Да, врачи были хорошие, только временами забывали о клятве Гиппократа и больше опасались за свою шкуру, чем за здоровье Высоцкого. А еще они боялись войти в историю в качестве доктора, который "упустил" такого великого человека, как Высоцкий. Потому и перекладывали ответственность друг на друга. В итоге сомнительная честь "упустить" Высоцкого выпала Федотову. А уж идея лечить Высоцкого на даче, как предлагали Щербаков с Сульповаром, по здравом размышлении выглядит полной авантюрой. Ведь Высоцкому в любой момент могла потребоваться реанимация, и одно дело – осуществлять ее в условиях Института Склифосовского, и совсем другое – на подмосковной даче. Пусть даже рядом будут опытные врачи, но у них уж точно не будет всей аппаратуры, которая есть в Склифе. В таких условиях Высоцкий запросто мог умереть, и тогда бы всю бригаду гарантированно и заслуженно посадили бы. Так что Федотов в своих возражениях был совершенно прав. Но он не хотел отпускать Высоцкого в Склиф, так как там могли усомниться в правильности применяемой им методики лечения и тоже привлечь его к ответственности, хотя бы за незаконную врачебную практику, раз он такие рискованные процедуры осуществляет не в больничных условиях.
Здесь сыграло злую шутку то, что наркомании в СССР как бы не существовало. Ранее в советских больницах Высоцкий лечился только от алкоголизма, а в период своей наркомании в них еще ни разу не попадал. С этим и были связаны опасения врачей. Ведь официально наличие наркомании в СССР не признавалось. И если бы у Высоцкого наркоманию обнаружили (а не заметить ее уже было трудно), сразу же встал бы неприятный для лечивших Высоцкого врачей вопрос, откуда он получал наркотики.
Между тем безудержная пьянка на Малой Грузинской продолжалась и в последний день жизни Высоцкого. И сам бард, по всей видимости, и в этот день кололся наркотиками. Вот от этого всего хотел избавить Высоцкого Щербаков, но не успел. Юрий Емельяненко, моряк, друг Высоцкого и Туманова, после вынужденного ухода с морской службы ставший представителем Туманова в Москве, вспоминал: "В тот день я был у него до часу ночи… А в четыре часа с минутами Володя умер.
Был там Толя Федотов, Валерка Янклович, был Сева, Вадим был, но он ушел вместе со мной.
Ну, какие слухи! Я вам говорю о том, чему был свидетель, какие слухи?!
Во-первых, мы приехали все поддатые, веселые… Володя спел пару песен. Знаете, мы его никогда не просили петь, он не любил, чтобы его просили. Он вдруг сам, ни с того ни с сего, брал гитару и пел. Это возникало спонтанно… Он сам высовывался со своими предложениями по этому поводу и не принимал чужих рекомендаций и просьб. А вот когда подходило у него, припирало, он говорил: "Так, спою чего-то новое сейчас или прокатаю новую песню…" А мы уже знали все эти механизмы у него и сами не просили петь.
Так вот, он спел пару песен, сейчас уже не помню какие. Еще Вадим говорил: "Володя, ну что ты орешь, как сумасшедший, как резаный, мы же здесь рядом все?!"
– А я иначе не могу… – и пошел… Орет, а мы рядом кружком сидим возле дивана, у нас перепонки лопаются… Спел он пару песен и еще в кайф вошел, он до этого укололся, видимо… Потом после песен он стал требовать выпить. Схитрил. Он действительно был парень с хитрецой. Сходил на кухню, потом скользнул мимо нас сразу в дверь и наверх. А там, по-моему, художник Налбандян жил или кто-то другой, где он всегда водку добывал, но уже и там не оказалось. Он говорит:
– Ну, могут друзья мои съездить, достать мне водки, мне хочется выпить.
Никто не смог достать… Володя вроде бы затих. Затих, смирившись с обстановкой, что нигде ничего не достанешь, ну куда же – час ночи… Я поднялся, мне было неудобно, пора уже было уходить. Вадим – со мной, мы взяли машину и уехали…
Состояние Володи осталось какое-то непонятное, вроде бы он смирился. Но это было какое-то как бы временное затишье перед невозможностью выполнить то, что хочешь… Он затих и, как был в костюме, так и прилег на тахту…"
И еще, по словам Емельяненко, за неделю до смерти Высоцкий "надрывно говорил: "Эх, мамочка, помру я, помру вот-вот, я чувствую…" – "Да брось ты, Володя!" – испугались мы. "Помру, ребята, я знаю…"
Анатолий Федотов так запомнил последнюю ночь: "Эта ночь для Володи была очень тяжелой. Я сделал укол снотворного. Он все маялся. Потом затих. Уснул на маленькой тахте в большой комнате.
А я был со смены – уставший, измотанный. Прилег и уснул, наверное, часа в три. Проснулся от какой-то зловещей тишины – как будто меня кто-то дернул. И к Володе! Зрачки расширены, реакции на свет нет. Я давай дышать, а губы уже холодные. Поздно… До сих пор не могу себе простить, что заснул тогда… Прозевал, наверное, минут сорок…"
А Емельяненко Федотов говорил о последней ночи несколько патетичнее и, вероятно, недостовернее: "Я подошел к Володе, что-то ему дурно было, взял пульс – бешеный. Я сел на пол рядом с ним и, держа его руку в своей, так вот и уснул…" Трудно себе представить, что врач заснул, буквально держа руку на пульсе Высоцкого.
Янклович и другие друзья оценили усилия врачей, сумевших оперативно обменять заграничный паспорт Высоцкого (он ведь собирался в Париж) на общегражданский, необходимый для получения справки о смерти и отцу поэта, категорически восставшему против патолого-анатомического вскрытия тела. Валерий Янклович свидетельствует: "Игорь сыграл большую роль именно в посмертном периоде, особенно сразу после смерти. Ведь главным было – скрыть про наркотики. Если бы власти узнали про наркотики, то это во многом могло решить всю посмертную судьбу. А-а, Высоцкий – наркоман?! Зачем хоронить его на Ваганьковском? Зачем потом его издавать?! Времена-то были еще те. Игорь Годяев с Федотовым поехали в поликлинику и "сделали" справку о смерти. Это очень важно. Потом Годяев едет в ОВИР и меняет загранпаспорт на общегражданский…" Через четыре года на почве несчастной любви Игорь Годяев покончил с собой. А в 1992 году от последствий наркомании умер кандидат медицинских наук Анатолий Федотов, бывший личный врач Высоцкого и его ровесник.
Оксана Афанасьева так описала конец Высоцкого: "Эти последние дни… В принципе, можно сказать, что Володя находился в состоянии агонии. Последние два дня он вообще не выходил из квартиры. По-моему, он знал, что умрет…"
Федотов утверждал: "Я его наколол седуксеном. Он был в отрубе. Я дал ему поспать. Я еще говорю:
– Да его хоть сейчас бери и уноси…
Я ему абстинентный синдром снял…"
Янклович свидетельствует, сколь ужасно было состояние Высоцкого 24 июля: "Володя задремлет на минутку – и снова бегает по комнате… Попросил Оксану посидеть около себя при Нине Максимовне – она приехала рано утром…"
Оксана вспоминала: "На следующее утро приехала мама… Я приехала или ночевала? Валера, все эти дни и ночи – как один кошмарный сон, у меня все это слилось, спеклось в один комок…
Наверное, ночевала… Каждый час Володя просыпался, ходил по квартире… Я или ходила вместе с ним, или делала теплую ванну… Уже не знаешь, что делать, чем помочь?"
Янклович рассказал, как они по очереди сменялись возле терзаемого жуткой ломкой Высоцкого: "Утром я уехал на работу, Оксана осталась… А меня сменила мать, она пришла… Володя все время ходил по комнате, метался, стонал… Рвался куда-то… Мы поставили кресло у двери…"
Высоцкий уже почти ничего не ел. Оксана сходила на рынок, купила клубники и немного дала ему со сливками… Кажется, это была последняя трапеза поэта. И в тот день Оксана впервые осталась на квартире Высоцкого в присутствии его матери.
По словам Янкловича, когда это произошло, "Володя посмотрел на меня совершенно ясными глазами и сказал:
– Вот, а ты говорил, что мать ее никогда не примет…
Я говорю:
– Нет, Володя, этого не может быть…"
Оксана рассказывала: "Кто-то пришел, надо было сделать чай… А Нина Максимовна говорит:
– Нет-нет… Я сама сделаю… Вы идите к Володе…
Володя ходил, стонал, кричал… И я ходила вместе с ним…
Потом я сделала теплую ванну – это снимает ломку… Его же ломало, он все время метался, он места себе не находил…
Володя рвался, пытался выскочить на площадку… Мы ему наливали в рюмку чай, а края мазали коньяком…"
Потом Оксана очень обижалась, что после смерти Высоцкого Нина Максимовна опять перестала ее узнавать: "Я ведь еще и маму встречала – никто не захотел. Она вышла из такси, я подошла к ней:
– Что, Володя?!
– Да, Нина Максимовна.
И она стала оседать, падать… Мы подхватили ее под руки.
А на похоронах она даже не посмотрела в мою сторону".
Янклович грустно заметил: "За эти дни он находил, наверное, много десятков километров… А в день накануне смерти Володя задыхался, стонал, все рвался куда-то… Практически в полубессознательном состоянии… И вдруг подходит ко мне, смотрит на меня совершенно ясными глазами и говорит:
– Ты знаешь, я, наверное, сегодня умру…
Тут я не выдержал…
– Как тебе не стыдно! Посмотри, сколько людей крутится вокруг тебя! Как тебе не стыдно бросаться такими фразами. Успокойся, приляг… Ведь у всех – силы уже на исходе…
А я действительно был на исходе сил. Ведь все остальные более или менее менялись, а я практически круглые сутки был с ним…"
Оксана тоже почувствовала, что "Володя знал, что он умрет… У него болело сердце. Я сказала Федотову:
– Толя, у него болит сердце.
– С чего ты взяла?
– Но он же все время хватается за сердце. Я же вижу, что оно на самом деле у него болит.
– Да ладно, он такой здоровый – еще нас с тобой переживет.
А Володя сел в кресло и говорит:
– Я сегодня умру.
– Володя, что ты всякую ерунду говоришь?!
– Да нет. Это вы всякую ерунду говорите, а я сегодня – умру.
То есть Володя все предчувствовал, все точно знал…
Когда Володя умер, у меня еще неделю вот здесь, на руках, были синяки. Он все время держал меня за руку".
А вот что запомнилось Всеволоду Абдулову: "24 июля я снова прилетел. Была прекрасная погода, а я метался по Днепропетровску, пытаясь достать билет… Все-таки достаю билет в олимпийскую Москву, что было очень сложно…
Прилетел еще в первой половине дня, сразу поехал к Володе. Он нормально ходил… Ну, нормально для его состояния. Но все время хватался за сердце. Я говорю:
– Ну, Володя, уж сердце у тебя было самым крепким органом, – и ты видишь, что творится!
– Ну, хорошо… 27-го у меня последний "Гамлет", после этого сразу поедем в Одессу – и все будет в порядке…
Там начинались съемки "Зеленого фургона", мы уже говорили, что будем снимать в любимых местах, вспоминали Санжейку…
(На самом деле в тот момент Высоцкий ни в какую Одессу не собирался, ибо имел на руках загранпаспорт и авиабилет на 29-е до Парижа. Он вообще сильно сомневался, будет ли снимать "Зеленый фургон". Возможно, Высоцкий сознательно сказал другу неправду, чтобы не расстраивать его вестью, что съемок фильма, в котором Абдулов так мечтал сняться, скорее всего, не будет. – Б. С.)
Потом приезжали люди от космонавтов… Я вышел на улицу, встретил их… Сказал, что Володя плохо себя чувствует, что он сегодня не сможет…"
А они говорят:
– Как? Мы же договорились! Там люди ждут! Это же прямая связь с космосом и ребята на орбите ждут!
Я говорю:
– Вы поймите, Володя сам переживает по этому поводу… Он очень хотел. Но это просто невозможно!"
Как мы помним, Высоцкий обещал 24 июля приехать в ЦУП и поучаствовать в сеансе прямой связи с находящимися на орбите космонавтами, но сил на этот сеанс у него уже не оказалось. Он не мог ни петь, ни говорить.
В это время на орбите работали космонавты Леонид Попов и Валерий Рюмин, а 24 июля был произведен запуск корабля "Союз-37" с дважды Героем Советского Союза Виктором Горбатко и вьетнамским космонавтом Фам Туаном.
Однако люди из Звездного городка проявили настойчивость. По утверждению Янкловича, им сначала сказали, что Высоцкий в больнице. Но представители космонавтов этому не поверили и спустя некоторое время вернулись и поднялись на восьмой этаж. Дверь им открыла Нина Максимовна и подтвердила, что сына нет дома. К счастью, Высоцкий в этот момент не стонал, иначе мог бы случиться грандиозный скандал. Представляете, если бы люди из Звездного увидели великого барда в ломке? Впрочем, кто его знает, может быть, они бы как раз и сумели бы в этом случае настоять на немедленной госпитализации и, возможно, хоть немного продлили бы жизнь Высоцкого.
Визит представителей космонавтов встревожил обитателей квартиры на Малой Грузинской. Янклович вспоминал: "После этого сидим мы все… Я караулю у дверей, чтобы Володя не выскочил, Сева сидит на диване…
– Давайте что-то решать! Может быть, его все-таки положить в больницу?!
Я все время – к матери:
– Ну что, Нина Максимовна, будем сдавать в больницу?!
Я тогда говорил, что не надо ждать завтрашнего дня… А Володя же мне сказал:
– Не дай Бог! Не дай Бог, если ты меня отправишь в больницу. Все – между нами все кончено!
Поэтому и просили Нину Максимовну, чтобы она взяла это на себя…
И к Севе:
– А ты-то что молчишь?
Но Сева был тогда после аварии – немного заторможенный…"
Вечером после дежурства приехал Федотов. Он вспоминал: "Была Нина Максимовна… Я взялся за пульс – это было часов в шесть… Ну, думаю, надо "лекарство" привезти…"
Вечером Абдулов ушел на репетицию. Уехала и мать Высоцкого. Последним ушел Янклович. Остались Федотов и Оксана. Этажом ниже жил известный хирург-уролог профессор Евсей Борисович Мазо. Крики Высоцкого, продолжавшиеся весь вечер и ночь, его изрядно достали. Он несколько раз звонил в квартиру Высоцкого по телефону, просил что-нибудь сделать, чтобы утихомирить барда, говорил, что у него завтра с утра важная операция.
Оксана жаловалась: "Меня больше всего поражало и обижало – никто не оставался! Приехали, посидели, поели, попили чайку – и пошли домой. И все прекрасно! Никому не хотелось сидеть с Володей и не спать ночами… Все устали от этого – ведь у всех были свои проблемы, своя жизнь…
Главное было – чтобы Володя не кричал… Люди уже осатанели от этого… А операция? Могло и не быть у Мазо никакой операции… Все замечательно, когда Володя здоровый, можно пригласить его в гости…
"Вот. Сам Высоцкий…"
А когда Володя умирает?
"Или пусть замолчит, или увези его к себе!"
Они же постоянно звонили: то шубу зальют им, то еще что…
– Прекратите орать! Дайте нам выспаться! Ты что, ничего не можешь сделать?"
От него все действительно устали… Они взяли и привязали его простынями… Ну как привязали… Прибинтовали простынями к этой узкой тахте, чтобы он не рвался. То есть простыни обвязали вокруг кровати. Потом сели на кухне, выпили по рюмочке, вздохнули грустно. И когда все ушли, бутылка осталась на кухне – недопитая.
Я сижу, плачу над ним. Володя успокоился, я его развязываю… И вдруг он открывает глаза – абсолютно нормальные, ясные…
– Оксана, да не плачь ты. Пошли они все…
А потом:
– Вот я умру, что ты будешь тогда делать?
– Я тогда тоже умру…
– Ну тогда – ладно… Тогда – хорошо…"
24-го вечером на Малую Грузинскую опять приехал Аркадий Высоцкий. Он вспоминал: "Прошло три-четыре дня, и я решил возобновить попытку… Я знал, что отец болен, но не думал, конечно, что это кончится так трагически… В этот момент я уже четко понимал, что не поступил, – надо было что-то решать с институтом… И только вмешательство отца могло помочь. Это было двадцать четвертое число, у меня уже было собеседование, и мне сказали, что я не прошел. Я поехал к нему поздно, часов, наверное, в десять.
Мне было страшно неудобно… Я долго стоял в подъезде, видел, что все время выходят какие-то люди – явно знакомые лица, но они, конечно, меня не замечали. Минут сорок я простоял в таком состоянии, потом решил подняться. Звонил по телефону каждые пять минут, никто не брал трубку…
Я поднялся. Дверь открыл Янклович. В квартире был Нисанов – это я видел точно. И у меня такое впечатление, что был Игорь Годяев, потому что я видел из двери весь коридор… Когда Валерий Павлович увидел меня, он начал потихонечку оттеснять меня от двери… Но я увидел, что за его спиной прошел отец, спрашивая:
– Кто там?
И было видно, что он чувствует себя еще хуже, чем в прошлый раз… А меня обозлило, что все они тогда отца бросили, и я сделал попытку зайти в квартиру. Обозлило и то, что Туманов сказал, что они не хотят класть его в больницу… Так я понял, что не хотят… И я хотел зайти и как-то поучаствовать, но Янклович довольно настойчиво – без грубостей, конечно, – вытеснил меня на площадку… Закрыл за собой дверь и стал говорить, что сейчас они повезут его в больницу… Что все это очень тяжело…
Янклович откровенно говорил, что отец колется, он не считал нужным от меня это скрывать… Минут десять мы постояли… Он сказал, чтобы я не волновался… Чтобы спокойно ехал домой, а утром позвонил… Это было, наверное, уже ночью – часа за четыре до смерти отца…
Оксаны в тот момент не было – по крайней мере, не было в поле моего зрения. А если бы она была, то она была бы с отцом… В тот момент там не пили, – по крайней мере, никакого буйного веселья там не было…
Но там уже была какая-то истерика, произошел какой-то скандал… У Валерия Павловича прыгала челюсть.
Конечно, я понимаю, что все они очень по-разному относились к отцу в эти дни. Одно было общим – все от него смертельно устали… Но кто-то продолжал хладнокровно тянуть деньги… А кто-то искренне переживал… Вот что я точно знаю: Игорь Годяев переживал по-настоящему – я это видел потом. Валерий Павлович тоже переживал по-своему – он рыдал 25-го возле отца…"
Оксана настаивает, что она в этот момент в квартире была, а вот скандала не было: "Никакого скандала там не было. Может быть, приходил Мазо, а я куда-то вышла? Но скандала точно не было. И уж никакого буйного веселья в эти дни и быть не могло".
Затем Федотов, по его словам, "поехал на Бауманскую – к своей знакомой… Пробыл там часа два, а потом вернулся на своей тачке…"
Абдулов свидетельствует: "После репетиции я поехал на Варшавку. Позвонил на Малую Грузинскую примерно в час ночи… Валера сказал:
– Володя успокоился, я сейчас поеду домой.
Я говорю:
– Хорошо. Я вот по этому телефону – звони в любой момент".
Последним уехал домой во втором часу ночи Янклович. Он так объяснил свой отъезд: "Мне надо было отдохнуть, привести себя в порядок – у меня уже сил не было… Все это длилось почти неделю… Я все время ждал Федотова…
Перед отъездом мы с Федотовым перенесли Володю из кабинета в гостиную, поставили тахту перед телевизором…"
Федотов так описал последние часы: "Валера уехал… А Володя как всегда: "А-а… О-о…" Ладно, думаю, может, перебесится… Но ночь у него была очень хреновая – надо было взять и увезти в больницу… Почти всю ночь не спал… Потом он попросил водочки, я, честно говоря, тоже с ним засадил… Рюмочку. Но я же измотанный, уставший – слабость… Час, два… Володя все маялся…"
Валерий Нисанов утверждает, что Федотов попросил у него не водку, а шампанское: "Примерно в два часа ночи мне позвонил Федотов:
– Принеси немного шампанского. Володе нужно.
Я принес шампанское и ушел спать".
Впрочем, нельзя исключить, что в эту последнюю ночь были и водка, и шампанское, – этакий коктейль "белый медведь".