Что же случилось с Симоной? В то время как я пытаюсь быть со всеми внимательным и обходительным, во мне неистово бьется одна мысль: вполне может быть, что она не знала времени нашего прихода. Возможно, ее друзья из флотилии находятся в отпуске. Возможно… возможно… возможно…. Я готов прямо выскочить из кожи от неизвестности. И виной тому колкие ухмылки Кресса, когда мы встретились. Не покраснел ли он от стыда? Этот его недобрый взгляд определенно не обещает ничего хорошего. Не совершила ли Симона какой-нибудь глупости? Если бы что-то произошло, то кто-нибудь из наших уже сообщил бы мне! Пытаюсь успокоить себя насколько возможно.
Перед воротами бункера стоит омнибус для экипажа лодки. С десяток человек цепочкой перебегает к нему. Замечаю, как, неуклюже косолапя, двигаются матросы.
Если когда-нибудь соберусь снять фильм, говорю себе, надо показать и эту нашу неуклюжесть движений, и шаткость походки. Поле долгого боевого похода каждый двигается совершенно по-другому, нежели в начале: эти пятьдесят человек заперты длительное время в стальной трубе. Недели напролет они провели как пленники – практически не выходя наружу. Потому и походка как у узников вышедших на свободу и опьяненных свободой. Я бы хотел поехать сразу в Ла Боль, на нашу виллу Кер Биби, вместо того, чтобы присутствовать на вечере встречи в нашу честь в отеле "Мажестик". Мне не хочется присутствовать на этом празднестве, который быстро перейдет в обыкновенную попойку. Старик интересуется у меня: "Ты поедешь со мной в "Мажестик"?". И тон его вопроса звучит как приказ.
- Со всеми шмотками? – спрашиваю нерешительно.
- Если причина только в этом, то я выделю тебе матроса для отправки вещей.
- Покорнейше благодарю. Но я и сам могу с этим справиться.
Машина для Старика стоит наготове. Фон Кресс организовал – нам надо как можно быстрее попасть в Пен Авель, в наш штаб. Инженер-лейтенант должен еще поработать на подлодке. Оба Вахтофицера хотят поехать вместе с командой на омнибусе. Старик сам собирается вести большой Хорьх. Итак, мы остаемся вдвоем, я укладываю свои вещи на заднем сиденье, сам же занимаю место рядом со Стариком. Старик шумно дышит, словно загнанный конь. Ему тяжело управлять автомобилем, т.к. его ноги в толстых морских сапогах, а мне подобное знакомо по собственному опыту. Однако ни к чему гнать ему сейчас по колее правым задним колесом: он ударяется о бордюрный камень и приходит в ярость оттого, что забыл переключить передачу. Старик переключается на первую передачу, когда ловит на себе мой укоризненный взгляд. Так, теперь еще по щебеночной дороге, да так чтобы щебень полетел во все стороны веером из-под колес! Совсем спятил Старик! Конечно: теперь он сгоняет весь свой гнев на этой дороге. Хоть бы удалось нормально доехать! У него в голове не укладывается то, что его могут куда-то откомандировать. Как это могло случиться? Вытащить Старика с фронта – об этом не могло быть и речи.
- Прямо погоня какая-то… – произношу громко. Старик принимает это за команду еще прибавить скорость, но тут же снимает ногу с педали газа: мы въезжаем в город.
Сен-Назер был уже серьезно разрушен, когда мы уходили в поход. Между тем, теперь город кажется совершенно опустошенным.
- Хотел бы я знать, чего еще ожидать от этих Томми? – вырывается у меня против моей воли.
- По крайней мере теперь ясно, что здесь уже никто больше не ходит на работу. – отвечает Старик. Затем добавляет:
- Но в таком случае им нечего жрать, а это еще хуже.
Мы останавливаемся. Разрушенный дом превратил эту улицу в тупик.
- Проклятое дерьмо! – ругается Старик и начинает разворачивать машину. При этом ему приходится трижды сдавать назад и обратно, и он лишь переутомил себя этими маневрами.
- Не мешало бы установить здесь парочку указателей, – ворчит он себе под нос. – Эти ребята размолотили тут все в пух и прах. Был бы я французом, задал бы я братишкам по первое число.
Внезапно я подумал о том, как вела себя Симона за неделю до нашего отплытия. Что за дурацкая идея пришла ей в голову открыть кафе только для солдат! А название-то какое: "Кафе а ля дружок Пьеро"! Пока Старик проходит слаломную трассу среди развалин, убеждаю себя, что смогу ужаться в предстоящей командировке, чтобы выиграть немного времени. Оставить Симону одну и без защиты – это была, конечно, моя ошибка – особенно когда стало ясно, что она окружена завистью и интригами. Но затем я снова подумал: "Вот черт! Ведь все было уже в полном порядке!" однако, мне необходимо лучше задуматься о том, как Симона отреагирует на мой скорый отъезд в Берлин. На доклад к Геббельсу! Если бы я только знал, что это может значить! Но разве не хотел я ранее покинуть Ла Боль? Этот приказ надо бы подробно рассмотреть со всех сторон. О подлодках я знаю уже достаточно. У меня уже довольно материала для книги на эту тему. И если я все хитро проведу, то мне должно повезти получить в Берлине приказ на отправку в Фельдафинг. Бог знает, сколько времени я не имел настоящего отпуска. Было бы здорово взять с собой рукопись и спрятать ее в безопасном месте в Фельдафинге. И пленки, конечно же, тоже. Внутренний голос тут же начал убеждать меня: Радуйся, если удастся убраться отсюда целым. Здесь уже начинает гореть земля под ногами. Симона не может служить тебе тормозом на этой дорожке борьбы за жизнь. Голос Старика, не удосужившегося даже повернуться ко мне, врывается в мои мысли:
- Итак, что там у тебя приключилось?
- Меня откомандировывают в Берлин, к Рейхсминистру агитации и пропаганды. Старик в полной мере разыгрывает свое смущение. Сделав два-три вздоха, он спрашивает:
- Как так?
- Я сам только что узнал это от нашего труппфюрера.
Старик настолько удивлен, что даже убрал ногу с педали газа. Словно ему лучше думается, когда он едет медленнее.
- Не навсегда же? – спрашивает он и прибавляет газу.
- Черт его знает!
- Радуешься?
- Как насчет госпожи фортуны, когда она из своего рога изобилия высыпает кому-нибудь на голову пару булыжников?
- Гм, – подозрительно произносит Старик, однако затем поправляется:
- Ну, я бы назвал это большой неожиданностью. Может быть, для тебя еще одно спецзадание? А может, это я такую кашу заварил?
- И твои в пух и прах, разбитые британские миноносцы тоже!
Мы говорим так, словно оба откомандированы в Берлин к Геббельсу. Старику, кажется, стало лучше, в противном случае он не оставил бы своей язвительности и новой попытки загнать меня на пальму. Замечательный заголовок, которому место во всех газетах над моим репортажем, однако мне он не принадлежит – и это Старик знает точно. Он теперь сосредоточенно смотрит на убегающую под колеса дорогу и молчит.
Как тактично я отбуксировал себя наверх! Настроение присутствующих не разрушилось от внезапного появления на горизонте такого неожиданного гостя. Приятно, что наш брат в конце концов чему-то научился. А заодно и местного коменданта и командующего приморским районом, да и еще пару высоких военных чинов и Симону с ее жизненно важным предприятием. По большому счету извлекаю выгоду и для себя. Но, собственно говоря, из-за чего все это волнение? Откуда такая истерика? Однако, прежде всего, мне необходимо смыть с себя весь этот панцирь грязи и дерьма. Под душ, в ванну – прочь этот трагедийный пафос!
Снаружи вновь доносится звук авиамоторов. Звук множества самолетов накатывается и опять уплывает, и снова накатывается. Должно быть, готовится налет на Сен-Назер.
В балконной двери противно дребезжит стекло. Господи! Ну, когда же закончится этот шум моторов? Никогда ранее не слышал шума стольких самолетных двигателей. Старик все верно предчувствовал. Ему поступало так много радиосообщений, что, конечно же, сыграло свою роль…
Лежать! Командую себе. Просто лежать во всем своем дерьме и грязи. Я уже полностью спекся. Все пережитое было для меня уже слишком.
А внизу эта беседа свиней с красными от попоек рожами? Из них никто не знает, что такое качаться как на качелях, когда глубинные бомбы взрываются за бортом. В этот момент даже задница мгновенно покрывается потом. Жить припеваючи, в неге и роскоши – это худший сорт жизни на такой бойне.
О том, что мы вернулись, Томми, скорее всего еще не знают. И если мы были объявлены ими как затонувшие, и если связи Симоны противной стороной еще функционируют – а она всегда давала мне это понять – если это так, то … ну, конечно! Конечно, логично, что в таком случае она и не появилась в Сен-Назере, когда мы вернулись на базу из похода. Голова идет кругом. Пытаюсь анализировать происшедшее дальше: если все сложить вместе, то выходит, что она имела информацию о том, что мы не вернемся, ведь только в этом случае она осмелилась бы пригласить в дом всю эту надутую банду чванливых свиней. Или не так? Но как – за все богатства мира хотел бы я знать – как ей удалось все это устроить? Опять этот надоедливый шум. А может быть у меня уши не в порядке? Сильно встряхиваю головой и тут замечаю: шум доносится не с улицы, а из зала внизу.
Он теперь сосредоточенно смотрит на убегающую под колеса дорогу и молчит.
Спустя некоторое время говорю:
- Полагаю, в этом что-то есть, – а про себя добавляю: А что может быть иное, как не беда? Ведь если я соглашусь остаться в Берлине – тогда прощай флот и прощай Бретань!
- А может тебе всего-то и надо нарисовать Юпа ? – говорит Старик, и продолжает:
- Ну, как командующего подлодками ты рисовал: с листом бумаги в правой руке – приказом о боевом выходе или что-то в этом роде – и очень мощного человека!
- Ах, это был всего-то набросок – мелом и красным карандашом… .
Старик кивком принимает это мое объяснение, и делает это так, словно стремится навсегда покончить с разговором о Берлине. Наконец выезжаем на простор и мчимся вдоль моря. Старик выбрал тыловую дорогу, которая короче прибрежной, захватывающей каждую бухту. Чтобы справиться с охватившем меня волнением, пытаюсь сконцентрироваться на мелькающем вокруг ландшафте, и словно в первый раз всматриваюсь в окружающий пейзаж. Старик откашливается и вновь начинает:
- Я вот чего не понимаю: что ты имеешь против радиорепортера? Ведь в высшей степени благородно с его стороны, что он предоставил мне в распоряжение свою машину.
- Ты так думаешь, в самом деле?
- Ну, иначе нам пришлось бы ехать автобусом.
- Но тогда им не удалось бы так быстро выдавить тебя в Пен Авель.
- Я не позволю никому меня куда-либо выдавливать.
- Однако тебе придется! Репортаж такого героя-обладателя Креста с Дубовыми листьями из боевого похода – это вполне в духе наших радиорепортажей. Такие ребята засунут тебе микрофон, куда захотят.
- Опять эта твоя военная косточка! – с издевкой парирует Старик.
- О господи!
Старик замолкает. Минутой позже он вновь спрашивает:
- Я не очень гоню?
- Очень. Но ты можешь и спокойнее ехать. Ибо лучшего подарка для репортера, готовящего доклад командиру бригады, как то, что мы с тобой разбились в лепешку, не придумать.
Старик насуплено молчит. Затем меняет тему:
- Ты полагаешь, у меня недостаточно силенок, чтобы стать командиром флотилии? – Эти слова его звучат так, словно он пытается утешить меня. – Когда ты отчаливаешь? Я имею в виду, когда ты должен уехать?
- Уже завтра вечером.
- Уже завтра?
- Да. Они ждали нас гораздо раньше.
- Четырьмя днями раньше…
- А теперь приходится спешить. Я ведь должен еще в Париж сообщить.
- Вероятно, тебя подготовят там к поездке в Берлин.
- А дьявол его знает!
- Ну, уверен, ты скоро вернешься.
- Тебя-то здесь уже не будет.
- Бабушка надвое сказала. Девятка еще не освободилась.
- Девятка – это же Брест?
- Да. Брест. Смешно: там начиналась моя военная карьера.
- Ну да. С атаки на эсминцы. Как назывались твои?
- Гальстер и Лоди.
За разговором я даже не заметил, что мы находимся уже на нашей авеню – на широком прибрежном бульваре. Тут-то уж Старик гонит во всю катушку. В тайне, мне было даже очень приятно, что он, вопреки своей натуре, так много говорил. Спустя несколько минут мы въезжаем на щебеночную дорогу, ведущую в Пен Авель. Радиорепортер стоит в дверях раскинув руки, словно гостеприимный хозяин. Проклятье! Как это ему удалось? Он, что – второй Кресс? Старик хорошо знает дорогу: короткая лесенка наверх и вот она – наша угловая комнатка. Едва мы уселись в отвратительные, глубокие, кожей обтянутые кресла, заявился господин Кресс со своей речью. Потирая руки, выперев вперед острый кадык, он с видимым удовольствием начал свое представление. Несмотря на то, что я прикрыл ладонями уши, все же слышу его помпезную речь:
- Гордое оружие… непоколебимо… серые волки и зеленое море… фюрер… фюрер… фюрер…, – и еще раз: -…фюрер… Альбион на коленях… конец войны…
А перед моим взоров возникает Симона в ее кафе, где она словно кошка изогнувшись у круглого столика вяжет что-то. Стала ли она более осторожна, чтобы избежать риска показаться в Сен-Назере? Старик тоскливо оглядывается, а затем глухим басом произносит:
- Неплохо бы промочить горло…
- Все уже готово, господин капитан-лейтенант! И это здорово, что скоро наши узы дружбы поедут скоро в Берлин. Было бы просто сказочно, если бы немецкий народ перед Вашей поездкой на Родину…
- Буль-буль-буль, – произношу так тихо, что лишь Старик видит, как двигаются мои губы.
- Коллега из кинохроники это ярко высветил, – продолжает свое ломака Кресс, – ха-ха-ха! Служа мне фоном своими фильмами, так сказать в качестве заместителя!
- Вот сука! – шепчу Старику.
Нас приглашают придвинуться ближе к большому круглому столу. Кресс уже установил там микрофон на треноге и уселся в такой позе, чтобы задавать свои пошлые вопросы Старику. Сначала он основательно откашлялся, а затем закусил удила:
- Дорогие радиослушатели! Наш герой сегодня – это герой, награжденный Крестом с Дубовыми листьями, который возвратился к нам из своего боевого похода. Треугольный вымпел взметнувшийся на выдвинутой штанге перископа его подлодки заявил о его новом большом успехе…
Господи! Что за чушь! Думаю про себя и бросаю взгляд на Старика., который, словно большой медведь ведомый за кольцо продетое в нос, пытается изобразить на лице мину этакого добродушия.
- Итак, господин капитан-лейтенант, какая же по счету была эта Ваша победа?
- Тринадцатая!
- Тринадцатая? Это восхитительно! Поход с таким счастливым числом – неудивительно, что вам сопутствует боевая удача!
- Я вижу это несколько иначе…, – произносит Старик, и господин Крез с ужасом кривится при этих словах. Но тут же берет себя в руки:
- Дорогие радиослушатели! Мы продолжим через минуту. А сейчас немного музыки, спокойной и тихой, а затем мой первый вопрос нашему герою.
Взглядом пытаюсь призвать Старика к выступлению, но он явно не хочет поддаваться.
- Дорогие радиослушатели! Представьте себе, как из необычно сильно охраняемого каравана судов, состоящего из таких драгоценностей как конвоируемые пароходы с живой силой и танкеры, несущие в себе высококачественное горючее для самолетов, стремящихся наносить через Атлантику террористические налеты на немецкие города …
Старик при этих словах отрицательно качает головой, но репортер лишь делает успокаивающий жест рукой и продолжает молоть свою чепуху:
- Вы ведь это отчетливо видели через свой перископ, господин капитан-лейтенант…
К моей радости, произнеся все это, наш шустрик покраснел. Справившись с этой минутной слабостью, он внезапно увидел, что Старик изумленно уставился на него, а в следующий миг Старик обращается к нему:
- Через перископ? При такой погоде? Нет сэр. Это была атака в надводном положении и в дневное время. Однако назвать это время днем – уже будет большим преувеличением: из-за плотной пелены дождя было почти также темно как в … , – Старик замолкает в последнюю секунду. Я же невольно добавляю:
- …заднице. – И тут же получаю сердитый взгляд в свою сторону.
Отец небесный! Говорю себе. Все та же старая песня! Что за чепуху готовят всегда в радиопередачах. Пока все это будет продолжаться в таком же духе, займусь-ка я лучше своим труппенфюрером. В этом человеке все выдается как-то необычно: нос, уши, ноги – в целом этот чудик на добрых полголовы выше любого нормального человека. Остро прочерченные носогубные складки придают ему озлобленный вид. На левом рукаве куртки у него бляха с надписью Narvik. Дурацкая идея такую свинцовую штуковину, размером чуть ли не в руку, прикрепить на рукав. Его брюки – это всего лишь потерявшие свою форму бриджи, голенища сапог смяты в гармошку. Конечно же, Кресс достаточно умный человек, чтобы знать, как обстоят дела на самом деле. Но в своем упорном фанатизме он подавляет в себе собственное знание реальности. Он раздраженно реагирует, когда посмеиваются над его ухарством, становится злым, когда его загоняют в угол имеющимися доказательствами его неправоты. Тогда он ведет себя так, словно моча ударяет ему в голову. Мысли мои готовы улететь дальше, но слышу, как Старик вновь привел в замешательство господина труппенфюрера:
- … собственно говоря, было больше случаев, но мы промахивались.
- Промахивались??
- Так точно! Промахивались. Но затем вновь показывается пароход с новыми отрядами тех, кому жить надоело и движется прямо по курсу торпедного аппарата. Тут-то мы и даем ему жару – я имею в виду – нашей торпедой.
- Ну, Вы просто счастливчик, господин капитан-лейтенант! И этим примером Вы лишний раз подтверждаете, на чьей стороне сегодня воинское счастье!
Старик глубокомысленно кивает и произносит:
- Да, так бывает.
Кресс принял эту реплику как сигнал к завершению разговора:
- Очень лаконично! – говорит он негромко. Теперь моя очередь помочь Старику:
- Наш экипаж давно ждет нас… . При этих словах ловлю на себе злобный, полный яда взгляд Кресса.
- Да, мы не должны заставлять людей ждать! – говорит Старик, наконец, и тут же, весь подобравшись, резко встает.
Когда мы вновь сидим в машине, Старик вдруг говорит:
- Ну что? Вроде все прошло хорошо….
Заметив, что уже стемнело, включает фары. Едва выехав на прибрежную дорогу, он тут же вновь выжимает полный газ, словно гонщик на треке. Экипаж уже давно собрался в бывшем люкс-отеле – все, кроме пары часовых, оставшихся на посту в лодке. Присаживаюсь напротив Старика у длинного, накрытого белой скатертью стола по левому борту. Наполненный пивом и шнапсом бокал стоит уже наготове. Никто не должен заметить, как горит почва у меня под ногами. Только бы не напиться!
Но, предупреждаю себя: ты, дружок, разучился пить "ерша"! Потому позволяю себе выпить лишь пару бокалов. Не хватало еще мне заявиться в Кер Биби напившись как свинья.
Стоит закрыть глаза, как меня охватывает чувство качки: морской переход все еще в моей крови, и в течение нескольких секунд я даже не понимаю, где нахожусь. А что это еще за гудение, доносящееся из открытых окон? Оно то приближается, то удаляется, а затем вдруг исчезает заглушенное шумными голосами членов нашего экипажа. Но лишь наступает секундная тишина, как вновь раздается странное гудение за окном.
Нет никакого сомнения в том, что это шум авиационных моторов!