Вот первое - оно сразу прояснит художественные достоинства "поемы" и стихотворный ее размер:
Все померкло, все умолкло,
Всюду мрак и тишина,
В сон погружены глубокий
Жители подлунных стран.
Для тех, кто не в силах сдержать невольной улыбки, приведем "чужую" строфу, тем же размером написанную, - она, если и не спасает юношескую "поему" Даля от сегодняшней иронической оценки, то, по крайней мере, честь автора поддержит - "на миру и смерть красна":
Худо, худо, ах, французы,
В Ронцевале было вам!
Карл Великий там лишился
Лучших рыцарей своих.
Это уже не Даль, это Карамзин: известное стихотворение ("древняя гишпанская историческая песня") "Граф Гваринос".
(Правда, рядом, в Петербурге, в том же 1818 году юноша поэт сочинил послание к Чаадаеву - "Любви, надежды, тихой славы", и послание к Жуковскому - "Когда, к мечтательному миру"; маститые поэты смотрели на юношу с восхищенным изумлением и надеждой, сбывавшейся воочию.)
Гардемарин Даль, на жесткой корпусной скамье сидя, сочинял и переписывал "историческую поему" свою, герой которой на протяжении сорока четверостиший страдает и вопит на берегах Ладоги - "потерял он Родегаста, потерял он в нем отца". Конец, однако, счастливый: в избушке "среди густых дубров" герой находит Гостомысла и
Будем жить благополучно
Здесь в пустыне, здесь в лесу,
Я люблю тебя как сына,
Люби ты мя как отца! -
говорит Вадиму "старец" Гостомысл.
Не станем вдаваться в разбор "поемы", - сам автор, возможно, позабыть ее успел, пока перебирался из столицы на службу в Николаев. Заметим лишь, что интерес к прошлому, к старине новгородской вряд ли случаен. Тут и вышедшая незадолго перед тем "старинная повесть в двух балладах" "Двенадцать спящих дев" Жуковского - вторая баллада "повести" (по содержанию с Далевой "поемой" вовсе несхожая) носит такое же имя "Вадим"; тут сюжеты и герои поэзии, которую мы теперь называем декабристской; юношеский лепет гардемарина не проникнут высокой и напряженной гражданственностью поэтов-декабристов, не озарен возвышенным романтизмом Жуковского, но темы и образы, подобно электричеству, пронизывали воздух - Даль это электричество почувствовал (Пушкин в это время писал "Руслана и Людмилу").
2
Даль долго не оставлял стихотворства, писал стихи и в зрелом возрасте, - дошедшие до нас (их немного) малоудачны. В Николаеве - это нетрудно предположить - поэтический пыл молодого мичмана был в самом разгаре, и Даль, наверно, подобно герою своему Поцелуеву, всегда готов "просидеть ночь напролет над самодарным творением своим, излить все чувства свои в каком-нибудь подражании Нелединскому-Мелецкому, Мерзлякову, Дмитриеву, даже Карамзину, которого стихотворения новостию языка своего тогда еще невольно поражали и восхищали. Пушкина еще не было; я думаю, что он бы свел с ума нашего героя".
И в Петербурге, и в Николаеве пели Нелединского-Мелецкого "Выйду ль я на реченьку", пели Мерзлякова - "Среди долины ровныя" и Дмитриева - "Стонет сизый голубочек", но Пушкин уже был. Даль либо запамятовал это, когда двадцать лет спустя писал "Мичмана Поцелуева", либо нарочно запутывал время действия повести. Пушкин уже был. "Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова", - писал он в ту пору про Дмитриева. "По мне, Дмитриев ниже Нелединского и стократ ниже стихотворца Карамзина". Пушкин писал это в Одессе - он был, он жил совсем рядом, когда Владимир Даль служил на Черном море; наш мичман мимо Одессы не раз проплывал, "крейсируя", "крестя по морю" на своем судне.
Пушкин уже был, и Даль про него знал. Не просто читал его (это само собой разумеется), он знал про него, как современники знают один про другого. Николаевский знакомый по имени Рогуля писал Далю, что общий их приятель Зайцевский уморительно декламирует стихи: сдвинет брови, закатит глаза и читает без ударений и повышений голоса - "Так читает Пушкин или Туманский, точно не знаю". Точно не знает, но узнать нетрудно - в Одессе, слыхал, да запамятовал, кто-то говорил, что не то Пушкин, не то Туманский так читает - уморительно. Запросто очень: некто флотский Рогуля сообщает мичману Далю про Пушкина или Туманского - современники.
Приятель Даля, мичман Ефим Зайцевский тоже писал стихи. С годами он сделался Ефимом Петровичем, и капитаном первого ранга, и генеральным консулом в Сицилии. Его стихи много удачнее Далевых, они и напечатаны раньше - и сразу в журнале Рылеева и Бестужева.
Среди николаевских друзей Даля находим Анну Петровну Зонтаг, урожденную Юшкову, впоследствии писательницу. Анна Петровна в родстве, главное же - в близкой дружбе с Жуковским ("милая сестра", - он к ней пишет); это небезразлично, видимо, для будущих литературных связей Даля. Писательницей Анна Петровна стала много позже, но нам не это сейчас важно, - нам хотя бы редким пунктиром обнести, хотя бы двумя-тремя вешками наметить литературное окружение Даля в Николаеве, хотя бы несколько человек назвать, кому мог он прочитать сочинения свои. Такой кружок у Даля, кажется, был. В числе его слушателей, без сомнения, были домашние: если не отец, предпочитавший одинокий досуг в запертом изнутри кабинете (да и умер отец через два года после приезда Даля), то уж наверно мать, вышедшая сама из среды литературной, сестры - во всяком случае, сестра Паулина (Павла), женщина одаренная, пусть не как литератор (хотя позже она займется переводами), но как ценительница литературы; Даль, уже известный писатель, спрашивал ее мнение о своих вещах, считался с ее советами.
Один из ближайших друзей Даля в Николаеве - астроном Карл Кнорре; но здесь дружба особая. Здесь не только литературные чтения, не только обмен новостями и разговоры вообще: с Карлом Кнорре беседы научные; научная, исследовательская (испытательская, что ли) жилка сызмала билась в Дале - даже в самом стремлении записывать и объяснять слова слышится это биение.
Карл Кнорре связывал Даля с "другой дорогой", которая отвечала потребности мичмана в "основательном учении, в образовании"; "другая дорога" Карла Кнорре вела Даля в науку, дорогой этой он спустя несколько лет и пошел, "переседлав" из моряков в студенты-медики. Более того, Карл Кнорре сам как бы олицетворял разительную возможность идти этой "другой дорогой", на которую манил Даля. Поступив на богословский факультет Дерптского университета, Кнорре познакомился с замечательным астрономом, профессором Василием Яковлевичем Струве, увлекся его трудами, бросился ему помогать в геодезических работах, в исследованиях астрономических и в науках этих до того преуспел, что, когда в 1820 году в Николаеве основана была обсерватория, Струве смело предложил молодого ученика своего, более того - сподвижника, туда директором. А было тогда Карлу Кнорре девятнадцать лет. Он и Даль погодки.
Кнорре как бы повторил путь отца Даля, Ивана Матвеевича; от богословия - к точным наукам; пример отца и пример друга - это много.
3
Пока Владимир Даль - моряк и на "другой дороге" "сочинитель". В Николаеве он даже известный "сочинитель", известен как сочинитель - это можно смело утверждать. Сохранились две одноактные комедии Даля: "Невеста в мешке, или Билет в Казань", датированная 1821 годом, и "Медведь в маскараде", написанная годом позже. Сохранились наброски третьей комедии; возможно, и она была написана. Главное же, сохранилась пометка, что, по крайней мере, одна из Далевых комедий была поставлена. Это не так мало для Николаева, для "портового заштатного города" (как Даль его называл), где и артисты-любители, и публика наперечет, и все больше или меньше друг с другом знакомы.
В какой-то зале, в собрании или в частном доме, николаевская публика смотрела "Невесту в мешке", комедию мичмана Даля 1-го.
Гарнизонный майор Архипов приезжает со своей племянницей Лизой в имение к старому богатому помещику Петушинскому, прежде служившему при дворе (один из героев именует его "придворной куклой"), Архипов задумал выдать племянницу замуж за Петушинского, а деньги, оставшиеся ей от родителей, прикарманить. Но Лиза любит молодого офицера Горлицкого. При помощи приключений с переодеванием и проделок горничной Аннушки и денщика - татарина Хамета возлюбленным удается провести скупого опекуна и устроить свое счастье.
Сюжет вроде бы не заимствован, хорошо сбит; содержание житейское, быт написан сочно, быт провинциальный, русский, да не просто русский - южнорусский, черты его и в облике действующих лиц, и в речах их (это уже Далево - умение схватить неповторимые местные черты). Возможно, мы комедию эту не до конца понимаем: зрители, возможно, в портретах и положениях, в репликах иных много больше, чем мы, угадывали, - кто знает, не связана ли Далева пьеса с какими-нибудь николаевскими или "возлениколаевскими" событиями. Но тема не бог весть как значительна, чтобы досконально комедию "разгадывать", зато дата заслуживает внимания. Началом Даля-писателя принято считать год 1827-й, когда впервые были напечатаны стихи его, и даже год 1830-й, когда появилась его повесть "Цыганка", и, того более, - год 1832-й, когда с выходом в свет книги сказок стал он сразу известен, а вот на ж тебе, оказывается, в "заштатном" городе Николаеве шла много раньше комедия его!
В обществе мичмана называют, должно быть, "сочинителем", и ему, должно быть, нравится, что так называют: он молод - честолюбивые мечты сплетаются с мечтами об избранности; годы пройдут, пока он, эту "избранность" толкуя, рядом с возвышенным - "выбранный из числа многих для какого-либо назначенья", поставит простое, житейское "не сподряд". Он не подозревает еще, что быть "выбранным из числа многих" да еще "для какого-либо назначенья" опасно, легче живется, когда "сподряд". Особенно же опасно "сочинительство" (как и "не сподряд") для тех, кто на службе; впрочем, и набравшись мудрости, Даль всю жизнь будет стараться сопрячь два занятия - "служить" и "писать", а ему будут, порой весьма наглядно, объяснять, что такое сопряжение противопоказано.
"ДЕЛО О МИЧМАНЕ ДАЛЕ 1-м, СУЖДЕННОМ…"
1
Читаем снова "Общий морской список": "1822. Был в кампании на военной брандвахте у Очакова. 1823 и 1824. Находился при николаевском порте. 1823. Был под судом за сочинение пасквильных писем…"
Феодосий Федорович Веселаго, историк флота, автор "Морского списка", делает в этом месте снисходительное примечание: "Это было собственно юношеское, шутливое, хотя и резкое стихотворение, но имевшее важное местное значение, по положению лиц, к которым оно относилось".
Примечание, цель которого объяснить, ничего не объясняет, скорее запутывает дело: "шутливое, хотя резкое", "но имевшее важное местное значение" и т. д.
"Общий морской список" - труд официальный, часть со сведениями о флотской службе Даля вышла через двадцать лет после его смерти, когда все уже и позабыли, что Даль был морской офицер, и знали его - автора "Толкового словаря".
Сообщение биографических подробностей, впрочем, и не входило в задачу историка, собравшего воедино послужные списки русских офицеров-моряков.
Формуляр Даля об этом происшествии (возможно, событии) в его жизни сообщает так же скупо. Графа одиннадцатая: "Был ли в штрафах, под следствием и судом; когда и за что именно предан суду; когда и чем дело кончено". Запись: "Был за сочинение пасквилей и по решению Морского Аудиториатского Департамента вменено в штраф бытие его под судом и долговременный арест, под коим состоял с сентября месяца 1823 по 12 апреля 1824 года". Запись разъясняет таинственную строку в списке Веселаго: "1823 и 1824. Находился при николаевском порте". Проще сказать, находился под арестом.
2
"Дело 28-го флотского экипажа о мичмане Дале 1-м сужденном в сочинении пасквилей" начато 3 мая 1823 года.
…В течение некоторого времени "благородная публика г. Николаева поносима была разными подметными письмами…а с 19-е на 20-е число сего апреля месяца ночью во многих местах города приклеены четвертные листы, заключающие в себе пасквиль".
Пасквиль этот приложен к делу - глупейшее стихотворение под названием "С дозволения начальства", написанное от имени преподавателя итальянского языка штурманского училища Мараки (тут же справка: оный Мараки от авторства отказывается).
Сочинитель, пасквилянт (по-Далеву, "пасквильник") объявляет "сброду, носящему флотский мундир", о своем близком знакомстве с некой "подрядчицей", которая "скоро до всех доберется".
Стихотворение могло не отличаться ни умом, ни поэтическими достоинствами, - "публика г. Николаева" отлично понимала, о чем речь.
Главный командир Черноморского флота вице-адмирал Грейг приблизил к себе молодую особу женского пола, которая в глазах "общества" отличалась тремя "пороками": занималась торговлей, была простого звания и к тому же еврейкой. Созерцать такую женщину рядом со славным российским адмиралом было, по меньшей мере, необычно; тем более сам адмирал откровенно давал понять, что его расположение к окружающим во многом зависит от доброго отношения к ним "молодой особы". Современник вспоминает, как, рассчитывая выслужиться, вертелись офицеры в гостиной у адмираловой пассии…
"По случаю падавшего сильного подозрения в составлении оного пасквиля 28-го флотского экипажа на мичмана Даля 1-го" приказано было полицмейстеру Федорову произвести "в квартире его, Даля, обыск, где и сысканы нового сочинения ругательный пасквиль же вчерне, по собственному признанию Даля, руки его…"
Приложено несколько экземпляров стихотворения "Без дозволения начальства" (подзаголовок: "Антикритика"), стихотворения, также не отличающегося ни остроумием, ни тонкостью насмешки, ни достоинствами слога.
Воспоминания донесли до нас несколько занимательных рассказов о том, как у Даля нашли стихи. Например: полицмейстер закончил обыск и собрался уходить, но матушка Даля указала презрительно на нижний ящик комода, где хранилась старая обувь, - "Что ж там-то не искали?". Дальше как в романах: рассерженный полицмейстер нагнулся к ящику, и… скомканная бумажка с "нового сочинения ругательным пасквилем" у него в руках. Или: полицмейстер, который прямо не мог отправиться к офицеру с обыском, приказал расставить под окнами Далевой квартиры какие-то приборы, якобы для измерений улицы, а сам попросил у матушки Даля листок бумаги; впущенный в кабинет, он быстро обыскал стол и обнаружил черновик стихотворения…
Жаль, не было в живых отца Даля, Ивана Матвеевича, с его вспыльчивостью и двумя пистолетами за поясом: можно было бы для еще большей занимательности устроить пальбу!..
Но ведь с точки зрения "примет времени" и "примет Даля" все произошло гораздо проще и интереснее! Полицмейстеру приказали произвести "в квартире его, Даля, обыск" - он и произвел, не считаясь с положениями закона ("примета времени"!). Даль же заявляет следствию решительный протест именно потому, что обыск был произведен с нарушением принятых правил - в его отсутствие, без понятых и т. д. ("примета Даля"!).