Первым нанес визит Николай Сергеевич. Он пришел дней через десять после того, как расстались на московской пристани. С цветами и коробкой конфет. Пили чай, и просил он бывать у него без церемоний, передал приглашение и от брата своего, с которым жил. Брат его был известным уже в то время врачом, его имя - Александр Сергеевич Пучков с уважением называлось и докторами, жившими в нашем доме, и многими мамиными знакомыми. Позднее А.С. Пучков стал основателем и главным врачом Московской службы скорой помощи, а потом и возглавил всю эту службу. Родители мои посетили Пучковых. Оба брата были холостяками, вели своё хозяйство сообща. Впрочем, хозяйства как такового и не было, но была обширная квартира, оставшаяся от умерших отца и матери их в старом московском доме в районе Армянского переулка (на Маросейке). Всем было ясно, что Николай Сергеевич благоговел перед Ниной Фёдоровной, а ей его поклонение было по душе, она его принимала. Павел Иванович не перечил, но в Армянский переулок ходить отказался. Николай Сергеевич время от времени приходил, тётя Маша почтительно с ним здоровалась, поджимая губы, удалялась. Так прошла зима, а весной отец уехал на Север. Мама была, как всегда, погружена в свои педагогические заботы и составление задачника для олигофренов первого года школьного обучения. Визиты Николая Сергеевича прекратились. Телефона в то время у нас не было. Осенью, когда папа вернулся, пришло от Пучкова письмо. Он сообщал о своей женитьбе и справлялся о возможности посетить нас совместно с женой его Верой Александровной. Они появились однажды, и состоялось знакомство. Вера Александровна была молода, белокура, с огромной косой вокруг головы, розовощёка и очень красива. Глаза голубые и сияющие, голос глубокий и волнующий, на руках кольца с красивыми камнями, платье синее-синее. Рядом с ней и Николай Сергеевич выглядел представительным и совсем не таким сутулым, каким казался прежде. Говорили о том, что новая полоса началась у него не только в личной жизни, но и служебной. Он получил место бухгалтера в солидном учреждении, оставив прежнюю контору. Все были оживлены и веселы. Тётя Маша светилась улыбками, угощая вкусными пирогами, папа от души смеялся любой шутке, мама и Вера Александровна симпатизировали друг другу. Вечером родители пошли проводить гостей до трамвая, а тётя Маша перед тем, как убирать со стола перекрестилась перед иконой, висевшей у неё за занавеской в передней. Весной у Веры Александровны и Николая Сергеевича родилась дочка Танечка, а на следующее лето у нас появилась Марина. Прошло немного времени - года полтора, наверное, как мы узнали, что Николай Сергеевич арестован. О семье его заботился брат, а о нём самом очень долго ничего не было известно. Александр Сергеевич работал в больнице Склифосовского, хлопотал о своём брате, но безрезультатно. И только через несколько лет после окончания войны, уже в середине 50-х гг. Николай Сергеевич Пучков снова появился в нашем доме. Он выглядел иссохшим и старым, но, как и прежде, был в шляпе и длинном пальто, при строгом галстуке и в костюме. И, как в прежнее время, принёс цветы. Все ахнули, увидев его, потому что пришел он без всякого предупреждения. Говорил мало. Сказал, что потом расскажет обо всем, а пока сидел молча, смотрел на всех нас, на маму, тоже примолкшую, на Марину, ставшую уже большой девочкой, на меня, уже вышедшую замуж. Выяснилось только то, что места к северу от Сыктывкара, в которых приходилось бывать отцу, теперь хорошо известны Николаю Сергеевичу.
Связь с семьей Пучковых возобновилась. Мы с мамой изредка бывали у них. Танечка стала большой и красивой, Николай Сергеевич снова ходил на работу. Он много болел. В газетах появлялись статьи его брата, и статьи о работе скорой помощи в Москве, так хорошо организованной А.С. Пучковым. Николай Сергеевич умер в начале 60-х годов.
12
Прекрасные учителя были в 113 школе. Каждое лицо, многие слова их помнятся до сих пор. Казались нам они людьми солидными, значительными. О возрасте их не задумывались, но сейчас, вспоминая о прошлом, можно твёрдо сказать, что молодых учителей во второй половине 30-х годов у нас не было. Появилась несколько позднее одна учительница, но об этом скажу попозже. Преподавали не только женщины, но и мужчины, что лишало занятия и общую школьную атмосферу несколько унылого однообразия. Хорошо и то, что обучение было совместным, а не раздельным, каким стало оно несколько позднее. Классы наполнялись и мальчишками, и девчонками примерно в равном количестве, и чем старше мы становились, тем важнее для каждого это было.
В пятом классе я влюбилась в Витю Лемберга, и так хотелось сидеть за партой с ним рядом, освободившись от Вовки Давыдова с его вечными шашками и стойкой привычкой списывать с чужих тетрадок и домашние задания, и классные контрольные. И вдруг мечта осуществилась! Пришла новая классная руководительница - Аглаида Александровна Дометти{"Учительница географии Аглаида Александровна Дометти стала близким другом нашей семьи". - А.Д. Сахаров. Страницы жизни. 1934, январь, Дометти А.А. Воспитывающее обучение на уроках экономической географии СССР. География в школе, 1950, № 4, с. 38–44. Дометти А.А. Школьное преподавание географии. // Вопросы географии. 1955. № 37.}.
Она преподавала географию, в школе нашей работала давно, но наш класс прежде не знала, а вот теперь стала нашей главной наставницей. Приземистая и довольно полная, в походке медлительная, в речи обстоятельная, с большими голубыми глазами и добрым выражением на лице, с неизменной длинной указкой, которая была в её руках и дирижёрской палочкой, она неспешно передвигалась своей утиной походкой по коридорам школы, по классу, держа в поле зрения все происходящее. Вовка стал объектом её особого внимания с самого первого урока и сразу же оказался на самой передней парте, откуда на третью была пересажена примерная девочка Софа Маскина; были сделаны и некоторые другие передвижки: из поля зрения Димки Полонского была убрана Оля Кирзнер, на которую он беспрестанно пялил глаза; толстый Лазя Лотман оказался у окна и был тем самым разделён с Витькой Лембергом, посаженным рядом со мной, а их прежняя парта у двери заполнилась кем-то ещё. Трудно было поверить свалившемуся счастью! Но приходилось особенно его не показывать. Общий язык мы нашли с новым соседом сразу. Вместо шашек и картонной доски с чёрно-белыми квадратиками Витя носил в портфеле, помимо учебников и тетрадок, интересные книжки и не жалел их давать желающим. Давал и мне, а когда понял, что книжки про ученых и всякие научные изобретения и открытия, которыми сам он увлекался, меня не очень захватывают, то принес роман Вальтера Скотта "Квентин Дорвард", потом рассказы Конана Дойла. Мы обменивались с ним книгами и говорили о них. Однако очень скоро стало очевидно, что списывать решения заданных на дом задачек он любил ничуть не меньше, чем Вовка Давыдов, а решать те, которые выбирались учительницей для классных работ, не умел вовсе. Контрольные в классе писались таким образом: доска делилась пополам, в левой половине- первый вариант контрольного задания, в правой половине - второй. Сидящие на одной парте всегда писали разные варианты. Списывать можно было только у сидящего впереди или сзади, что не всегда легко. К тому же мы сидели на последней парте, и сзади уже никого не было, а впереди сидела немощная Светлана Курицкая, всегда ожидавшая хоть какой-то возможности заглянуть в чью-нибудь тетрадку для ориентации. Тогда Витька стал прибегать к простейшему способу: уже в самом начале урока он говорил, чтобы свой вариант я решала побыстрее, а потом переходила к его варианту. Результатами моих трудов он пользовался с легкостью. Сначала и мне было приятно помогать ему, но не всегда успевала, а это его раздражало. Он мне опротивел, и я стала его презирать. Он отнесся к этому спокойно, поднапрягся и скоро уже сам кое-как, но все же справлялся с задачками. Мне было досадно, даже горько, но виду не показывала. Между нами началось необъявленное соревнование: кто лучше учится. Старались изо всех сил и уже во второй четверти оба вышли в отличники, а в конце года получили даже похвальные грамоты. Витькина мать, когда он позвал нескольких человек к себе в гости, сказала, что я хорошо на него влияю и посоветовала нам и в следующем году сидеть за одной партой. Так и было, только любовь моя испарилась, да к тому же и дружбу с Бокиным нельзя было предавать. Ведь школой вся жизнь не исчерпывалась, а с горбатковскими друзьями всегда было надёжно. Недолговечный школьный роман завершился, едва начавшись.
Аделаида Александровна между тем смогла вывести наш класс на первое место среди всех остальных классов "среднего звена". Но в этом помогли и остальные учителя. Математику преподавала нам Мария Ивановна Анисимова, а потом, с 7-го класса - Петр Лукич Суриков. Анатомию и биологию - Антонина Ивановна. Русский язык и литературу- Лариса Владимировна, в 7–8 классах - Наталья Владимировна Булавенко. Физичку звали Анна Александровна Пикунова, а учительницу по химии - Анна Николаевна. В школе работали два очень сильных учителя, которые появлялись в нашем классе лишь периодически, - Александра Ивановна Анисимова (сестра Марии Ивановны) и Николай Оскарович Корст, который был завучем и учителем литературы, а также работал в пединституте и вместе со студентами обучал нас во время педагогической практики. Фигуры учителей - колоритные, а уроки такие интересные, что хотелось и самим стать то географом, то биологом, то историком, увлекаясь рассказами Константина Фёдоровича Орлина о войне с Наполеоном или о Крестовых походах. Одно время под влиянием уроков по анатомии, на которых проводилось вскрытие лягушек, а потом голубей и кролика, мы с Женей Коробковой решили поступать в медицинский институт, стать врачами, а пока попрактиковаться по вскрытию млекопитающих. Мною была поймана и помещена на лестнице парадного входа нашего горбатковского дома рыжая кошка. Там я её кормила и поила около недели, а мы с Женей заготавливали необходимые инструменты и медикаменты Приближался назначенный нами день. Женя должна была прийти утром в воскресенье. Всю ночь накануне я с содроганием думала о предстоящем усыплении несчастной, ничего не подозревающей кошки, о вскрытии её розового брюшка. о том, что мы будем делать с её внутренностями и куда денем потом кошачий труп. Эти невесёлые мысли не давали спать. Утром я встала очень рано. Тётя Маша, как и всегда по субботам, ушла в церковь. В передней её не было. Остальные спали. Я вышла из передней на площадку парадной лестницы. Уже светило солнце. В его лучах на ступеньке сидела рыжая кошка и умывалась. Было тихо. Картонная коробка со всем необходимым для операции скрывалась под перевёрнутой плетёной корзиной. Взяв кошку на руки, я спустилась вниз по лестнице, открыла парадную дверь, вышла на улицу и пошла к персюковскому дому. За ним я выпустила кошку. Домой вернулась не оглядываясь. Пришла Женя, мы вышли с ней во двор - поговорить. Она была грустной и сразу же призналась, что резать кошку ей совсем не хочется. Тут и я обо всём ей рассказала. Обе повеселели. После этого я уже не хотела становиться врачом, а Женя, окончив школу, поступила в медицинский институт и стала терапевтом.
Учителя любили задавать нам монументальные задания: то сделать альбом о жизни и творчестве какого-нибудь писателя (чаще всего это связывалось с юбилейной датой), то написать былину собственного сочинения, то сделать гербарий из трав Подмосковья или любой другой местности, то совместно (всем классом) составить коллекцию черепков фарфоровой посуды, представлявшей в её прежнем (целом) виде определенную ценность, то собрать образцы устного народного творчества. Мы, как могли, выполняли эти задания. За свою школьную жизнь я сделала альбомы о Тарасе Шевченко, о Лермонтове и об Островском. Стекляшки от чашек и осколки тарелок собирали кто где мог и вычитывали, тоже кто где мог, сведения о владельцах фарфоровых заводов и мастерских прошлых лет и современности.
Но пик нашей деятельности пришелся на седьмой и восьмой классы, когда нашей учительницей литературы стала Наталья Владимировна Булавенко. Впервые мы познакомились с ней ещё в шестом классе. Тогда студентка-практикантка, она давала нам уроки под руководством завуча Николая Оскаровича Корста. Она была старше остальных студенток, у неё уже была в то время довольно большая дочка - лет 10. И был муж - то ли полковник, то ли генерал Нам хотелось, чтобы был он генерал. Уроки её всем нравились, а уж сама-то она нравилась ещё больше - красивая и добрая. Вместе с Николаем Оскаровичем водила нас Наталья Владимировна по московским музеям: литературу изучали в связи с другими искусствами В Третьяковке знакомили нас с картинами русских художников XVIII и XIX века, в разных литературных музеях- Толстого, Пушкина, Островского - с бытом их времени, с их окружением, в Бахрушинском музее - с историей русского театра. Особый упор делали на культуру XVII века: это был главный конёк Николая Оскаровича. Он писал книгу об изучении литературы XVIII века в школе. Потому мы готовили ещё спектакль "Недоросль" и проводили бесконечные репетиции. Кроме того, Николай Оскарович любил читать нам вслух и другие произведения. Особенно хорошо у него получались сцены из "Горя от ума" с Фамусовым и из "Ревизора" с Городничим. Была всегда какая-то праздничная атмосфера, когда в одно и то же время были вместе с нами и Наталья Владимировна и Николай Оскарович. Гораздо позднее узнали мы о том, что они стали мужем и женой, вместе работали в пединституте на кафедре методики преподавания литературы. Узнали, к нашему всеобщему сожалению, что совместная жизнь их завершилась страшным событием: Наталья Владимировна застрелилась, зная о том, что Николай Оскарович полюбил другую женщину. Трое из нас были на похоронах нашей учительницы, над гробом которой рыдал Николай Оскарович. Но было это много позднее.
Новая избранница Николая Оскаровича - тоже учительница литературы - была мне известна уже по совместной работе на факультете по русскому языку и литературе все в том же пединституте. Жизнь шла своим чередом. Николай Оскарович был столь же представителей и интересен, как прежде. И всю свою жизнь продолжала вздыхать и вспоминать о нём учительница литературы 113 образцовой школы Александра Ивановна. И он оставался верен своей любви к любительским спектаклям. И прекрасным был Собакевичем в инсценировке "Мертвых душ", осуществленной научными сотрудниками Института дефектологии на Погодинской улице, где мне и пришлось увидеть его на сцене.
Из общего ряда учителей-профессионалов выпадают двое. Одного из них звали Василием Пименовичем, и появился он в классе на уроке литературы во время болезни основной нашей учительницы (тогда это была Лариса Владимировна). Вошел, остановился, не доходя до учительского стола, несколько приподнялся на цыпочках и почти шепотом, как бы не желая нарушить тишину, в которой мы в ожидании замерли, начал читать:
Я пришел к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало,
Что оно весенним светом
По листам затрепетало,
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой…
и так далее.
Это произвело впечатление, но, очевидно, не совсем то, какое он ожидал. Сразу же прилепилось к нему прозвище - "С приветом". Никак больше между собой мы его не называли, а стихотворение, прочитанное им и заданное для выучивания наизусть, уже никто и никогда без смеха читать не мог. Не получился первый урок, не удавались и последующие. Он медленно ходил между рядами парт, поглаживая время от времени волосы, свисавшие почти до плеч, пытался читать стихи, которые знал в огромном количестве, но слушать его не хотели. Через некоторое время "С приветом" из школы исчез.
А второго из этих незадачливых педагогов мы полюбили и всегда очень тихо сидели на его уроках, но научить нас хоть чему-то он так и не смог. Впрочем, и не стремился к этому. Дитрих Львович должен был преподавать немецкий язык. Сам он тоже был немец. Но дело не в этом. Он прекрасно знал свой родной язык, а по-русски говорил немного смешно. Дитрих Львович, придя в класс, с облегчением опускался на стул, тяжело вздыхал, подпирал рукой поседевшую голову и начинал доверительно рассказывать нам о себе. Начинал говорить по-русски, потом, увлекаясь, переходил на немецкий. А тема была всегда одна - сложные отношения с племянником, который был единственным родственником Дитриха Львовича на всем белом свете. Племянник его - известный фокусник Кио, выступавший на арене Московского цирка и известный в других городах. Его все знают, но не знают, как несправедлив он по отношению к дяде, как плохо относится он к Дитриху Львовичу. Что бы сказала об этом мать Кио? - спрашивал нас Дитрих Львович. Что бы сказал его отец? Мы сочувственно молчали. Дитрих Львович вспоминал, как много сделал он для своего любимого племянника, как заботился о нем. Рассказ о прошлых временах так сильно действовал на него самого, что иногда слезы выступали на глазах. Борису Боссарту, который до этого учился в немецкой школе и хорошо говорил по-немецки, было поручено переключать Дитриха Львовича на что-нибудь другое. Тогда наш учитель вспоминал об уроке, вызывал кого-нибудь к доске, просил почитать из учебника кусочек текста, потом звал другого ученика и диктовал ему пару фраз, а тот старательно писал их на доске. Потом он задавал нам урок: прочитать дома следующую страницу в книжке и перевести пять-шесть предложений на русский язык. На следующем уроке все повторялось в той же последовательности и без всяких вариаций. Месяца через три Дитрих Львович заболел и больше не появлялся.