Когда я задумал первую книгу из цикла политических хроник о Штирлице, я больше всего думал о том, как организовать исторический материал. Я считал, что сделать это можно, лишь пропустив события сквозь героя, сплавив воедино категорию интереса и политического анализа, исторической структуры и судьбы человека, оказавшегося в яростной круговерти громадных событий прожитого нами пятидесятилетия. История нашей Родины такова, что человек, родившийся вместе с двадцатым веком, должен был пройти через события революции, Гражданской войны, испанской трагедии, Великой Отечественной войны. Как быстролетен - с точки зрения исторической ретроспективы - этот пятидесятилетний миг и как он насыщен событиями, поразительными по своему значению. Иной век былого не уместился бы в месяц недавнего прошлого. "Кирпичи" фактов истории обязаны быть накрепко сцементированы сюжетом, который не только развитие характеров, но - обязательно - интерес, заключенный в личности, которая пронизывает все повествование. Такой личностью оказался Максим Исаев, он же Всеволод Владимиров, он же Макс Штирлиц.
Я получаю множество писем сейчас. На конверте адрес: "Москва, Союз писателей, Семенову для Исаева-Штирлица". Разные люди, разных возрастов, национальностей, вкусов, просят дать адрес Максима Максимовича Исаева, чтобы начать с ним переписку. Мне даже как-то неловко отвечать моим корреспондентам, что Исаев-Штирлиц - персонаж вымышленный, хотя точнее следовало бы сказать вымышленно-собирательный…
Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет - а их там было великое множество - после контрреволюционного переворота братьев Меркуловых, которые опирались на японо-американские штыки и соединения китайских милитаристов, появился молодой человек. Было ему года двадцать три, он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать, в спорах был доказателен, но никогда не унижал собеседника. Главными его страстями - он не скрывал этого - были кони, плавание и живопись. Человек этот начал работать в газете. Репортером он оказался отменным, круг его знакомств был широкий: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из миссии, китайские торговцы наркотиками и крайние монархисты, связанные с бандами атамана Семенова.
Покойный писатель Роман Ким, бывший в ту пору комсомольцем-подпольщиком, знал этого газетчика под именем Максима Максимовича.
В Хабаровском краевом архиве я нашел записочку П. П. Постышева Блюхеру. Он писал о том, что переправил во Владивосток к белым "чудесного молодого товарища". Несколько раз в его записках потом упоминается о "товарище, работающем во Владивостоке очень успешно". По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с П. П. Постышевым.
Об этом человеке мне также много рассказывал В. Шнейдер - друг Виктора Кина, работавший во владивостокском подполье.
Когда Меркуловы были изгнаны из "нашенского города", Максим Максимович однажды появился в форме ВЧК - вместе с И. Уборевичем. А потом исчез. Вот, собственно, с этого и начался мой герой - Максим Максимович Исаев, который из романа "Пароль не нужен" перешел в роман "Майор Вихрь" (в одноименный фильм он не "попал" из-за обычной в кинематографе проблемы "метражности". В романе Штирлиц-Исаев - отец помощника Вихря по разведке, "Коли"), а уж потом из "Майора Вихря" - в роман "Семнадцать мгновений весны" и затем в роман "Бриллианты для диктатуры пролетариата".
Увы, у нас еще бытует слащаво-мещанское представление о работе разведчика. Иногда наталкиваешься на пожелание: "Вы ведь пишете детектив, придумайте какие-нибудь лихие повороты! Ваш разведчик бездействует, не проявляет себя". По-моему, такое мнение рождено детской привязанностью к "Трем мушкетерам", с одной стороны и презрением к литературным поделкам о манекенах "с седыми висками и усталыми, добрыми глазами" - с другой. Пожалуй, нет спора, что важнее: похитить - с многими эффектными приключениями, погонями, перестрелками и таинственными перевоплощениями - "ключи от сейфа" или же, находясь в стане врага, внешне ничем себя не выделяя и никак "героично" не проявляя, дать серьезную оценку положения, высказать свои предположения о настоящем и будущем. Но если похищение ключей (я нарочно огрубляю) втискивается в требование, предъявляемое к детективу, то анализ, размышление, исследование - экономическое, военное, историческое - никак в эти рамки не входят.
Максим Максимович Исаев, работая во Владивостоке в стане оккупантов, должен был "пропустить" через себя, понять и выверить информацию о настроениях в "Черном буфере", которую он ежедневно получал как газетчик, легально, не прибегая к "бондовским" сверхэффектным трюкам. При этом следует учесть, что контрразведка белых во главе с опытным офицером охранки Гиацинтовым сугубо внимательно относилась к газетчикам, имевшим широкий круг знакомств среди самых разных слоев общества. Только благодаря тому, что друзьями Исаева были настоящие люди, предпочитавшие смерть предательству, он смог выиграть поединок с начальником белой контрразведки. Солдатам ставят памятники, об их подвиге пишут; подвиг же разведчика молчалив и безвестен, и чем более он неприметен, тем весомей он.
Сюжет романа "Пароль не нужен" я не выдумывал - просто шел по канве исторических событий. Вообще, когда детектив базируется на факте, на скрупулезном изучении эпохи, предмета, конкретики, именно тогда появляются "Тихий американец", "Наш человек в Гаване", "В одном немецком городке", "Сожженная карта". Я убежден, что чем дальше, тем больше детектив будет переходить в жанр документальной прозы, - этим он прочно утвердит свое место в "серьезной" литературе.
Когда я начинал "Майора Вихря", в моем распоряжении были материалы, связанные с группой "Голос", которая действовала в Кракове, - резидент Е. Березняк, заместитель по разведке А. Шаповалов (об этой группе впоследствии была написана документальная повесть "Город не должен умереть"). Были записи бесед с польскими товарищами - Зайонцем, Очкошем, был рассказ польских друзей о том, как в окружении Кейтеля, когда он прилетал в Краков из Берлина, находился человек в форме СД, связанный с глубоко законспирированным подпольем. Были, наконец, беседы с генералом Бамлером, в прошлом одним из ближайших сотрудников адмирала Канариса. Сейчас я встречаю во многих газетах статьи с сенсационными заголовками о живом и здравствующем "майоре Вихре". Считается, например, что я писал образ Вихря с Е. С. Березняка. Это неверно. Да, действительно, я взял один эпизод из жизни Е. Березняка - его бегство от гестаповцев с краковского рынка, но характер Вихря, его облик, его манеры, его привычку говорить и думать я "списывал" с моего доброго друга, писателя Овидия Горчакова, которого многие знают как одного из авторов фильма "Вызываем огонь на себя" и немногие - как разведчика, сражавшегося в фашистском тылу. Образ связника Исаева - биржевого маклера Чена - я писал с двух людей - с Р. Н. Кима и В. Н. Шнейдера.
Таким же подвигом, как бегство Березняка от гестаповцев, была работа Алексея Шаповалова, внедрившегося в абвер к полковнику Бергу. Вообще, консультировавший "Майора Вихря" генерал - он был в дни войны во фронтовой разведке - рассказывал, что в окрестностях Кракова работало во время войны несколько групп военной разведки и каждая их этих групп еще ждет своего писателя, ибо подвиги их поразительны.
Когда я беседовал в Кракове с человеком, знавшим советского нелегала из окружения Кейтеля, "офицера СД", я попросил дать словесный портрет нашего разведчика. Интересно, что словесный портрет, данный польским товарищем, удивительным образом совпадал с описанием Максима Максимовича Исаева - покойный Роман Ким совершенно великолепно и очень точно обрисовал мне "белогвардейского газетчика". Именно это и заставило меня допустить возможность "перемещения" Максима Максимовича в Германию.
Я спрашивал потом генерала Бамлера, человека, прошедшего сложный путь - от помощника Канариса в абвере до борьбы против Канариса в комитете "Свободная Германия": "Допускаете ли вы возможность работы русского разведчика в абвере или СД?" Генерал ответил, что русскую разведку он считал самой талантливой и сильной разведкой в мире. Бамлер также проанализировал по моей просьбе возможность работы на советскую разведку высокопоставленного офицера абвера. Он даже назвал фамилии тех офицеров восточного управления абвера, которые, по его мнению, могли начать работать на нас, поняв неизбежность краха гитлеризма. Отсюда родился образ полковника Берга.
Особенно много вопросов читатели задают о романе "Семнадцать мгновений весны": насколько события реальны и сколь точна историческая первооснова происходившего?
В переписке Сталина с Рузвельтом и Черчиллем есть совершенно определенное утверждение, что советскому руководству стало известно о сепаратных переговорах Гиммлера - Даллеса от "моих информаторов, - как писал Сталин, - Это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле".
И снова я засел в библиотеки, переворошил множество переводов английских, американских, немецких источников, выстроил точную схему исторических событий, а потом занялся поисками "контрапункта" провала переговоров Гиммлера и Даллеса. Смешно считать Гиммлера и Даллеса слабыми противниками, это были серьезные контрагенты в смертельной схватке. Но в ряде узловых моментов, когда, казалось бы, до заключения сепаратного соглашения рукой подать, включились невидимые мощные рычаги, и все летело в тартары. Случайность?.. Смешно верить в слишком уж закономерные случайности.
В Токио я встретился с одним из помощников Даллеса - мистером Полом Блюмом. Память у него великолепная, и он подробно, с деталями рассказал о том, как первым начал переговоры с двумя представителями генерала Вольфа - доверенного Гиммлера - в Швейцарии весной сорок пятого года.
И снова мне помогал генерал Бамлер, рассказывая о тех немцах - интеллигентах, которые втягивались в антифашистскую борьбу - не с самого начала, а когда крах гитлеризма стал очевиден каждому здравомыслящему человеку.
Берлинцы показывали мне, где был бар "Мексико" и "Цыганский подвал", - эти хитрые места гестапо, где прослушивались все разговоры посетителей; показывали мне то место, где находился кабачок "Грубый Готлиб", - точность в описании "атрибутов" исторического повествования так же необходима, как выверенность факта и четкость позиции.
С большим трудом мне удалось найти охотничий домик Гиммлера и Гейдриха. Побывал я и в Каринхалле - замке Геринга, разрушенном в дни войны! На лесную дорогу, которая ведет в Каринхалл, выбегали олени и долго смотрели на нас: с тех пор как рейхсмаршал перестал стрелять из лука, животные привыкли к людям, не боятся их и уходят с дороги, лишь если шофер резко им посигналит…
В охотничьем домике Гиммлера - его последнем пристанище перед бегством на север - живет крестьянин. Он не знает, естественно, о том, что где-то здесь, неподалеку, зарыто несколько узников концлагеря, работавших до последнего дня садовниками, - палачи любили наслаждаться ароматом цветов…
Любезная фрау Мантай в киноархиве в Бабельсберге помогла мне познакомиться с уникальными кинодокументами о гитлеровском руководстве, и я просмотрел все выпуски немецкой хроники за последние два года войны.
Много трудностей у меня было с описанием гитлеровцев…
Как дать портрет шефа гестапо Мюллера - человека, именем которого пугали детей, палача и вандала? Как написать блестящего, "интеллигентного" Шелленберга, который в своих кокетливых мемуарах прилагал максимум усилий, чтобы "сохранить лицо" и выставить себя этаким холодным профессионалом… Можно было пойти по пути "ужесточения" этих бандитов, но "ужесточить" их, огрубить значило бы облегчить задачу нашей разведке - с глупым болваном, изрыгающим проклятия, не так уж трудно сладить, а вот с людьми, которые подмяли под себя всю Европу, - с этими куда как сложнее. Я решил попросту сложить нужные мне факты из биографий нацистов. И когда я соединил интересующие меня материалы в некие биографические справки, то получилось, что правда - не подправленная, без всякого тенденциозного переосвещения - и будет "самым верным цветом на верном месте".
Много мне помогал покойный писатель Лев Шейнин, принимавший участие в Нюрнбергском процессе, - его рассказы о Геринге и Гессе отличались точностью, он много раз говорил с Герингом, и тот поведал ему целый ряд историй, ранее никому не известных.
Не могу не поблагодарить Романа Кармена, который в течении восьми месяцев прожил в Нюрнберге, работая над своей картиной "Суд народов".
Порой литература - в ее формальном выражении - оказывается подобной биллиарду. Удар одного шара по крепко сложенной "пирамиде" вызывает непредугадываемые движения по шершавому зеленому сукну стола, освещенного низкой и яркой лампой, словно бы обязывающей к тщательности, логике, точности.
Роман "Бриллианты для диктатуры пролетариата" начался с ленинского тома, где была приведена его записка члену Коллегии ВЧК Глебу Ивановичу Бокию по поводу хищений драгоценностей из Гохрана РСФСР. Драматизм этой записки был сам по себе законченным сюжетом для романа. В архиве Октябрьской революции я познакомился с запыленными папками Гохрана. Потом - поездка в Таллин, работа в библиотеках и архивах, встречи с самыми разными людьми, сбор по крупицам фактов, из которых должна была вырасти правда того времени.
Десять весенних дней сорок первого года, события в Югославии, реакция на эти события в Москве, Берлине, Лондоне и Вашингтоне, позволили мне подойти к серьезнейшей проблеме национализма в системе межгосударственных отношений.
Месяц, проведенный в Югославии с учеными, работа в архивах Белграда и Загреба, две недели, проведенные на маленьком острове Муртер, в доме рыбака Младена Мудрони-Бакарелла, который по утрам угощал меня рыбой, жаренной на оливковом масле, которое он сам давит, пробуя на пальцах, словно нефтяник - первую нефть, позволили мне написать роман "Альтернатива" и, как прямое его продолжение, после работы в институтах и библиотеках Польши и Чехословакии, после громадной помощи украинских ученых - роман "Тридцатое июня".
Можно ли считать, что Максим Исаев-Штирлиц, действующий в этих исторических хрониках, - фигура выдуманная? Ни в коем случае. Образ этого разведчика "списан" с нескольких ныне здравствующих людей, которым хочется принести благодарность за их великолепную, честную и смелую жизнь.
Глава первая
ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ
Счастье литератора - это когда он уверен, что его книги читают. В этом отношении я человек счастливый. О читателе я лишь и думаю, когда пишу, а не о том, как понравиться скорбным литературным снобам.
Юлиан Семенов
По статистике Юлиан Семенов был одним из самых читаемых писателей. Читали его люди самых разных возрастов и профессий: рабочие, ученые, учителя, шахтеры, ветераны войны и, наверное, самые дорогие для любого литератора читатели - школьники. Ведь дети как никто чувствуют фальшь и если писателю удалось завоевать их сердца, значит он по-настоящему искренен. Все они Семенову писали.
Сколько же он получил писем от читателей?! Сотни, тысячи! Сосчитать сложно. Маленький эпистолярный ручеек, взявший начало в конце пятидесятых годов, после выхода первой книги "Дипломатической агент", быстро превратился в бурный, часто захлестываюший поток похвал, благодарностей, дельных замечаний, поэм. Многие письма заканчивались робкой просьбой помочь достать книгу - ведь в те времена дефицитом было все, в том числе и любимые книги. Длинные очереди выстраивались не только за изредка "выбрасываемыми" на прилавок бананами и колбасой, но, к чести россиян, считавшихся самым читающим народом мира, и за книгами хороших писателей.
Отец старался отвечать всем, но чем дальше, тем сложнее это становилось - слишком много писем, слишком мало времени. В восьмидесятые годы ему помогал литературный секретарь Андрей Черкизов, лихо разбиравший корреспонденцию и рассылавший надиктованные ответы.
Часть писем сохранилась в нашем семейном архиве. Они прекрасны своей искренностью и сдержанной мудростью - за ними видятся светящиеся интересом, думающие лица людей, приходивших на читательские встречи.
Быть может, кому-то некоторые строки покажутся наивными, но наивность эта придает их авторам лишь большую привлекательность, ибо свидетельствует об их умении радоваться, удивляться, верить и мечтать, которого нам теперь порой так не хватает.
Когда за фильм "Семнадцать мгновений весны" власти наградили всех, кроме Юлиана Семенова - автора сценария, он выдержал во многом благодаря замечательным письмам. Они стали для него лучшей наградой - наглядным доказательством народного признания.
Как наши ветераны войны со сдержанной гордостью хранили боевые медали и ордена, так отец хранил письма читателей. Вот несколько из них.
* * *
В Союз писателей
Уважаемые писатели!
Пишет Вам Сафронова Любовь Владимировна, 30 лет, заведующая подростковым клубом. Я работаю 7 лет с подростками от 12 до 18 лет. И вот какая у меня возникла проблема. Я проводила анкетирование среди подростков моего клуба. На вопрос "Кто из писателей вам больше всего нравится?" из 120 подростков 114 назвали Юлиана Семенова. Все они смотрели фильмы Ю. Семенова. Вместе мы прочли его публикации в "Огоньке", в "Ниве" и других журналах. Хотели взять его книги в библиотеках города, но, увы, - его нельзя достать. А купить в магазинах невозможно. А как же нам поподробнее познакомиться с его творчеством? Мы бы хотели узнать его адрес.
С уважением, Пенза, ул. Бийская, 15-2.
Подростковый клуб "Искатель".
* * *
Товарищ Семенов!
У меня к Вам очень большая просьба. У меня сын инвалид Армии, приравнен к инвалидам Отечественной войны. Объяснять не буду, Вы человек умный. Уже несколько лет сидит в коляске - поврежден позвоночник. Очень любит Ваши книги.
Живем в маленьком городке, достать их невозможно. Люди мы рабочие. А за Вашими изданиями гоняются, как во время войны за хлебом.
У меня к Вам просьба очень большая. Хотя бы посоветуйте, где подписаться на Ваши издания, может быть Вы нам чем-нибудь поможете. Мы купим везде, если даже придется за ними поехать.
Больше ничего нет на свете у моего сына, кроме книг. Здоровье ему не светит. Очень Вас просим, помогите.
Счастья Вам и здоровья за Ваши прекрасные книги.
С уважением,
Ашаев Юрий Александрович.
412340, г. Балашов. Саратовская область. Ул. Юбилейная, 36–40.