- Простите… - галантно склонив перед нами голову, сказал он, - сегодня с вами получилось как-то неуклюже, но… - он улыбнулся, - ведь кавалеры дефицитный товар, а потому… - тут он поднял брови и продолжал уже строго официальным тоном: -…этого больше не повторится. На такой случай у нас есть специальные стажерки и стажеры, сегодня, правда, они не были предупреждены, а со следующего урока у вас будут прекрасные квалифицированные кавалеры, и вы будете даже в выигрыше перед другими!
Свое обещание Скворцов сдержал. Следующий урок мы провели в упоении, с чудными танцорами. Но зато на третьем уроке разразилась совершенно непредвиденная сцена.
Увидя, что мы неплохо танцуем, некоторые мужчины, побросав своих девушек, устремились к Вале и ко мне, приглашая нас, как говорится, наперебой.
Теперь уже не две (как это было с нами), а несколько девушек оказались без кавалеров. Они стояли, сбившись в кучку, в уголке зала и с негодованием наблюдали за тем, как нас осаждают их "неверные" кавалеры. Дело в том, что каждому, кто учился, хотелось танцевать с опытной партнершей. Но мы с Валей остались непреклонны и так и дотанцевали весь курс со стажерами. Это наше решение Скворцов вполне одобрил, хотя иногда и просил то одну, то другую из нас помочь ему и протанцевать трудную фигуру с каким-нибудь бестолковым кавалером.
Окончив курс у Скворцова, мы перешли с Валей к Крылову.
Ах, что это был за преподаватель! Его оригинальных уроков я никогда не забуду. Казалось, даже бездушный стул и тот в его руках затанцевал бы!.. Он вкладывал в уроки не только всю свою душу, но и все свое остроумие. Кроме того, он читал нам целые лекции по истории танца, о линии танца, о манере держаться и т. д.
Многие его не любили, так как, преподавая, он умел нагляд? но показать, передразнить тот или иной недостаток своего ученика и человек видел свою ошибку точно в увеличительном стекле.
Я никогда не забуду того, как Крылов объяснял одну сложную фигуру танго:
- Вообразите, что ваша дама заметила вдруг на вас интересный галстук, она останавливается, затем чуть поворачивает к вам голову, вы приняли это ее движение за ласку, вы обрадованно поворачиваетесь к ней всем своим корпусом, но она, отстраняясь, кокетливо отступает от вас, вы хотите ее задержать, делаете быстро два шага, идете за ней, берете ее за талию, р-раз!.. Поворот сделан! Вот и вся фигура. Теперь разберем ее с технической стороны и разложим на танцевальные па…
Очень интересными бывали в "Метрополе" балы-показы - с конфетти, с воздушными шарами и чудесным джазом.
Какими бы тяжелыми ни были переживания души, какие бы неприятности ни бывали дома, но, когда мы входили в стеклянные, высокие, милые сердцу двери "Метрополя", все горести и заботы оставались на улице, за этими дверями.
Конечно, у нас стало очень много новых знакомых; однако близко к нашей жизни мы никого не подпускали, таков уж был у нас с Валей заранее уговор. В этом была большая прелесть: никто не знал, кто мы, что мы, где мы живем и что делаем…
Среди "метропольской" публики было много приятных людей, но одно было плохо. На танцевальных курсах своя этика, а именно: нельзя никому отказать в танце. А между тем нас с Валей уже знали, и наше положение было порой просто ужасно. Как только какой-нибудь ответственный показ, так нам с ней не дадут даже в зал войти.
Едва мы внизу снимем шубы и подойдем к лестнице, чтобы подняться наверх, в зал, как уже несколько человек стоят, дожидаются нас на ступеньках. Начинаются приглашения, обиды, объяснения, нас начинают рвать буквально на части, и кончается тем, что когда мы входим в зал, то все танцы уже отданы, так как еще на лестнице мы оказались абонированными на весь вечер более предприимчивыми танцорами.
Не обходилось и без курьезов, а именно: и у Вали, и у меня оказалось по "роковому" кавалеру, от которых мы иногда готовы были повеситься. Оба они "прилипали" к нам и иногда доводили нас до бешенства.
Валин "роковой" кавалер был инженер средних лет, очень культурный и милый человек. Но бывают такие люди: они солидны по занимаемому ими положению, они уважаемы всеми, умны, и вдруг… в душе их возникает, вопреки всякому здравому смыслу, самая дикая страсть к чему-либо, что становится их странностью и выставляет их в глазах остальных людей в смешном свете, а подчас и в глупом положении.
Так было и с этим инженером. Сухой педант, с какой-то математической во всем размеренностью, он вдруг страстно влюбился в западные танцы и мечтал стать премированным танцором!..
Его худая, нескладная, высокая фигура носила на себе отпечаток длинных часов, проведенных в занятиях за письменным столом. Инженер был сутуловат, одно его плечо, как у многих канцелярских работников, было выше другого, и голову свою он держал чуть-чуть набок.
Все фигуры танцев, которые нам преподавались, он терпеливо вносил мелким бисерным почерком в свою записную книжку, а танцуя с дамой, бормотал себе под нос вполголоса одну из соответствовавших этому танцу записей.
Однако это ничуть не облегчало дела, так как он или немилосердно наступал своей даме на ноги, или поворачивал ее не в ту сторону, или, лихорадочно вцепившись в нее, не давал ей сделать ту или иную фигуру. Все это происходило оттого, что от волнения он терял всякую память и никакие записи ему не помогали. За его безумно длинные ноги мы прозвали его Журавлем.
Смешнее всего было то обстоятельство, что о каждой фигуре он во время танца вслух предупреждал свою даму.
- Внимание!.. Сейчас сделаем "променад номер 2"! Начинаю… р-р-ра-а-аз!!! - И с первым же "раз" он изо всей силы наступал Вале на ногу.
Мой "роковой" кавалер был менее жесток, но тоже по-своему невыносим. Так как я никогда ни о чем с ним не разговаривала, то мне не удалось узнать, какова была его профессия в жизни, но мне почему-то казалось, что он был поваром.
Только поварской белый накрахмаленный колпак мог еще придать какой-то смысл и выражение этому глупому, тупому круглому лицу. Он был молод, но уже успел "отъесться", и от хорошего питания казалось, что во рту у него за каждой щекой спрятано по небольшому яблочку. Когда он танцевал, эти "яблочки" весело подпрыгивали, а из его круглых широких ноздрей вырывалось такое сопение, словно он переворачивал на противне жареного поросенка. Помимо всего, он являлся в школу танцев, надушившись чем-то поистине тошнотворным. Танцуя с ним, я испытывала чувство, словно, взойдя в керосиновую лавку, стою у полки за прилавком и вдыхаю подряд все сорта дешевого туалетного мыла, а в особенности того, что имеет розово-красный цвет. Что-то противное и назойливое было в этом запахе. Мы так и прозвали его Мылом. Руки его были всегда холодны и мокры, и какую бы фигуру танца он ни преодолевал, его короткие обрубкообразные ноги вывертывали какие-то безнадежно-отвратительные "кренделя". Никакой стиль танца Мылу не прививался, он танцевал все на свой манер.
На фоне блестящих танцоров "Метрополя", среди которых, между прочим, были два премированных парашютиста и три альпиниста, Мыло и Журавль отравили нам с Валей не один танцевальный показ.
И часто в то время, как Валя, побледнев от страха, шептала мне: "Журавль меня заметил, Журавль идет сюда, я погибла!" - мое Мыло, уже благоухая удушливым запахом, увлекало меня под первые такты зазвучавшего вальса.
- Прощай! - смеясь, кричала я Вале. - Мыло утащило… прощай…
К весне мы с ней были выдвинуты нашими преподавателями на показ танца, и одному из них я помогала проводить занятия на танцевальной площадке сада "Аквариум" (площадь Маяковского).
Но среди всех этих людей был один, который навсегда остался в моей памяти. Был он года на три моложе меня, работал механиком на одном из заводов Москвы, учился без отрыва от производства и мечтал стать инженером. Хороший он был, радостный, чистый сердцем и весь какой-то светлый, начиная от волос, напоминавших спелую пшеницу, облитую лучами солнца, до взгляда светло-голубых глаз, которые смотрели на всех окружающих с выражением того радостного любопытства, которое свойственно только детям.
Андрюша, как его звали, с первой же минуты нашей встречи пробудил во мне чувство, похожее на материнство. Оно неожиданно зажглось в моей душе, и ничто не в силах было не только погасить, но даже на миг поколебать это ровное, ясное пламя.
Андрюша случайно попал в мои партнеры с первого урока одной группы и так и окончил свое танцевальное образование со мной.
Он поразил меня тем, что однажды, когда я, опоздав на очередной урок, быстро взбегала вверх по лестнице, он, видимо, поджидавший меня, стоя на верхней площадке, нетерпеливо замахал мне рукой и закричал:
- Скорей, Саня! Скорей! Что же ты опаздываешь?
И несмотря на то, что в школе танцев я, как и все, звалась по фамилии (Фокиной), и несмотря на то, что я всегда люто ненавидела "ты" и даже мой лучший, многолетний друг Евгений называл меня на "ты" только в письмах, да и то это "ты" было романтическое и писал он его с большой буквы, это "ты" славного и простодушного Андрюши меня почему-то покорило, и я сразу подчинилась ему, удивляясь сама той легкости, с какой я назвала его в ответ тоже на "ты". Но почему он назвал меня Саней? Бог весть… И почему именно это имя ассоциировалось со мной в его сознании?.. Тоже не знаю, но, как ни странно, имя Александра было связано со мной невидимыми нитями и вызывало во мне всегда легкую печаль, а может быть, и неосознанную тоску, которую я пронесла в моем сердце через всю жизнь. Эти чувства относились к человеку, которого я никогда не знала и который меня никогда не видел. Я говорю о моем отце…
Когда он умирал, я должна была родиться, и как это ни удивительно, но и отец, и мать были уверены в том, что у них родится обязательно дочь. Безумно любя отца, моя мать решила назвать эту дочь его именем, но отец протестовал и был настолько настойчив, что, даже умирая, взял с матери слово, что она назовет меня только Екатериной, то есть своим именем. О чем впоследствии мама жалела всю жизнь.
Когда Андрюша услышал, что Валя зовет меня "Китти", он широко раскрыл свои голубые глаза.
- Как? Разве тебя зовут не Саня? - удивился он.
- Это неважно, - ответила я, - пусть я буду Саней…
И это милое имя так и осталось (в устах Андрюши) за мной. Андрюша с необычайной талантливостью впитывал в себя не только искусство танца, но и многое другое, чему я его учила.
- Никогда не держи руки в карманах… пропускай даму, когда идешь, всегда впереди себя… Не сморкайся так оглушительно… Не зевай во весь рот в присутствии дамы… Кланяйся одной головой, а не всем корпусом… а когда приглашаешь даму на танец, то делай наоборот: держи голову неподвижно, а только чуть наклонись вперед… научись правильно подавать руку и при рукопожатии не тряси ее…
Всякие тому подобные мелочи Андрюша не только сразу усваивал, но часто сам задавал разные вопросы, и мне приятно было видеть, с какой жадностью он стремится все узнать и всему научиться. Работать над этим человеком не стоило никакого труда. Вникая во все своей любознательной душой, он немедленно усваивал тут же то, что узнавал. Во внешнем лоске и воспитании ему очень помогала его исключительная врожденная чистоплотность. Ко всему этому он умел красиво держать свое на редкость пропорционально сложенное тело.
В какие-нибудь два-три месяца Андрюша стал просто неузнаваем.
Однажды он очень меня насмешил.
- Ну, видел я тебя вчера, в выходной, на Арбате, - радостно улыбаясь, доложил он как-то мне, - ты шла с отцом и с матерью. Ну и представительные же у тебя родители! Я и подойти-то не посмел… Скорее отошел в сторонку, чтобы ты меня не заметила… В то воскресенье мама отдыхала от ежедневной стряпни, и Дима Фокин, мой второй муж, пригласил нас отобедать в ресторан "Прага", на Арбатской площади.
Меня глубоко тронул образ той девушки, который в своем воображении создал Андрюша вместо меня, настоящей: я была единственной любимой дочерью почтенных и очень образованных родителей, которые не хотели отдавать свое сокровище замуж, так как считали каждого жениха недостойным их дочери.
Андрюшу я не разочаровывала. Зачем?.. Наша с ним встреча, как и многие другие в моей жизни, была только случайно проплывавшим облачком, которое на миг привлекло и задержало мое внимание и которым я даже искренно залюбовалась.
Андрюша часто звал меня то в кино, то в театр, но, по правде говоря, у меня к этому не было никакого желания. Мне не хотелось переводить на рельсы знакомства в "Метрополе" то светлое и хорошее чувство, которое у меня было к этому юноше. Единственное, что я разрешала, это иногда после занятий проводить меня домой, и, конечно, проводы порой превращались в долгие блуждания по улицам города, потому что нашим разговорам не было конца.
Простодушие Андрюши меня глубоко трогало. Это была вовсе не глупость - это была чистота сердца.
- Подумай только, Саня, - сказал он мне как-то, когда мы с ним танцевали на очередном показе в "Метрополе", - ведь здесь, рядом, в другом парадном этого здания, за стеной - шикарный ресторан "Метрополя", там танцуют под настоящий оркестр, там, наверно, между столиками пальмы стоят, а за столиками сидят какие-нибудь знаменитости Москвы, сидят и ужинают… Одно слово - "Метрополь"!.. - Он даже в блаженстве закрыл глаза.
Этот образ все чаще овладевал им.
- Э-эх! Хоть бы клад какой-нибудь найти! - говорил он мне. - Вот бы мы с тобой натанцевались-то!.. Всласть! До самого утра бы танцевали, пока нас не выгнали бы… Ну скажи, а ты не побоялась бы пойти со мной в ресторан? Там, наверное, полы-то натерты, как стекло, а ну-ка мы бы с тобой с непривычки пошли танцевать да и растянулись бы?
- Конечно, с тобой я не побоялась бы, - серьезно глядя ему в глаза, подтвердила я. - А зачем нам падать? Разве мы так уж плохо танцуем?
- Да ведь это не где-нибудь! - восклицал Андрюша. - Это же "Метрополь"…
Бедняжка! Он и не предполагал, что ресторан "Метрополь" считался в Москве рестораном самого дурного тона; даже "На-циональ" числился средним. И что бы только сказал Андрюша, если бы попал в "Савой" или в "Гранд-Отель", в его маленький мраморный зал, волшебно плывущий в кружевных узорах?..
Мечты Андрюши глубоко запали в мое сердце, и хотя я была не Гарун, аль, Рашид, однако мне захотелось оставить в памяти Андрюши одно волшебное воспоминание.
Как я уже говорила, весь мой заработок принадлежал безраздельно мне. Дима никогда меня в расходах не контролировал, одевалась я на свои средства и из них же давала ежемесячно маме на ее личные расходы. Поэтому мне было легко начать откладывать деньги на мою выдумку. Но сумма росла очень медленно, а мне надо было очень много денег. Сколько же месяцев пришлось бы ждать? К тому же если я загоралась каким-нибудь желанием, то старалась привести его немедленно в исполнение.
Тогда я вышла из положения: заложила в ломбард несколько золотых вещей, так как знала, что при ежемесячном отчислении от своего жалованья смогу их выкупить.
После этого задуманный мною "волшебный вечер" сразу из мечты превратился в действительность: толстая пачка ассигнаций лежала в моих руках. Ура! Теперь начиналось самое интересное!
Мне нужен был старый кошелек, и я нашла его в одном из ящиков нашего комода, где лежала пропасть всяких ненужных и забытых вещей. Кошелек был весь потертый, смешной, старинной формы: полукруглый и пузатый. Наверно, он у нас остался еще от няни Пашеньки. В него-то я и запихала всю пачку денег.
Когда я вечером отправилась на очередные занятия в "Метрополь", то опустила этот кошелек во внутренний карман шубы. Поэтому, пока я танцевала, а моя шуба висела внизу, на вешалке, я была сама не своя от беспокойства.
От Андрюши не ускользнуло мое не совсем обычное настроение.
- Саня, что это ты сегодня не то рассеянна, не то взволнована чем-то? - спросил он меня.
- Да нет… так, вообще, - неопределенно ответила я, с одной стороны волнуясь, как бы не исчез кошелек, а с другой стороны - мучаясь тем, как подбросить этот кошелек, чтобы он и в чужие руки не попал и чтобы случай, который мне предстояло разыграть, был бы похож на правду.
- Знаешь, Андрюша, - сказала я, когда по окончании занятий мы с ним выходили из "Метрополя", - давай сегодня побродим немного по улицам, хочешь?
- Уж очень погода-то плохая, - ответил Андрюша, но, однако, согласился.
А погода действительно была препротивная: стояла середина февраля, и чем теплее днем пригревало солнце, тем злее по вечерам становилась уходившая зима. В то время в Москве только что появилась новость: двухэтажные троллейбусы. Они курсировали от Охотного по Тверской, не то до села Карачарова, не то до села Кочки.
- Давай поедем с тобой до самого конца и обратно, - предложила я Андрюше, - я еще ни разу не каталась на двухэтажном.
- Я тоже, - ответил он и прибавил: - Это ты хорошо придумала, а то на улице такая слякоть и мокрота.
Наша танцевальная группа заканчивала свои занятия в тот день в 10 часов вечера, и поэтому мы отправились в наше путешествие около 11 часов.
В эти часы шикарный красавец - двухэтажный троллейбус - не был наполнен веселой вечерней московской публикой. Теперь в нем возвращались домой нагруженные покупками люди, которые целый день бегали по магазинам центральных улиц, или служащие, задержавшиеся на работе; и те и другие очень устали, но жизнь за чертой города развила в них привычку: усевшись в вагон, они с удовольствием под мерное и мягкое покачивание троллейбуса отдавались во власть дремоте. За темными мокрыми, запотевшими от холода стеклами окон разлилась сероватая мгла, в которой беловатыми мутными пятнами светились огни города. Они заметно тускнели, становясь менее яркими по мере того, как мы приближались к окраинам Москвы.
Разговор пассажиров постепенно тоже утихал. Иные счастливцы уже мирно дремали, клюя носом в такт движению троллейбуса.
По узенькой винтовой лестнице мы с Андрюшей поднялись на второй этаж. Там было совершенно пустынно, если не считать двух пьяных, которые спали на самом последнем диване, у стенки.
"Какая унылая картина, - думала я, - как бесцветны ежедневные будни нашей жизни…" Рука моя тем временем незаметно то и дело проверяла через сукно шубы выпуклость внутреннего кармана, в котором, чуть оттопыриваясь, притаился пузатый нянин кошелек. О, сколько волшебной власти в нем, в этих смятых бумажках!.. Я могу вырваться сейчас с Андрюшей к свету, к огням, к звукам оркестра; нам будут открыты двери любого ресторана, и на белоснежной скатерти перед нами появится все, что мы только пожелаем! Недаром милый мой друг Евгений, смеясь, называл меня и себя "режиссерами жизни". Если жизнь безрадостна, надо делать ее сказочной, но это довольно тонкое искусство, и, чтобы им овладеть, надо прежде всего обладать терпением и железной выдержкой.
Мне начинало казаться, что для того, чтобы подбросить кошелек, обстановка самая подходящая: двое пьяных спят, кондукторша внизу и никто не станет претендовать на находку.
Я уже успела незаметным движением вытащить из внутреннего кармана кошелек и теперь держала его наготове в широком рукаве моей шубы. Но Андрюша занимал меня рассказом о только что прочитанной им книге, смотрел мне в глаза, все его внимание было сосредоточено на мне, и я не могла сделать ни одного движения без того, чтобы он его не заметил.
Что делать?.. В это время мы подъезжали уже к конечной остановке.