Вермон привык разговаривать с королевой без обиняков. Он попытался открыть ей глаза и показать всю опасность такого сближения. "Вы стали слишком терпимы к нравам, манерам и репутации ваших приближенных, говорил он. - Я могу доказать, что в вашем возрасте такая терпимость, особенно к женщинам, приведет к плачевному итогу, допустим, вы ввели ее в свое общество, потому что она исключительно любезна; правда, она не столь безупречна, как, скажем, священник, но не явились бы дурные манеры и скверная репутация пропуском в круг ваших приближенных, вот что действительно очень опасно. В последнее время вы даже не пытаетесь сохранить отношения с теми женщинами, которые этого достойны". Мария-Антуанетта спокойно прослушала нравоучение, однако после, с улыбкой на устах, сказала аббату, что он ошибается насчет ее подруг, и снова вернулась в старую компанию.
Завалив подарками свою подругу, Мария-Антуанетта пожелала, чтобы граф де Полиньяк занял почетное и высокое место при дворе. Мария-Антуанетта хотела сделать его первым смотрителем королевской конницы, преемником графа Тессе, жена которого была из могущественного рода де Ноай. Назначение преемника на этот пост было нарушением Этикета. Королева же презрела этот факт, тогда как семья де Ноай восприняла подобный акт как вызов. При дворе начинали шептаться по поводу такого великодушия королевы к Полиньякам, поскольку этот пост подразумевал денежное содержание в размере 80 ООО ливров. Предвидя подобные последствия, Мерси и Вермон пытались убедить королеву хотя бы сохранять приличия и спасти свою репутацию. Однако ради того чтобы доставить радость своей подруге, она готова была пойти на что угодно, даже неосторожно расправиться с семейством де Ноай, которое "возомнило себя могущественным стадом при дворе", - как писала она матери.
Щедрость королевы по отношению к своим друзьям не знала счета. Мария-Антуанетта продолжала тратить невероятные суммы на свои наряды. Однако они казались настоящей мелочью по сравнению с теми суммами, которые она тратила на украшения, в частности на бриллианты. В начале года она купила втайне от короля подвески, цепа которых была просто баснословной - 460 000 ливров. И - поскольку не смогла вовремя заплатить ювелиру, как она это обещала, ей пришлось прибегнуть к великодушию короля, чтобы уладить денежные проблемы. Однако этой покупки ей было недостаточно. Она продала по самой ничтожной цене несколько личных драгоценностей, для того чтобы купить великолепные бриллиантовые браслеты стоимостью 250 000 ливров. Так как мать делала ей постоянные замечания, "упрекая в том, что она вовлекает своего супруга в бесполезные и ненужные растраты", она сказала Вермону: "Ну вот, о моих браслетах уже известно в Вене!". На вопрос Вермона о том, сильно ли расстроена императрица, ответила как всегда беззаботно: "Взгляните сами" - и протянула ему гневное письмо матери. Для нее все это было лишь "переливанием из пустого в порожнее", как говорила Мария-Терезия.
В Трианоне королева бесповоротно прожигала состояние. Она заказала у графа де Карамана знаменитые английские сады. До этого обустраивала по последнему слову моды прилегающие окрестности малого замка, все это очень здорово облегчило королевскую казну.
Новым капризом королевы стала китайская пагода. Она уже представляла себе манеж с павлинами, разноцветную форму драгун, придворные и свита были также частью антуража. Был построен театр, только для самых близких друзей. Мария-Антуанетта мечтала о том, что она будет играть в этом маленьком театре, как она это делала когда-то. Во время своего пребывания на посту министра Тюрго приложил немало усилий, чтобы ограничить кредиты, требуемые на устройство Трианона. Несколько раз работы останавливались из-за отсутствия денег. Как всегда очень нетерпеливая, королева возмущалась, когда работы останавливались, и это только добавляло в ней ненависти к тому, кто был причиной остановок и задержек. Тем не менее общество выражало явное недовольство тем, что королева становится причиной таких больших расходов. Что тут говорить, если ее долг уже составлял 487 272 ливра, а теперь расходы удвоились?
Как и Мария Лещинская, Мария-Антуанетта очень любила азартные игры - это были "игры на деньги", которые редко оставляли ее в проигрыше. Ландскнехт и фараон, запрещенные даже для принцев, казались ей гораздо более интересными и захватывающими, чем лото и каваноль. Во время поездки в Фонтенбло осенью 1776 года лаской и лестью она смогла получить от мужа разрешение привезти ко двору парижские банкометы. Король подумал со своей обычной мягкостью, что это не повлечет за собой никаких последствий, ведь речь идет всего об одном вечере. Банкометы прибыли 30 октября и их отправили в апартаменты принцессы Ламбаль до утра 31-го, где королева играла до трех часов утра. Это можно было сравнить со стихийным бедствием, сметающим все на своем пути. Однако королева лишь пошутила на этот счет, сказав королю, что он позволил ей играть и при этом не определил продолжительности игры, так что теперь она вправе играть тридцать шесть часов. Король рассмеялся в ответ и ответил: "Что ж, идите, Вы стоите гораздо больше этого, равно как и это не стоит Вас!". Королева проиграла около сотни ливров, но была без ума от игры. Как всегда очень внимательный к малейшим желаниям жены, испытывая, однако, непреодолимое отвращение к азартным играм, Людовик XVI предложил отправить банкометов. 11 ноября снова начали играть в фараон. Неспособная остановиться, Мария-Антуанетта проводила за игрой ночи напролет. Фараон собирал молодых, ловких людей, презирающих Протокол и Этикет, которые, не смущаясь, употребляли соленые словечки в присутствии королевы. Возбужденная, с горящими щеками, королева весело отвечала им, забывая о солидных и рафинированных аристократах, сидящих и тщетно ожидающих от нее хотя бы одного словечка. Для МарииАнтуанетты результат игры и мнение, высказанное несерьезными и поверхностными людьми, оказались гораздо важнее! В том году в Фонтенбло азартные игры стали неотъемлемой частью королевского двора. Те, кто хотел понравиться королеве и заслужить ее уважение, должны были отличаться отменной щедростью, памятуя об участии в игре.
Глава 10. СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА
Злые языки не переставали чесать. У короля не было фаворитки, и он продолжал оставаться самым внимательным поклонником королевы. Капризная Мария-Антуанетта, чье поведение оставляло желать лучшего, подверглась обстрелу не только французского двора, но многих иностранных. О ней говорили, как когда-то о королевской любовнице. В докладах своим государям послы не упускали малейших деталей. Австрийской сыскной службе удалось перехватить письма барона Гольца к Фридриху II. То, что Мария-Терезия узнала из этих писем, "повергло ее в невероятное уныние". А что могла она испытывать, прочитав депешу графа де Вери, посла Сардинии? 4 ноября 1776 года, рассказывает он, состоялась отставка мадам Тьери, горничной королевы, которая вызвала шквал обсуждений. "Эта горничная, писал он, - фактически надзирала за поведением королевы, а та заставила ее покинуть Версаль". Возвращаясь к этому делу в следующем письме, он сообщает, что отъезд дал повод для многочисленных скандальных предположений. […] "Некоторые утверждали, - добавляет он, - что герцог де Кони в определенные часы входил в апартаменты королевы, которая сама дает повод для сплетен".
В Вене Мария-Терезия была в полном отчаянии и понимала, что положение ее дочери стало "критическим". Вот уже несколько лет Иосиф II думал о поездке во Францию. Однако планы были нарушены смертью Людовика XV. Его присутствие возле сестры сразу же после вступления на престол Людовика XVI могло быть дурно истолковано, однако к 1777 году риск заметно уменьшился. Императору было любопытно посетить могущественное королевство - Францию; ему хотелось укрепить альянс и увидеть своими глазами, в состоянии ли свояк взять на себя ведение важных и деликатных дипломатических дел. Наконец, Иосиф II хотел понять, какой бес смог увлечь его сестру в беспутный водоворот, столь опасный для королевы. С осени 1776 года он окончательно определился в своем решении поехать во Францию, однако сроки визита несколько раз изменялись.
Когда королева узнала о скором приезде своего брата, то сначала невероятно обрадовалась. "Я так долго об этом мечтала и уже не надеялась, что когда-нибудь это произойдет", - написала она матери. Однако радость смешивалась с чувством беспокойства. Она знала строгость своего брата, его решительный и волевой характер, отцовский деспотизм. В своих письмах он был беспощаден и никогда не нежничал с ней. Что же ждать от него в разговоре с глазу на глаз? Понимая, что не сможет скрыть от него личную жизнь, она страшилась объяснений с ним, которые обещали быть весьма серьезными. Обманывая себя, она твердила, что "самым большим счастьем для нее будет то, что, увидев все своими глазами, брат сможет рассеять опасения матери и успокоить ее". Тем не менее именно этот страх заставил ее открыться близким друзьям, а также Мерси. Все это подробнейшим образом отразилось в переписке Кауница, императора и Мерси. "Уверяю вас, я испытываю настоящее счастье, когда думаю, что очень скоро увижу сестру, которую нежно и искренне люблю, и, конечно, я буду прислушиваться к вашим советам, чтобы мой визит стал как можно более полезным для королевы и ее будущего", - писал Иосиф послу. Со своей стороны, Кауниц буквально диктовал императору слова, которые тот должен сказать сестре, те проблемы, которые они должны обговорить. Он посоветовал отложить все самые серьезные разговоры на конец визита и не слишком утомлять ими королеву. "Если король, королева или министры решат, что вы приехали во Францию лишь для того, чтобы вмешаться в их внутренние дела, они будут вести себя натянуто, что же касается Марии-Антуанетты она почувствует смущение, а не радость и счастье". Кауниц еще добавит для Мерси, что Мария-Антуанетта может быть уверена, что император не будет говорить с ней о политике или о внутренних делах Франции и вмешиваться в то, что хоть как-то касается отношений ее и короля. "Скажите королеве, - писал он еще, - что было бы неплохо, если бы она уговорила короля и министра настроиться на отдых, а не на деловую встречу".
Успокоенная Мария-Антуанетта пообещала исполнять любые капризы Иосифа, который путешествовал инкогнито, как обычный иностранец граф Фалькенштейн, и отказался от официального приема в Трианоне. В Париже он остановился у Мерси, а в Версале - просто в гостинице. Во Франции император хотел быть свободным в своих поступках и мыслях, увидеть страну, поездить по провинциям, узнать людей, их нравы, обычаи, условия жизни. А помпа, которой сопровождался любой официальный визит королевской особы, могла помешать ему увидеть и узнать то, что он хотел.
19 апреля 1777 года Мария-Антуанетта со смешанными чувствами ждала брата. Она поднялась в то утро рано. Император провел ночь в замке Малый Люксембург и должен был покинуть столицу в восемь утра. Королева отправила Вермона встретить его во дворе замка, поскольку император хотел сразу же без свидетелей отправиться в апартаменты сестры. Он прибыл в половине десятого. Тщательно выполняя поручение, Вермон провел императора через пустынный холл, затем по задней лестнице, которая вела в апартаменты королевы. Мария-Антуанетта была еще не убрана и одета по-домашнему. "Первые минуты их встречи были очень трогательны; они нежно обняли друг друга и долго стояли так, молча, им не надо было ничего говорить друг другу", - записал Мерси, которому открылся Вермон. Но всплеск первых эмоций прошел, и королева увела брата в дальний кабинет, где они оставались наедине около двух часов. Иосиф был очень взволнован и удивлен, последний раз он видел эрцгерцогиню, когда та была еще маленькой девочкой с большущими глазами, а теперь перед ним стояла прекрасная величественная женщина. Он сразу же сказал, что "если бы она не была ему сестрой, и к тому же любимой и родной, он, не колеблясь, решил бы жениться второй раз, чтобы обзавестись столь очаровательной женой". После шутливого комплимента королева стала более мягкой и откровенной, она говорила с ним так, как никогда и ни с кем, и держалась очень естественно. Она рассказала ему обо всем, что ее тревожило, и прежде всего о странной семейной жизни, не скрывала даже сугубо личные и интимные подробности отношений с мужем. Ей было необходимо исповедаться перед ним, ничего не скрывая. Император слушал очень внимательно и с большой нежностью. Он смог убедить ее в том, что приехал исключительно для того, чтобы помочь ей разрешить семейные проблемы. И королева, теперь уже совершенно спокойная, проводила его к Людовику XVI, который очень тепло принял свояка, намерения которого, правда, были пока не ясны королю.
Несмотря на то, что его встретили как брата, император сохранял официальный тон в присутствии Марии-Антуанетты. Братская любовь не мешала ему оставаться внимательным наблюдателем жизни сестры. И лишь в садах Трианона или небольших апартаментах королевы они могли говорить, не соблюдая правил Этикета и Протокола. Королева открывала ему самые потаенные уголки своей души, самые тайные секреты. Иосиф слушал, размышлял, давал советы, но не критиковал, вдохновляя и побуждая к открытости и откровенности. Разумеется, он посещал и увеселительные мероприятия королевы, сопровождая в Оперу, где ее по-прежнему встречали аплодисментами. Ежедневно он обедал с королевской семьей, по вечерам отправлялся к мадам Гемене или к принцессе Ламбаль. Ему интересно было понять, какую силу и влияние имеют эти женщины, а также масштабы придворных интриг. Ничто не ускользало от его внимания, однако он по-прежнему оставался нейтральным по отношению к внутренним делам Франции. Он много размышлял, иногда проводил целые вечера у Мерси, с которым они обсуждали положение его сестры. Мерси, как никто другой, знал королеву.
Император смог теперь позволить себе иногда делать сестре замечания по поводу туалета, привычек или окружения. Так, например, он не согласился с тем, "что мадам де Полиньяк - умная и прозорливая женщина". Надеясь получше узнать мадам, он "вывел ее на разговор, касающийся непосредственно королевы". В результате разговора император окончательно сделал вывод в том, что она достойна презрения. К тому же он не делал из этого тайны. Вечером он высказался самым нелицеприятным образом о салоне мадам де Гемене, который назвал настоящим притоном. Хотя сестра и пыталась подготовить его к обществу, насквозь продажному, где любовница могла стать законной хозяйкой двора, подобного положения дел он не мог даже представить. Мария-Антуанетта выслушала брата, не произнеся ни слова и с видимым достоинством, однако сразу после этого вернулась к подруге и продолжила игру, хотя перевалило далеко за полночь. Император был "вне себя от гнева", и Мерси вынужден был взывать к его терпению и надежде.
На следующий день император первый раз поговорил с глазу на глаз с королем. Лед в официальных отношениях между двумя государями был нарушен.
Иосифу II нравился этот неуклюжий юноша с грубоватыми манерами, в котором он тем не менее видел мудрого политика. Король, не колеблясь, поделился с императором своим горем "о том, что у него нет детей, он вдавался в мельчайшие подробности по поводу своего физического состояния и спрашивал совета у императора". Доверительные беседы с Иосифом, которые передавались Мерси, а он в свою очередь все передавал императрице, принесли желаемые результаты. 4 октября Иосиф написал своему брату Леопольду: "Король Франции, как Вы, наверное, уже знаете, наконец, совершил великое дело, и королева теперь может вскоре забеременеть; они оба написали мне и благодарили за советы. Хотя на самом деле, я знаю, причиной всему были невежество, неловкость и апатия". На пикантном французском он довольно холодно и отстраненно описал секреты супружеской жизни: "Его поведение в супружеской постели своеобразно, он вводит крайнюю плоть и остается там примерно две минуты совершенно неподвижно, затем выходит, оставаясь по-прежнему в состоянии эрекции, и желает супруге спокойной ночи. При этом он считает, что все нормально, иногда, разумеется, у него случаются ночные поллюции, но однако он совершенно доволен собой и говорит, что не испытывает удовольствия и рассматривает это как супружеский долг. Ах, если бы я мог присутствовать хоть раз при этом, я бы все уладил, нужно заставить его освободиться от семени. Моя сестра, разумеется, ничего при этом не испытывает, они похожи на неловкий и неопытный дуэт".
Трудно быть более откровенным. Теперь мы можем понять, что толкало Марию-Антуанетту оставлять своего мужа по ночам. В прекрасном портрете королевы Марии-Антуанетты, принадлежащем перу Стефана Цвейга, используются некоторые фрагменты переписки, до сих пор тщательно скрываемой. Именно он первым обратил внимание на взаимосвязь сексуальной неудовлетворенности королевы и ее поведения. Другие историки Марии-Антуанетты впоследствии повторили аргументы этого сторонника Фрейда лишь для того, чтобы хоть как-то уберечь от бесконечных пересудов и сплетен память о королеве. Если верно, что откровение, связанное с супружеской жизнью королевы, заставило по-новому взглянуть на личность Марии-Антуанетты, то необходимо под этим углом пересмотреть и многие ее поступки.