- Вот здесь она будет дожидаться победителя.
Но за целую неделю цирковых представлений, которые Пап увидел, никто из публики ни разу не осмелился выйти на борьбу с цирковыми борцами. В начале следующей недели Пап стал еще внимательнее присматриваться ко всем техническим приемам борцов. Он обнаружил, что все они ни разу не использовали приемы, известные опытным сельским борцам на поясах. То ли не знали, то ли почему-то игнорировали. Заметив ряд возможностей применения технических приемов, проверенных в сельских состязаниях, Пап в конце второй недели в ответ на вопрос ведущего: "Кто из публики желает?" - крикнул с галерки:
- Я желаю!
Зрители с удивлением смотрели на спускавшегося вниз, к арене, сельского парня.
- Ты?! - изумленно воскликнул ведущий. - Ты желаешь бороться?
- Я! - повторил Пап.
- Не боишься, что тебе поломают кости?
- Нет, - коротко и решительно ответил Пап.
- Да он просто клоун! - выкрикнул кто-то из публики.
- С которым из шести стоящих сейчас на арене?..
- Вон с тем, бритоголовым, что крайний слева, - сказал Пап.
Он знал, что этот борец больше других пропускал удобные возможности положить противника на лопатки.
Бритоголовый борец, услышав ответ на вопрос ведущего, рассмеялся и поиграл своими мускулами груди, плеч, бицепсами - покрасовался перед публикой. Зрители тоже рассмеялась. Многие из них, очевидно, ждали, что "клоун" выбросит какой-то эксцентрический трюк.
- Снимай, парень, рубаху и штаны, если под ними у тебя имеются трусы.
Публика и борцы, стоявшие на арене, расхохотались. Зрители потешались над происходящим, пока Пап не снял рубаху и штаны. У ведущего, увидевшего крепкую шею, широкую спину, мощные плечи, мышцы груди и большие бицепсы, отвисла челюсть. Он подошел и потрогал отцовские мышцы, покачал головой и широким жестом пригласил, чтобы Пап вошел на арену цирка, где стояли борцы… Публика перестала смеяться. Сникли усмешки и у борцов. Вытянулось лицо у бритоголового.
Выйдя на ринг, Пап первым делом прошел к тому месту на бордюре, где лежала серебряная монета, взял ее, попробовал на зуб, положил на место и сказал:
- Готов бороться!
- Давай, хлопче, давай! - произнес седовласый и седоусый пожилой дядько, похожий на гоголевского Тараса Бульбу, каким его изобразил художник в книжке.
Все борцы, кроме бритоголового, ушли с ринга.
Ведущий дал свисток. Поединок начался в полной тишине. На ринге кругами, вытянув перед собой руки, как бы оценивая друг друга, ходили средних лет бритоголовый борец и девятнадцатилетний сельский хлопец.
Публика стала болеть за сельского хлопца, подбадривать его.
Борцы наконец сблизились, проверяя свои крепкие шеи, плечи, предплечья… Это продолжалось несколько минут, пока для сельского хлопца не наступило положение, когда представилась возможность применить свои умения. Пап мощно схватил бритоголового обеими руками за шею и плечо, сделал подсечку ногой и буквально кинул противника на обе лопатки. Зрители от неожиданности ахнули.
Последовали горячие аплодисменты публики. Ведущий тем временем взял с бордюра серебряную монету и торжественно вручил ее победителю.
И тут же к нему подошел Тарас Бульба и пробасил негромко по-украински:
- Ото, я тут, хлопець, голова артii вантажников Севастопольского порту. Iди прицювати до мене, я тобi забипечу заробiток значно кращий нiж дають тобi цi шахраи. (Я здесь, парень, председатель артели грузчиков Севастопольского порта. Иди работать ко мне, я тебе обеспечу заработок значительно лучший, чем дают тебе эти мошенники.)
Пап ушел из цирка вместе с Тарасом Бульбой, которого, как оказалось, и в самом деле звали Тарасом. Так мой отец стал грузчиком в Севастопольском порту. Крепкие и выносливые грузчики по тому времени получали в артели хорошую плату, но работать приходилось много, чуть ли не по четырнадцати часов в сутки шесть дней в неделю. По утрам в воскресенье одни из них шли в православную церковь, а из церкви шли в кабак, где напивались и резались в карты; другие предпочитали ходить по дешевым борделям. А Пап предпочел каждое воскресенье ходить в Севастопольскую городскую библиотеку, где его "собеседниками" были Александр Пушкин и Тарас Шевченко, Лев Толстой и Иван Франко, Николай Гоголь и Леся Украинка, Максим Горький и Александр Куприн.
В середине января 1905 года в Севастопольской городской библиотеке появился "живьем" известный и довольно популярный русский писатель, живший в Балаклаве, Александр Куприн. Пап сумел пробиться в переполненный читальный зал и послушать писателя, который рассказывал о событиях недельной давности в Санкт-Петербурге - так называемом Кровавом воскресенье, когда царскими войсками была расстреляна мирная демонстрация.
Вслед за этим событием на протяжении нескольких лет в Российской империи бродили революционные настроения. Севастополь не стал исключением.
Случилось так, что 18 октября Пап, выйдя из городской библиотеки, по сути случайно оказался в тысячной толпе горожан-демонстрантов, требовавших созыва Учредительного собрания. Демонстрацию "приветствовали" залпы жандармов и сабли конных донских казаков. Толпа обратилась в бегство. Отец и его товарищ по работе в порту Василий тоже побежали в гуще напуганных людей. Казак, мчавшийся на толпу демонстрантов, рубанул саблей Василия по животу. Раненый упал на мостовую, заливаясь кровью, из его живота стали выпирать внутренности. Пап поднял товарища на руки и унес его в ближайший переулок, надеясь оказать ему первую помощь. Врача он нашел, но было уже поздно. Василий, потерявший слишком много крови, умер…
В тот памятный день в Севастополе во время демонстрации были зарублены саблями казаков и убиты пулями жандармов девятнадцать человек, сотни горожан оказались ранеными. Весь город собрался на похороны погибших. На кладбище отставной лейтенант Петр Шмидт, недавно избранный в городской совет, произнес речь, последние слова которой Пап запомнил на всю жизнь: "Клянемся сохранить верность делу, за которое они отдали свою жизнь!"
14 ноября 1905 года в Севастопольской бухте восстали матросы крейсера "Очаков". Вскоре к восставшим присоединились еще одиннадцать боевых кораблей Черноморского флота, находившихся в той же бухте. Моряки "Очакова" направили своих представителей в городской совет и попросили Петра Шмидта возглавить восстание. Он дал свое согласие. Поднявшись на борт "Очакова", Шмидт направил телеграмму царю Николаю II:
"Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от Вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется более Вашим министрам.
Командующий флотом П. Шмидт".
В ответ царь приказал вице-адмиралу Чухнину, чтобы вся севастопольская береговая артиллерия открыла огонь по крейсеру "Очаков" и другим мятежным кораблям Черноморского флота, находившимся в бухте.
Но за час или два до начала обстрела Севастопольский городской совет подготовил для Петра Шмидта секретный засургученный пакет. Отправить этот пакет на крейсер "Очаков" и вручить лично лейтенанту Шмидту совет поручил председателю артели грузчиков Тарасу. Тот собрал своих людей и спросил, кто из них согласится ночью на рыбачьей лодке пробраться к крейсеру "Очаков" с пакетом и вручить его адресату лично в руки.
Памятуя о недавно безвинно погибшем товарище Василии, Пап согласился выполнить поручение Севастопольского городского совета, благополучно добрался до крейсера, вручил Петру Петровичу Шмидту пакет лично в руки и собрался спуститься в рыбачью лодку.
Именно в тот момент и начался обстрел крейсера "Очаков" из орудий всех калибров с расстояния 200 мет: ров. Берега бухты окружили войска экспедиционного корпуса, солдаты которого расстреливали из пулеметов и ружей, а также закалывали штыками всех, кто попытался спастись с крейсера вплавь.
Пап оказался в одной шлюпке с матросами, которые, спасаясь от пожара и обстрела, решили плыть не к берегу, а в открытое море. В шлюпке было девять человек. Море штормило и носило лодчонку по Черному морю два дня и две ночи и, наконец, на третьи сутки прибило к берегу под Балаклавой, на южной оконечности Крыма. Местные рыбаки сразу поняли, откуда шлюпка, спрятали моряков от жандармов и уведомили о матросах с "Очакова" писателя Александра Куприна. Вместе с двумя близкими друзьями Куприн помог морякам, вместе с которыми был Пап, выбраться из Балаклавы, минуя полицейские посты и наряды, искавшие матросов с "Очакова". На окраине города моряки распрощались с Куприным и его друзьями. А восемь моряков и Пап решили, что им поодиночке будет легче скрываться от царской жандармерии. Попрощавшись друг с другом, они разошлись в разные стороны.
…Я замолчал, почувствовав усталость.
- А как твой Пап оказался в Америке? - спросила Оксана.
- Знаешь, это еще одна детективная история. Ему довелось целый год скрываться от царских жандармов, скитаясь по селам и местечкам Украины, время от времени меняя имена. Наконец он оказался в Шепетовке, неподалеку от границы России и Австро-Венгрии. Пап нашел работу в ремонтном железнодорожном депо. В начале 1907 года профсоюз железнодорожников постановил организовать массовую демонстрацию с теми же требованиями, что выдвигали рабочие Петербурга царю Николаю II в Кровавое воскресенье.
За день до демонстрации от одного солдата 334-го Стародубского кавалерийского полка в профсоюзе стало известно, что войска встретят демонстрантов пулями, штыками и саблями. Рабочие напечатали листовки, призывавшие солдат не повторять того, что было в Петербурге, и не стрелять в мирных демонстрантов. Раздавать листовки в полку, стоявшем между Шепетовкой и Подволочиском, поручили моему Пап. Там-то он и попался с пачкой листовок в руки жандармам. Его арестовали и посадили на гауптвахту.
Контрразведка полка довольно быстро выяснила, что Пап был участником событий в Севастополе на крейсере "Очаков". Он предстал перед военным трибуналом, который приговорил его к расстрелу. Не было ни малейшего сомнения в том, что его казнят, если только на гауптвахте не произойдет какого-нибудь чуда. И чудо случилось: разводящим караула в ночь перед казнью оказался друг детства отца из села Юхны - в чине фельдфебеля.
- Сергей, ты? - прошептал фельдфебель, опасаясь, что услышит другой часовой.
- Григорий, ты?
- Да, Сергей, - ответил фельдфебель.
Сергей и Григорий, заключенный и фельдфебель охраны, когда-то вместе пасли гусей, свиней, коз, коров и лошадей. Пап решил выложить своему другу-фельдфебелю свой план побега с гауптвахты. Он шепнул:
- Слушай, Григорий, не мог бы ты приказать часовому стать за дверью? Хочу сказать тебе нечто очень важное.
Григорий скомандовал рядовому выйти за дверь и ждать, пока его не позовут.
- Говори, Серега, быстрее, - сказал Григорий. - Что надумал?
- Гриша, - обратился к нему Пап, - выпусти меня. Не то завтра наутро я уже не жилец. Ты ведь знаешь, что мне присудил военный трибунал.
- Да ты с ума сошел, Серега! Ну, выпущу я тебя, так меня самого расстреляют.
- Верно, Григорий. Только…
- Что "только"?
- Только если ты не уйдешь со мной вместе.
- Куда?
Пап объяснил Григорию:
- Отсюда до границы с Австро-Венгрией не больше версты. Так? Если бегом, нам понадобится не более десяти минут. Так? Переплывем Збруч и меньше чем через полчаса окажемся по ту сторону границы.
- А там что? - спросил удивленный Григорий.
- А там - доберемся до Гамбурга, откуда каждую неделю отправляются пароходы в Америку с сотнями эмигрантов. Я в Севастополе от матросов дальнего плавания все точно знаю… Помнишь картинки в окнах корчмы, где мы с тобой, бывало, сиживали? Самое высокое здание в мире где? В центре Нью-Йорка! Хмарочёсом или небоскребом его называют. А фотокарточки важных американцев, гуляющих по ихнему Бродвею, помнишь? На улице ни единого бедняка не видно. Все такие богатые! Мы ведь с тобой, Григорий, не лентяи. Поедем с тобой в Америку, не развлекаться же, не гулять! Будем усердно пахать так, что через три-четыре года по-настоящему богачами станем, сможем вернуться в Европу, если захотим. Купим себе по усадьбе и заживем по-человечески!
Идея Григорию понравилась.
- Все, что ты говоришь, Серега, очень интересно и вроде здорово, - сказал он, наморщив лоб. - Но надо ж подумать…
- Нечего тут раздумывать, друже! Если ты не дурак и если все понял, надо поторапливаться. Через час начнет светать. Идем, Григорий, идем немедля!
- А часовой?
- Отопри клеть. Я выйду и стану возле двери. Ты позовешь часового. Я его оглушу по башке. Положим его в клеть и кинемся до Збруча. Когда часовой придет в себя, мы с тобой будем в Австро-Венгрии.
- Ну что ж, Серега… - сказал Григорий, перекрестившись. - Двум смертям не бывать, одной не миновать!
Он отомкнул железную клеть. Через пару минут Григорий запер железную клеть и дверь гауптвахты с оставшимся там оглушенным часовым, и беглецы бросились к Збручу. Они запросто переплыли неширокую реку и вскоре оказались в Австро-Венгрии. Время накануне рассвета, видимо, склонило к сладкой дреме редких в те годы и российских, и австро-венгерских пограничников, что было на руку двум нарушителям границы.
И вот они уже в австро-венгерском Подволочиске. Добираться до Гамбурга, пешком через всю Германию, пришлось с двух-, а то и с трехнедельными остановками для подработки: нужны были деньги, чтобы купить билеты на пароход в Америку. Заработанные у немецких бауэров марки позволили Сереге и Григорию купить билеты третьего класса на пароход и заначить по 25 долларов, - такую сумму каждый въезжающий в Штаты обязан был предъявить американским чиновникам таможенной службы. Иначе могли отправить назад.
Пап, как он рассказывал, навсегда запомнил, как у входа в нью-йоркскую гавань воочию увидел "величественную женщину с факелом" - статую Свободы. На пьедестале статуи, которую иногда называли "матерью эмигрантов", высечены слова поэтессы Эммы Лазарис. Кто-то из российских эмигрантов перевел слова поэтессы так:
"Мать изгнанников" кричит Старому Свету,
Губ своих не разжимая:
"Отдайте из глубин бездонных
Своих изгоев, люд забитый свой.
Пошлите мне отверженных, бедомных.
Я им свечу - у двери золотой…"
…В палате светало. Надо было хоть немного поспать. Оксана предложила:
- Отбой?
- Отбой! - согласился я.
20 ноября 1943 года
Проводы
Радостная новость: дежурный врач мне сказал, что я могу надевать военную форму, так как сегодня меня выписывают и за мной через пару часов приедет на "Виллисе" мой комроты, майор Жихарев. Возле моей койки на тумбочке лежала аккуратно сложенная горкой новая офицерская форма. На полу стояли сапоги, сверху - новые портянки. На гимнастерке оказались погоны младшего лейтенанта танковых войск.
Но радость, как известно, приходит зачастую не одна, а рука об руку с грустью и печалью. Ведь я расстаюсь неизвестно на какое время с моим ангелом-хранителем, моей бесконечно дорогой Принцессой Оксаной, которая, по существу, вытащила меня с того света. Если бы не она, мое место по недосмотру похоронной команды оказалось бы в глубокой немецкой траншее… Оксана нашла меня, полуживого доставила в госпиталь… И вот теперь я не только жив, но и годен к дальнейшим сражениям с врагом. Что скажу я Оксане на прощание?
Я знаю, что предстоящие бои по освобождению Белоруссии будут наверняка не менее напряженными, не менее жестокими и кровавыми, чем наше наступление на запад после сражения за Малый Сталинград (Поныри). А Оксана будет по-прежнему с командой санитаров таскать с поля боя, под огнем противника, тяжелораненых. И я буду не в последних рядах наступающих войск. Когда же и где мы с ней теперь увидимся и увидимся ли вообще?
Взяв в руки гимнастерку, я обнаружил аккуратно подшитый, чувствуется - женской рукой, белоснежный подворотничок. Это конечно же ее работа. Я скажу ей, что мы непременно встретимся в Берлине у Рейхстага.
Предстоящее расставание для Оксаны - я был уверен - станет таким же грустным событием, как и для меня.
Но я, оказалось, глубоко ошибался.
Вот она наконец вошла. Не грустная, не опечаленная, а, напротив, радостно улыбающаяся. Будто мы не расстаемся, а отправляемся с ней вместе на нашу свадьбу. Чему она так радуется? Мелькнула гадкая мысль: неужели у нее появился кто-то другой?
"Нет, нет! - сказал я себе. - Этого не может быть".
- Ну, какой сюрприз ты мне приготовила, дорогая ты моя Принцесса, любимая моя? - спросил я.
- Ни за что не догадаешься, милый мой Николасик! Ни за что!
- Но ты, я смотрю, бесконечно рада моему отъезду? - сказал я.
- Да нет же! Разрешаю тебе из моего левого нагрудного кармана гимнастерки вытащить одну бумагу и громко, с выражением, прочесть, что там написано!
Я нерешительно подошел к ней ближе и подумал. Неужели у нее там чье-то письмо и, может быть, чье-то фото и она сейчас начнет мне что-то объяснять…
- Ну что же вы, младший лейтенант? - произнесла она укоризненно.
Я вытащил из ее кармана аккуратно сложенный лист плотной белой бумаги, где было что-то напечатано на пишущей машинке. Развернул бумагу и стал медленно, по слогам, читать приказ командира нашего танкового корпуса. Приказ заканчивался словами: "…назначается старшим военфельдшером в танковую роту разведки 195-й танковой бригады". Документ был скреплен круглой корпусной печатью и подписью генерала.
- Ты в своем уме, принцесса, моя дорогая?
- Безусловно! - ответила она с улыбкой, спокойно.
- Ты когда-нибудь видела, что происходит на поле боя, когда танковая разведрота устремляется в прорыв обороны противника?
- Видела!
- Где же, по-твоему, будет, в таком случае, место военфельдшера?
- Позади огромной башни нового танка Т-34–85, командиром которого будет младший лейтенант, мой любимый!
- Нет, товарищ гвардии лейтенант медицинской службы, ваш номер не пройдет! - пытался я сопротивляться.
- Пройдет за милую душу, товарищ младший лейтенант! - произнесла она делано строго и добавила: - Ты пьесу Шекспира "Ромео и Джульетта" читал?
- Читал в десятом классе. А ты?
- А я в шестом. - Она прижалась ко мне всем своим телом и сказала негромко: - Связал нас Господь Бог одной ниткой, милый мой Николасик. Куда ты, туда и я!
- Ненормальная!
- Согласна!