в этой позиции, в которой Шарапов мог бы оказаться в конце картины.
Я его нигде не оправдывал. Ольга Чайковская очень хорошо написала: "Я не понимаю, нравится он мне или не нравится". Кстати говоря, очень многим людям нравится, что Жеглов специально засунул кошелек в карман вора так ловко, потому что это явный вор. Возможно, Жеглов не стал бы так вести себя с человеком, в вине которого не уверен. Но в одном Жеглов, я думаю, ошибается: если он подозревает в ком-то преступника, все – для него перестает существовать в нем человек. И поэтому с единственно приличным человеком он ошибся, поэтому с ним так себя и ведет, понимаете? Вот в этом есть что-то…"
Высоцкий, таким образом, согласен с Жегловым в том, что против настоящего преступника можно фабриковать улики, но плохо, когда так поступают с порядочным человеком. Однако беда в том, когда даже честные милиционеры подкладывали фальшивую улику, они, безусловно, убеждены, что жертва подставы – настоящий преступник. Но, как хорошо известно, нередко случается так, что человек, на которого падают подозрения, оказывается невиновен, так что даже "честный" мент вроде Жеглова наверняка засадил в тюрьму, а то и подвел под расстрел десятки ни в чем не повинных людей. А что уж говорить о нечестных, которые охотно подбрасывают кошелек даже заведомо невиновному человеку, просто для улучшения статистики раскрываемости. Высоцкий, вероятно, был убежден, что проницательный сыщик видит человека насквозь и сразу определяет, преступник тот или нет. Но любой полицейский профессионал скажет, что ни следователи, ни полицейские подобной сверхпроницательностью не обладают.
Высоцкий мечтал о продолжении "Места встречи", ибо образ Жеглова его не отпускал. И имел вполне определенные планы сиквела, о которых рассказал консультант фильма, тогда первый заместитель начальника главного следственного управления МВД генерал-майор милиции Владимир Петрович Илларионов:
"Вскоре после триумфальной премьеры фильма "Место встречи изменить нельзя" Высоцкий предложил подумать о сюжете продолжения сериала, который можно будет предложить сценаристам.
На лацкане пиджака Жеглова был орден Красного Знамени. За что он его получил? Высоцкий стал импровизировать возможные сцены. Искал начало.
– Где у вас хоронят ветеранов?
– На Преображенском.
– Представим себе снежную зиму. Наше время. Кого-то хоронят. Старики медленно идут к выходу. Один случайно оступился и смахнул снег с маленького обелиска. На фаянсовом овале – мой портрет во френче со стоячим воротником. (Высоцкий выкатил глаза, изображая себя на фотографии.) Надпись: "Капитан Жеглов. Погиб при исполнении служебных обязанностей". Старики тихо беседуют между собой: кто такой капитан Жеглов? Никто не помнит.
Так, думал Высоцкий, мог начинаться фильм. Запомнилась придуманная им и замечательно разыгранная сцена в тамбуре вагона, где один из подчиненных капитана, штыком открыв банку тушенки, жадно ест, измазав руки и лицо жиром.
– Гад, что ты делаешь! В Москве умирают от голода старики и дети!
Это было сказано на такой ноте душевного страдания, что можно только сожалеть о несбывшихся творческих мечтах Высоцкого".
Владимир Петрович подсказал и сюжет для продолжения "Места встречи изменить нельзя". Он вспоминал: "Зимой 1942 года из Свердловска в голодную Москву шел эшелон с продуктами. Его охраняла группа работников НКВД во главе с капитаном. Были получены оперативные данные, что на эшелон, прибывший на станцию Лихоборы, возможно нападение вооруженной банды. Решили при маневрировании вывести вагоны с продуктами, а на их место поставить состав с усиленной охраной. Но произошла какая-то накладка. Небольшой группе пришлось принять неравный бой с бандитами. Впоследствии раненного в перестрелке капитана наградили тем же орденом, что и Жеглова".
Согласно же воспоминанию Аркадия и Георгия Вайнеров, идея продолжения появилась еще на последнем этапе съемок первого фильма: "Однажды мы сидели в чахлом скверике Одесской киностудии, коротали перерыв в съемке шутками и невероятными историями, приключившимися в нашей жизни, и вдруг Высоцкий, без всякой видимой связи с текущими разговорами, заявил нам: "Ребята, вы должны написать вторую часть "Эры милосердия"! Продолжение – роман о Жеглове после поимки банды "Черная кошка". Сделаем потрясающий фильм!.." Мы стали отнекиваться, отказываться, отбиваться, объясняя, что ни по каким обстоятельствам не готовы к такой работе. Но не от Высоцкого, загоревшегося интересной ему мыслью, можно было легко отбиться. Никто не умел так уговаривать, грозиться, заманивать, сулить: "Подумайте сами, как все сказочно сходится: мы заканчиваем картину, я запускаюсь на год снимать "Зеленый фургон", а вы за это время пишите роман. Шашки наголо – и в бой!" И как-то незаметно для себя мы начали обсуждать с Высоцким тему, сюжет, персонажи, подробности жизни в 1947 году, и когда опомнились спустя какое-то время, то говорили о продолжении романа как о чем-то решенном.
Не исключено, что уже тогда продолжение фильма должно было иметь два плана. Первый – это история 1942 года, за которую Жеглов получил орден. А второй – это история 1947 года, завершающаяся гибелью Жеглова. План сценария про события 1947 года был написан в 1995 году, когда в очередной раз встал вопрос о продолжении сериала. Там Жеглов узнает, что из Минфина происходит утечка информации о предстоящей денежной реформе, но его убивают, и его убийство расследует Шарапов. Поскольку Вайнеры упомянули, что детали жизни 1947 года они обсуждали с самим Высоцким, можно предположить, что сюжет с денежной реформой возник еще тогда.
Но вернемся к последним месяцам жизни Высоцкого. 24 января на Малой Грузинской состоялся тяжелый разговор Высоцкого с Янкловичем, Абдуловым и Тумановым. Друзьям удалось уговорить его попробовать вылечиться от наркомании.
Вспоминает Янклович: "Володя еще боялся, что попадется… Я ему говорил:
– Володя, ты все время на грани… Вот попадешься, и они скажут: "Напиши это!" И ты за ампулу это сделаешь. А они тогда скажут: "Вот, смотрите, какой он – ваш кумир…"
Володя никого не предал и не продал, но я скажу одну, может быть, кощунственную вещь: по-моему, он ушел вовремя. И вот состоялся этот разговор".
Этот разговор запомнил и Всеволод Абдулов: "Значит, это конец января, около дня рождения Володи… Мы находимся в большой комнате – слева стоял диванчик, на котором сидел я, еще по пояс в гипсе… Справа у полок стоят Туманов, Янклович, немного подальше – Володя. И был обычный уже – и ненавистный мне – разговор…
Говорили Вадим и Валера:
– Володя, это невозможно…
– Надо что-то делать…
– Ты должен лечиться…
Володя:
– Да ладно, перестаньте!
В общем, все доводы были высказаны, и ничего они не изменили, и ничего не было решено…
А у меня вдруг какое-то абсолютное внутреннее спокойствие – предельная сосредоточенность и спокойствие. Внешне я бледнею, даже белею… У меня такое бывает – не часто, но бывает. Я сказал:
– Володя, смотреть на то, как ты умираешь, я не могу. И не буду. Поэтому я ухожу. Если понадобится – звони, я появлюсь и все сделаю. Но просто присутствовать при твоем умирании – не буду.