* * *
2 декабря 1953 года
Мои милые, несравненные родные! Дорогие Юлианка, мамуля и вся династия!
Поздравляю Вас с почти наступившим Новым годом и от всего сердца желаю Вам не нового счастья, потому что вы не имели старого, а просто счастья, хотя бы и не безмятежного, но вознаграждающего за неотразимые невзгоды жизни. "Бог приходит без колокольного звона", - так говорили в старину, когда образно хотели выразить мысль, что радость и счастье приходят внезапно, когда их не ждешь или совсем перестаешь ждать…
Дорогой мой сын и друг Юлианушка! Прошу тебя, не придавай значения моим стенаниям. Все мои недомогания сущие бобо, и я переношу их с твоей помощью и помощью мамули, с мужеством, достойным мифического Сцеволы. Твои призывы, расположенные на полях письма, бодрые, остроумные строки ваших писем, твой свирепый взгляд с фотографии действуют на меня, как успокаивающее и "устрашающее". Все это помогает мне истязать внутренние ресурсы моей мудрости и не подвергаться коррозии от влияния окружающей среды. Будь уверен, что сберегу свою честь, как и любовь свою к тебе, несмотря на то, что оставаться коммунистом в моем нелепом положении куда сложней, чем быть партийцем на воле. Но этот этап для меня - проверка моих моральных устоев.
В 1927 году я стаскивал с балкона бывшего Коминтерна троцкистов, но за мной была вся моя Красная Пресня, на войне - рядом были боевые друзья, а теперь я один со своей тоской и незаслуженным позором. Но тюрьма для меня зря не прошла. Я много поработал над собой и вычистил из себя много житейского хлама с добросовестностью ассенизатора. Нет! Я не стал хуже, и это чванливое заявление, надеюсь, подкреплю делами во славу моей Родины!
Посылки отличны по содержанию и качеству… Если еще не поздно: ватные штаны не шли. Я исправил кое-как старые и холода не ощущаю. Ботинки при мне, но без пряжек, а с шнурочками. Куртку, после долгих перипетий, я получил и ношу с успехом. Шапку уберег и ношу ее фертом. Франт: банты на ногах, банты на голове, усы а'la Чингизхан, на носу - две пары очков и капюшон! Прямо бедуин в пешем строю!
"Капитал" перечел. Самое сильное место по драматизму - "Первоначальное накопление". "Рентой" не занимался - мелок шрифт. Читай сам - я тебе верю. Освежил в голове некоторые работы Ленина.
Покончил с книжками идеалистов всех времен и школ. Вник в историю и философию буддизма, браминизма и проч. - это стереотипные, порой красивые, а порой мрачные сказки. Все эти идеалисты и теософы не внесли хаоса в мою черепушку. Сейчас перечитываю Щедрина и читаю пьесу Оскара Уайльда на анг. языке, страдая из-за отсутствия англо-русского словаря с фонетикой и идеоматикой. Библиотека здесь богатая, но я был книгами избалован, и большинство книг, из имеющихся здесь, прошли через мои руки в гранках и верстках. Вот беда, все словари в библиотеке разобраны. Свою книгу "выхаживаю". Ее страницы шелестят в извилинах моей "высокоорганизованной" материи. ОГИЗ когда-нибудь родит ее, и для этого стоит жить. Очень жаль, что здесь нельзя поработать над рукописью и получить из дому некоторые книги. Ну да ладно, потерплю.
Тем временем я радуюсь твоим успехам учебным. Твои планы, связанные с библиотекой И.Л. и аспирантурой, мне приятны. Если добьешься успеха - будет очень хорошо. Помнится мне, что ты в своих конспектах допускал небрежность - писал на клочках, не заводил тематических записных книжек и т. д. Се грех! Помни: даже в посредственной книге можно обнаружить интересную мысль, фразу. Надеясь на память, не записываем, забываем, а потом сожалеем. Жизнь коротка, - книг много. Читая книгу, надо ее сразу выжать, как лимон. Забыть хорошую мысль, факт - расточительность и безхозяйственность.
Уж такой я неисправимый назидатель! Ты, хотя и "сам с усами", но для меня по-прежнему малое дитя, нежно любимое. Ты у меня единственный, - значит должен быть на голову выше меня по всем статьям, но при всем этом уважать пусть невеликие, но здравые мысли.
У нас здесь было холодно, морозно, зимно. 2.XI необычайно поздно улетели грачи, гнездившиеся за стеной на дереве. Я удивлялся, как, живя на воле, можно издавать такие богопротивные звуки, царапающие сердце. Но после их отлета стало еще грустней! Теперь наступила ростепель и вдруг на решетке зачирикали воробушки, повадились голубки сизые и все воркуют. Как это хорошо!
…Накануне мне снилось, что потерял тебя в толпе, долго искал и, наконец потеряв надежду, нашел около Манежа. Радуясь и плача, я смеялся во сне, да так громко, что мой сосед пнул меня в бок. Узнав причину моего смеха, он очень горевал, что прервал мой счастливый сон. Крепко тебя прижимаю к груди, в преддверии всамделишного поцелуя и начинаю считать минуты до следующего письма.
* * *
6 января 1954 года
Дорогие мои родные, матуля, Юлианушка.
В твоем письме от 27.XI, где были чудесные послания и от мамы и Илюши, ты писал мне, что к Новому году пришлешь мне письмо, а его нет и теперь. В чем причина? Экзаменационная сессия?! Болен? Ждешь меня домой? (Зачем писать, если скоро увижу?) Или, быть может, досрочно начал встречать Новый год и пьешь за мое здоровье вторую декаду?! Был такой исторический, весьма смешной случай: граф Драгомилов - отважный воин, кутила, любимец императора - послал телеграмму Александру III: "Поздравляю Новым годом. 3-й день пью Ваше здоровье". Не лишенный остроумия и такта император ответил: "Благодарю, но не пора ли перестать".
Благодарю тебя, Юлианушка, за роскошные штаны (ватные) и нежнейшие, тончайшие шаровары цвета бедра новорожденной нимфы. В такой одежде мне не страшны ни сырость, ни мороз.
Живу под впечатлением, что правосудие полностью восторжествует - расстрел Берии и его опричников, мощное начало… Мне почему-то кажется, что Р. А. Руденко познакомился с моим письмом к К. Е. Ворошилову. У меня предчувствие, что на этот раз мое письмо попало в руки, которые дали делу ход, толчок. Верно, мне надоело целовать вас и прижимать к сердцу письменно. Очень, очень мне хочется все это произвести на самом деле. Нет сладости в проштемпелеванных поцелуях.
…Теперь я жду большого, подробного письма обо всех и обо всем. Здоровье? Сессия? Об одном прошу: не гонись за должностями, окладами и проч. фейерверком. Остепеняйся! Меньше званий - больше знаний и патриотизма! Признание и материальное благополучие придет само по себе, но зато прочно и не на зыбкой основе.
Кончаю письмо уведомлением, что начинаю свой трутневый день обозрением твоего портрета и перечитыванием твоих боевых призывов и повелений. Я тебя очень люблю и писать об этом может только очень талантливый литератор. Да, да! Просто верь мне и ты не ошибешься. Мамульку мою и всех, иже с ней, целуй. Надеюсь, что она не лишена столь нужного ей внимания и заботы со стороны моих любимых братьев и сестричек. Кланяйся маме.
Всегда твой.
* * *
5 февраля 1954 года
Родной мой папулька!
Пишу тебе эту весточку и не чаю застать тебя во Владимире. Во вторник я был в Прокуратуре, - там мне пообещали, что тебя вот-вот перевезут в Москву, а здесь можно устроить фрукты, новые очки, может быть даже и свидание. Т. Старичков мне сказал, что как только тебя привезут все закончится очень, очень быстро. Кстати, мы с ним очень хорошо говорили. И, повторяю, он обещает очень быстрое, очень благоприятное для меня с тобой разрешение вопроса.
Если тебя не отправят во вторник, то я пойду и в Военную Прокуратуру и в Президиум - там твое дело на спец. контроле - и нажму крепенько, дабы ускорить твой приезд.
Когда тебя привезут, если выйдут какие-нибудь неувязки с новым следователем - апеллируй сразу и только в Прокуратуру. Они опротестовали решение ОСО, по их предложению Верховный суд дело отменил как неправильное и они заинтересованы в твоем скорейшем освобождении.
Как твое здоровье, родной? У нас все очень хорошо. Я, мама, баба Маша, баба Клава живы, здоровы. Шлет тебе большой привет дядя Алеша - он уехал в Ленинград на работу. Я сейчас целыми днями в читалке в Ленинской, по вторникам - в Прокуратуре.
Папулек, не пишу много, думаю все переговорим уже с тобой без помощи канцелярских принадлежностей, но языком, жестами, улыбкой и всем-всем материальным.
Крепко, крепко целую
Твой Юлька.
* * *
Я не собираюсь быть адвокатом сына, но не могу пройти мимо некоторых обстоятельств, имеющих принципиальное значение. После ареста отца в отношении Юлиана принимаются особые дискриминационные меры.
1. Его освобождают от работы в лекторской группе. Работа в этой группе доставляла ему большое творческое удовлетворение, а ведь сын за отца не отвечает.
2. Секретарь комитета комсомола Примачек вызвал его и предложил подать заявление об уходе из института и прекратить хлопоты об отце, так как этими действиями он компрометирует органы МГБ.
Разве это можно назвать воспитательной работой? Так дрова ломают, а не воспитывают молодежь. А как видите, парень полностью разобрался в партийной сущности своего отца. Отец полностью реабилитирован. Далее.
3. Парень за первый же проступок исключается из комсомола и из института, т. е., по существу, лишается права на труд, перечеркиваются пять лет жизни, полностью аннулируются перспективы на будущую творческую работу.
Почему, наконец, секретарь райкома, вызвав Юлиана, ограничился вопросом "Кто ваши родители?" и, узнав, что арестован отец сказал, что "все понятно", и на этом прекратил разбор дела.
Он все это перестрадал. Сидит дома и занимается. У меня - коммуниста и педагога - не укладывается в сознании такое отношение. Мне кажется, что в данном случае имеет место нарушение партийных принципов об индивидуальном подходе к людям.
* * *
СССР
Министерство государственной безопасности.
Бутырская тюрьма МВД СССР
20 апреля 1954 года
СПРАВКА№ 58
Выдана гражданину Ляндресу Семену Александровичу, 1907 года рождения, национальность - еврей, уроженцу Минской области, д. Боровино, в том, что он с 30 апреля 1952 года содержался в тюрьме, освобожден за прекращением дела и следует к месту жительства.
Глава четвертая
ПИСЬМА К СЕМЬЕ
Все громилы и подлецы слезливы. Добрые обычно кричат и бранятся. И только самые сильные люди умеют подчинить себя себе.
Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны
В этой главе собраны письма и телеграммы Ю.С. жене, нам - дочерям, маме, теще. "Писатель должен быть бродягой" - любил повторять отец.
Сам он исколесил весь мир и отовсюду отправлял домой весточки. Они были веселы, по-моцартовски легки, порой шутливы, с карикатурными автопортретами. Редко проглядывали в них горечь или обида, хотя безоблачной папину семейную жизнь назвать было сложно.
Женившись по большой любви на Екатерине Сергеевне Михалковой, дочери российской писательницы Н. П. Кончаловской и приемной дочери Сергея Владимировича Михалкова, он вряд ли мог представить, какие сложности повлечет за собой этот брак. Началось с завистливых разговоров за спиной: "Теперь Семенову всюду зеленый свет - тесть похлопочет".
Вскоре стало ясно, что это не так, - отец всего добивался сам, и недоброжелатели притихли. Первые годы жили бедно - делили на двоих пачку пельменей, часто наведывались в ломбард, к родственникам за помощью не обращались.
Мама достаточно легко переносила эти тяготы, столь знакомые большинству молодых семей: послушно перепечатывала папины репортажи и рассказы, экономя деньги на машинистку, придумывала вкусные обеды из имеющегося минимума продуктов и мирилась с тем, что не было возможности купить то, о чем мечталось.
За несколько лет, благодаря потрясающей отцовской трудоспособности, они встали на ноги, появились мы с сестрой. Папа, желая "компенсировать" трудные годы, с удовольствием тратил заработанное на семью, "омеховляя" (его выражение) маму, устраивая нам восхитительные каникулы и заваливая подарками.
Именно в тот период участились домашние конфликты. Быть может, мама предпочитала любые материальные трудности необходимости "делить" папу с его работой, которая все больше захватывала его? Или ее чем дальше, тем больше пугала его реактивность? Или причина была в другом? И почему любовь женщин порой становится столь эгоистичной и требовательной, что и на любовь перестает походить?
Не дочернее это дело - судить или оправдывать своих родителей, могу лишь признаться, хоть и горько это, что дома к отцу порой не проявлялось достаточно милосердия.
Быть женой творческого человека - тяжелый крест, и не каждому дано его вынести. Тут требуются не только искренность и любовь, но и умение на многое смотреть сквозь пальцы, а вот это у мамы никак не получалось: творческие командировки и поздние встречи с друзьями, сонм поклонниц и напряженнейший график работы - одним словом все неотъемлемые атрибуты жизни яркого и беспокойного писателя ее утомляли и раздражали.
С годами разногласий становилось все больше. Сколько же сил отнимали у отца ссоры, сцены ревности, подростковые проблемы нас, дочерей (а позднее наши несчастные влюбленности), в которых ему приходилось разбираться. А ведь для него главным было творчество, он так много хотел рассказать своим читателям, так страшился не у с п е т ь.
Трудно порой близким разглядеть истинный масштаб творческой личности, подле которой они живут. Часто понимание того, что за "человечище" делил с тобой крышу, приходит трагически поздно.
В случае с отцом, увы, так и случилось.
Как он переносил сложившуюся ситуацию? Стоически. Со смирением. По-рыцарски. С терпеливой любовью, на которую мало кто способен. Никогда не жаловался, лишь писал письма, пытаясь урезонить, объяснить, помочь. В этих непростых отношениях двумя константами стали его жертвенность и альтруизм. Он отдавал нам себя без остатка, не считая, не выторговывая любви или уважения взамен, безоглядно прощая. В определенный момент, приняв решение жить с мамой на два дома, он, обеспечив ее, находил время и на работу, и на нас: возил по миру (открывая и показывая его только как он умел - с самых необычных ракурсов), поддерживал во всех начинаниях и совсем не думал о себе. А одиночество и неустроенность, на которые его обрекли обстоятельства, с каждым годом становились все явственнее.
В течение нескольких лет он менял мастерские на чердаках или в полуподвалах, которые регулярно затапливало, некоторое время жил в небольшой двухкомнатной квартирке, заваленной рукописями и книгами на 2-м Беговом проезде, в начале восьмидесятых из-за слабых легких обосновался в Крыму, под Ялтой, в деревеньке Мухалатка, где написал все свои последние романы о Штирлице и "версию" о Гучкове.
Там он обрел покой и возможность работать. Рано утром гулял по горной дороге, обрамленной можжевельником и кизилом, с любимым псом - огромной овчаркой по кличке "Рыжий", весь день сидел за письменным столом, а по вечерам на кухне, завешанной фотографиями, пил крепчайший чай и, если мы к нему с сестрой приезжали на каникулы, перекидывался с нами в дурачка.
Последние три года жизни отец проведет с мамой на даче в Поселке писателей в подмосковной Пахре - их объединит его тяжелейший недуг. Это страшное испытание они мужественно и достойно вынесут до конца.