10
"Его можно читать как книгу", - писали о "Толковом словаре" современники.
Кажется, слова собраны, и расставлены, и объяснены, и примеры приведены - чего ж еще? Но Даля переполняют, через край выплескиваются его знания, бывалость, опыт. Науки и ремесла, производства и промыслы, орудия труда и предметы обихода, народные обычаи, занятия, поверья, нравы - словарь насыщен сведениями до предела. Иногда перенасыщен: тогда, как в растворе, они выпадают кристаллами - толкования слов разворачиваются в заметки, статейки, очерки о народной жизни.
Скупые заметки увлекательнее иных Далевых рассказов и повестей. Это как бы рассказы Даля, из которых убрано то, что ему менее всего удавалось, - попытки придумать для героев приключения; зато осталось то, что Даль умел лучше всего, - описание обстановки, образа жизни, быта. Из заметок в словаре узнаем, в каких избах жили крестьяне, какие печи топили, на каких телегах ездили, как сохою поле пахали, как боронили, какие щи хлебали, как невест сватали, какие платки на голову повязывали и какими руки утирали. Узнаем, какие барки по Волге плавали и как их бурлаки тянули.
Для нас бурлаки - толпа изнуренных, запряженных в лямки людей. Из Далева словаря узнаем, что каждый член бурлацкой артели имел свое звание и обязанности. "По всей Волге судорабочие бурлаки идут ежегодно со вскрытием рек в низовые губернии, с лямками, для подъема судов бичевою. Старший из них водолив, он же плотник, отвечающий за подмочку товара; затем лоцман, дядя, шуточно букатник, правящий судном, шишка, передовой в лямке, и двое косных, в хвосту, кои обязаны лазить на дерево, мачту, а при тяге ссаривать бичеву (то есть, по объяснению того же Далева словаря, "отцеплять бичеву, которою тянутся, от деревьев, кустов, перекидывая ее". - В. П.). Коренные бурлаки, взятые на всю путину, с задатком; добавочные, взятые временно, где понадобится, без сроку и без задатков". Запоминаем несколько пословиц про бурлаков: "Надсадно бурлаку, надсадно и лямке", "Кобылку в хомут, а бурлака в лямку", "Дома бурлаки бараны, а на плесу - буяны". Выясняем даже такую деталь: вывеска бурлака - ложка на шляпе. Какие шляпы носили бурлаки, тоже расскажет словарь: круглые, кверху суженные, похожие на опрокинутый чугунок. Про русские шляпы у Даля статейка с одиннадцатью рисунками.
Мы читаем Далев словарь "просто как книгу", постигаем, читая, "духовный и телесный быт народа"; но, по мысли самого же Даля, в словаре его (как во всяком творении науки и художества) должен был проявляться и господствовать "дух времени". "Дух" этот в "Толковом словаре" проявляется по-своему, через слово, через толкование его, - и проявляется не в одних лишь объяснениях, но и в выборе слов, в роли, которая тому или иному слову отведена.
Лапти теперь не носят, они ушли из жизни, мирно дремлют в музеях; лапти для большинства людей стали словом, сочетанием звуков, почти утратили вещность свою (вещь, по Далю, - "все, что доступно чувствам"); свойства, определяющие лапти как вещь, для нас общи, неопределенны, туманны - обувь, лыко, плести, серо-желтое, тускло-золотое. Сто лет назад чуть не вся Россия была обута в лапти - мудрено ли, что о них в Далевом словаре целый рассказ. Вещь уходящая (а вместе с ней время, частицу быта которого эта вещь составляла) обретает в словаре Даля утраченную вещность.
11
"Толковый словарь" Даля берут в руки не для того лишь, чтобы отыскать нужное слово. Даль говаривал: если словарь его понадобится русскому человеку, чтобы "отыскивать встреченное где-либо, неизвестное ему, русское слово", то "один этот, довольно редкий случай не вознаградил бы ни трудов составителя, ни даже самой покупки словаря". "Толковый словарь" открывают как величайшую сокровищницу языка нашего. Как богатейшее собрание пословиц - хранилище народной мудрости. Его читают как повесть. Его изучают как своеобразную энциклопедию жизни русского народа.
Но Даль составлял словарь живого русского языка. Когда через тридцать лет после смерти Даля выходило в свет третье издание "Толкового словаря", редактор включил в него двадцать тысяч слов, которых у Даля не было. Даль много размышлял о "духе времени" и потому часто говорил о последователях, о "будущих тружениках", "более даровитых и ученых".
Время рождает слова. Но время и убивает их. С недоумением встречаем у Даля туманное слово ипакои; Даль его объясняет: "стихира по третьей песни на утрени". Объяснение нам ничего не объясняет: умирающие слова - чтобы понять их, опять-таки надо рыться в словарях. Многих "простых" нынешних слов у Даля нет, как нет многих значений, толкований, ныне более принятых, чем те, которые приводит Даль. Но оттого, что рождаются новые слова и умирают старые, что слова могут быть юными, со звонким петушиным голосом, и древними, седобородыми, недовольно ворчащими на нынешнее поколение, - от этого дело жизни Даля становится особенно значительным. Оно не покоренная вершина, а вершина вечно непокорная. Даль сделал все, что мог, и сделал очень много. Труд его беспримерен: и по сей день - великий подвиг.
В. И. Ленин написал замечательно точно: "Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками". Такой мерой мы судим Даля.
Владимир Ильич Ленин высоко ценил словарь Даля. "Толковый словарь" стоял на этажерке рядом с письменным столом в совнаркомовском кабинете Ленина. По воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича, Владимир Ильич постоянно изучал словарь Даля, интересовался "поговорками и пословицами, которые там были приведены", читал словарь как увлекательную книгу и "высказывал свое восторженное изумление перед разнообразием эпитетов и другими образными выражениями русского языка". Н. К. Крупская вспоминала: "Чтобы понять, какая образность близка крестьянину, Владимир Ильич, между прочим, особенно внимательно читал и изучал словарь Даля, настаивал на его скорейшем переиздании".
Вместе с тем В. И. Ленин предлагал создать словарь современного ("настоящего") русского языка - "словарь слов, употребляемых теперь и классиками, от Пушкина до Горького". Ленин писал о труде Даля: "Великолепная вещь, но ведь это областнический словарь и устарел". В этой оценке содержится и признание "исторических заслуг" Далева труда, и "современные требования".
Даль недаром повторял свое "передний заднему мост" - движению вперед нет конца, новые поколения продолжают дела минувших: "Найдутся люди, которые родятся и образуются под влиянием и при спопутности других и более счастливых обстоятельств, нежели мы, и попытки их будут удачнее". Даль старался для "более даровитых и ученых тружеников, которым уже легче будет дополнять, чего недостает, найдя одну часть дела готовою".
Новым Далям не приходится начинать в чистом поле. Четыре тома "Толкового словаря" - большая высота. Новым Далям по проложенным уже мостам легче идти к вершине, но и они никогда ее не достигнут. Потому что, пока есть жизнь, - нет конца словам. И делу, начатому Далем, нет конца…
НЕ ПОВОРОТИШЬ!.
1
Рассказывает Даль (о себе, как он любил, - в третьем лице):
"…Составитель обязан объявить, по какому случаю словарь его, вовсе неожиданно, поступил в печать.
По прибытии его в Москву, зимою на 1860-й год, Общество Любителей Русской Словесности, почтившее его уже до сего званием члена своего, пожелало узнать ближе, в каком виде обрабатывается словарь и что именно уже сделано. Отчет в этом отдал он запискою, читанною в заседании Общества 25-го февраля…
Горячо и настойчиво отозвалось на это все Общество, под председательством покойного А. С. Хомякова, и тотчас же предложено было, не откладывая дела, найти средства для издания словаря.
Дело составителя было при сем заявить о всех затруднениях и неудобствах, какие он мог предвидеть, давно уже сам обсуждая это дело. Словарь доведен только до половины, и едва ли прежде десяти или восьми лет может быть окончен; собирателю под 60 лет; издание станет дорого, а между тем, вероятно, не окупится; кому нужен неоконченный словарь?
Но нашлось несколько сильных и горячих голосов - и первым из них был голос М. П. Погодина, - устранивших все возражения эти тем, что если видеть всюду одни помехи и препоны, то ничего сделать нельзя; их найдется еще много впереди, несмотря ни на какую предусмотрительность нашу; а печатать словарь надо, не дожидаясь конца его и притом не упуская времени. Самая печать неминуемо должна продлиться несколько лет, а потому будет еще время подумать об остальном, лишь бы дело пущено было в ход.
Тогда поднялся еще один голос, А. И. Кошелева, с другим вопросом: чего станет издание готовой половины словаря? И по ответу, что без трех тысяч нельзя приступить к изданию, даже рассчитывая на некоторую помощь от выручки, деньги эти были, так сказать, положены на стол".
2
Александр Иванович Кошелев, публицист и общественный деятель, славянофил, издатель "Русской беседы", был человек деятельный (это слово хорошо заменить Далевым тождесловом - поступающий), Кошелев был поступающий человек: все судили-рядили, а он положил на стол три тысячи. С этих трех тысяч началось издание Далева словаря - вот эта первая литера, строчка первая: "А, первая буква русской азбуки, аз".
Ни один издатель не поверил, что выпуск в свет "Толкового словаря" окупится, ни одно российское учреждение не нашло средств на его издание - словарь, подобного которому нигде и никогда в мире не было, получил право на жизнь благодаря милости богатого покровителя.
Словарь поначалу издавался выпусками (а Даль держал корректуру и продолжал "обрабатывать" новые буквы). К шестому выпуску деньги, пожертвованные Кошелевым, стали иссякать; Даль писал Погодину: на обертке седьмого выпуска придется сообщить, что дальнейшее печатание словаря будет зависеть от сбыта его.
В начале шестидесятых годов министром народного просвещения стал Головнин, давний знакомый Даля по службе при Льве Перовском; министр помог старому сослуживцу - доложил о Далевом словаре царю. Государь император "соизволил пожаловать на продолжение словаря 2500 рублей" (на пятьсот меньше, чем Кошелев!), зато "Его Величество соизволил, чтобы начиная с 9-го выпуска объявлено было, что печатание их предпринято на Высочайше дарованные средства", - пожелал прилепить к словарю свое имя, счел за честь! А ретивый Далев друг и первый жизнеописатель Мельников-Печерский не знает, как расшаркаться перед "державным покровителем наук": "…Если мы имеем теперь "Словарь…", то этим мы всецело обязаны народолюбивому и народом любимому царю нашему", - всецело!..
3
Раскланявшись перед "державным покровителем наук", Мельников-Печерский сетует, что Даль мало в своей отчизне прославлен: "Как бы загремело имя Даля, если б это был словарь немецкий, французский, английский!" Будто не слыхал никогда, что в своей земле никто пророком не бывает (так Даль говорил), будто и не ведал, что в английской, французской, немецкой землях достойнейшие люди умирали в бесславии и забытьи!..
"Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля, но и его удивило такое равнодушие", - но Даля не то удивило, что имя его не "загремело" (еще неизвестно, жаждал ли он "греметь"!), - Далю хотелось видеть подробные разборы своего труда, хотелось понять, "что такое вышло". Разборов подробных и впрямь появилось немного - "надобно отодвинуться" во времени, чтобы "обнять вдруг умом". О "Толковом словаре" Даля хорошо и обстоятельно писали, однако, известные ученые Срезневский, Грот, Саввантов, Котляревский; за границей о нем тоже писали.
Нечего сокрушаться - славу свою прижизненную, поелику возможно, Даль получил: Академия наук присудила "Толковому словарю" Ломоносовскую премию (Даль труд свой на академическую награду не представлял - "коли захотят, то дадут и без моих поклонов"), Географическое общество увенчало словарь Константиновской золотой медалью, Дерптский университет также присудил почетную премию за успехи в языкознании бывшему своему питомцу. Общество любителей российской словесности просило Даля "оказать Обществу высокую честь - принять звание почетного его члена".
Известна знаменитая речь Погодина: "Словарь Даля кончен. Теперь русская Академия Наук без Даля немыслима. Но вакантных мест ординарного академика нет. Предлагаю: всем нам, академикам, бросить жребий, кому выйти из Академии вон, и упразднившееся место предоставить Далю. Выбывший займет первую, какая откроется, вакансию". Желающих бросить жребий не нашлось; академическое начальство вспомнило, что для избрания в действительные члены кандидат должен жить (иметь "постоянное пребывание") в Петербурге, - все прославляли Далев словарь, но действительным академиком Даля не избрали. Даль стал почетным членом Академии наук.
Но "почетный член", по толкованию самого же Даля, - избранный "в почет, без всяких обязанностей". Даль не любил жить без всяких обязанностей; он объяснял: "Кондитерские генералы - приглашаемые для почета на заказные пиры; кухмистеры в Москве спрашивают: "А генералы ваши или наши будут?" Один русский ученый пошутил как-то: разница между академиком и почетным академиком примерно та же, что между государем и милостивым государем.
Даль смеялся: подняли меня на ходули, и шестом не достанешь. Про академическую Ломоносовскую награду он писал: "А тут, кстати, пришел разносчик - купил для раздачи к праздникам на платья 285 аршин ситцев" (дело шло к рождеству, а семья-то большая!).
Наверно, дороже всякого грома и почетных наград был для Даля поток писем от благодарных соотечественников разного чина и звания, от учителей, офицеров, писателей, чиновников. "С глубоким почтением я преклоняюсь перед сотворенным Вами вечным памятником о себе; перед Вашим терпением, лишениями и неколебимой стойкостью, которые Вы принесли в дар Отечеству… Вы не остались в долгу в этой жизни, но заплатили десятилетиями за все, что получили в ней", - писал Далю сослуживец по Нижегородскому удельному ведомству (тот самый, которого обошли орденом). И несколько лет спустя, услышав о смерти Даля, писал тоже давний его сослуживец Иван Сергеевич Тургенев: "Итак, мой бывший начальник по Министерству внутренних дел Владимир Иванович Даль приказал долго жить. Он оставил за собою след: "Толковый словарь" и мог сказать: "Exegi monumentum".
4
Даль не желал быть "кондитерским" генералом и "милостивым" государем - в своем царстве слов он был государь и полный генерал, в своем царстве слов он имел незыблемые обязанности; надо было их исполнять. У него было дело: "Что касается до составителя, то, конечно, одна только смерть или болезненное одряхление его могли бы остановить начатое".
Труд Даля не прекратился, потому что конца у Далева дела не было. "Напутное слово" завершалось так: "Составитель… просит всякого сообщать ему и впредь, на пользу дела, пополнения к словарю, замечания и поправки, на сколько что кому доступно". Письма "о пропасти неисправностей", о намерении не только внести поправки, но даже "пополнить его другими славянскими языками", письма, проникнутые сожалениями о том, что мало кто присылает замечания и дополнения, написаны через год, и через два, и через три после выхода в свет первого издания словаря. О дряхлости своей - обручи падают, заклепки не держатся - Даль писал за пять лет, и за десять, и за пятнадцать до выхода в свет словаря.
К семидесяти Даль, конечно, не помолодел, не окреп, продолжает сетовать на дряхлость: "Из дряхлости своей я, как изволите видеть, едва вожу рукой". Но строки эти написаны вполне твердо и аккуратно, рукой Даль водит весьма уверенно - в этом же письме он благодарит адресата за присланный словарь сербского языка. "Я плох стал, едва могу написать связно несколько строк" - это из письма к другому знакомому. Но способности писать связно Даль не потерял: он снова взялся за "Картины русского быта"; в эти же годы он готовит словарь к переизданию, выступает с задиристыми статьями на разные темы (в частности, заводит спор с Погодиным об употреблении иностранных слов), пишет и составляет книжки для детей.