В начале 1840-х годов среди университетской молодежи России значительно возрос интерес к общественным проблемам, философии. В Москве возник кружок Н. В. Станкевича. В Харьковском университете сформировался кружок молодежи вокруг брата Н. В. Станкевича – Александра. Н. И. Костомаров вместе с И. И. Срезневским, А. Л. Метлинским, А. А. Корсуном и другими вошли в один из таких магистерских кружков. В те годы Н. И. Костомарова занимали вопросы народной жизни и народного творчества, а также славянских взаимосвязей.
Сын русского дворянина древнего рода и украинской крестьянки-крепостной, впитавший с детства красоту народной песни, не мог не выступить на стороне языка и культуры народа, вскормившей грудью его матери. Православный христианин не считал возможным жертвовать истиной ради интересов духовенства, о чем очень ярко свидетельствует история с защитой первой диссертации.
Осенью 1840 года Н. И. Костомаров сдал магистерский экзамен и получил разрешение писать диссертацию на избранную тему. Позже он вспоминал: "Все лето 1840 года я провел в Харькове, занимаясь историей с целью держать экзамен на степень магистра, сидел буквально дни и ночи и, наконец, подал прошение о допущении меня к экзамену, и в то же время печатался новый сборник моих украинских стихотворений под названием "Ветка". Меня позвали в заседание 24 ноября. Профессор М. Лунин экзаменовал меня по всеобщей истории очень строго; испытание продолжалось час и три четверти; я выдержал счастливо. Затем Артемовский-Гулак экзаменовал меня по русской истории до такой степени поверхностно, что я мог бы, не прочитавши ни одной книги, отвечать на его вопросы. Через десять дней позвали меня снова на экзамен по дополнительным предметам: политической экономии и статистике. По первому экзаменовал меня Сокольский, по второму – мой товарищ по студенчеству Рославский. По этим предметам я отвечал удовлетворительно. За экзаменом следовало письменное испытание; меня заставили во время заседания Совета в университетском зале сочинить два рассуждения на заданные темы, одно по всеобщей, другое по русской истории".
В 1841 году Костомаров подает на рассмотрение факультета диссертационное исследование "О причинах и характере унии в Западной России". В своем исследовании он приводит богатый фактический материал о безнравственности православного духовенства, о властолюбии и жадности патриархов, не отличавшихся в этом отношении от пап; о восстаниях казаков и крестьян; о пользе, которую принесла украинскому просвещению необходимость борьбы с унией.
Оставив диссертацию на рассмотрение, Николай Иванович отправился в Крым на отдых, так как по совету врачей недавние обильные приемы лекарств и усиленная умственная работа по подготовке к магистерскому экзамену требовали отдыха. "Протерпевши четыре недели", он "отправился на Южный берег верхом с проводником татарином, имея намерение объехать весь берег до самого Севастополя, но, доехав до Ялты, утомился и поворотил назад к Алуште; оттуда ездил на вершину Чатырдага и, спустившись с горы, проехал в Симферополь, посетив по указанию проводника исток Салгира. В первый раз в жизни видел я высокие горы и морские берега. Восхождение на Чатырдаг оставило на мне неизгладимое впечатление. На вершине горы представился мне поразительный вид горных вершин Яйлы и безбрежной синевы Черного моря. Несмотря на то что день был ясный и очень знойный, на вершине Чатырдага меня пробирал такой холодный ветер, что впору было надевать теплое платье. Пробывши там несколько часов, я стал спускаться уже при солнечном закате и когда был на половине спуска с горы, небо уже темнело. Спускаться с Чатырдага для непривычного человека кажется очень страшно: склона горы не видно сверху вниз, и беспрестанно кажется, как будто летишь в пропасть. Потерявши из вида своего проводника, я до того пришел в страх, что соскочил с лошади и намеревался сходить пешком; лошадь карабкалась по каменной почве такими неровными шагами, что казалось – вот упадет и я с нее полечу вниз; к счастью, мой татарин, завидя, что со мною делается, подъехал ко мне, помог снова сесть на лошадь и успокоил меня, уверяя, что крымские лошади привыкли, как кошки, лазить по горам и никогда не сбросят седока. В темноте съезжать было бесстрашнее, потому что глаз не видел перед собою мнимой пропасти. Съехавши с крутизны, приходилось пробираться лесом, и тут новое неудобство: древесные ветви больно стегали меня то лицу. Дорога, ведущая от Чатырдага к Симферополю, пробирается посреди высоких гор, затейливо поросших кустарниками и деревьями. На дороге встречались фонтаны, устроенные благочестивыми мусульманами".
После Симферополя Костомаров съездил в Бахчисарай, осмотрел тамошний ханский дворец. Николая Ивановича "в особенности пленил огромный зал с тремя фонтанами, из которых один был знаменитый "Фонтан слез", воспетый Пушкиным. Рядом с этим залом – павильон из разноцветных стекол с большим фонтаном посредине, а из павильона – выход к каменному бассейну, куда втекала чрезвычайно холодная вода из двух фонтанов, устроенных один против другого на противоположных краях бассейна". Костомаров с удовольствием выкупался в этом бассейне, бывшем некогда ханской купальней. В Бахчисарае он познакомился с одним греком, занимавшим должность учителя и смотрителя в уездном училище, вместе с которым совершил путешествие верхом в Чуфут-Кале. Двухдневное пребывание в Бахчисарае оставило следы в литературном творчестве Костомарова: он написал несколько малорусских стихотворений, из них некоторые были напечатаны в "Молодике" И. Бецкого.
Возвратившись снова в Симферополь, Костомаров поехал оттуда в Керчь, здесь с любопытством осматривал боспорские могилы и музей. Керченские могилы с их останками сильно захватили его воображение: он написал по-малорусски стихотворение, напечатанное впоследствии в "Молодике" Бецкого. "Я изобразил блуждающую тень одного из боспорских царей, которого прах выбросили из могилы древнеискатели, и тень не находит себе покоя, что представлено сообразно известному античному верованию о беспокойном блуждании умерших, лишенных места упокоения. Случайно познакомившись в Керчи с тамошними обывателями, я услыхал возмутительные вещи о злоупотреблениях, совершавшихся при раскопке керченских курганов. Так, например, рассказывали, что, раскопавши "Золотой курган", они, не выбравши из него всех вещей, оставили на ночь без караула, и толпа жителей, проведавши это, бросилась туда и разграбила сокровища, которые не успели прежде вынести археологи".
Из Керчи Костомаров поплыл пароходом до Таганрога, где оставались его лошади, и поехал сухопутьем в свое имение, из которого вскоре опять выехал в Харьков.
По приезде в Харьков он узнал, что его диссертация утверждена первым отделением философского факультета, но не всеми его членами. Ее не нашли достойной Гулак-Артемовский и профессор Протопопов. Первый из них находил, что само заглавие ее по близости к современным событиям не должно служить предметом для ученой диссертации; но так как большинство членов утвердили ее, то она была признана и Костомаров начал ее печатать.
Тогда же Николай Иванович сблизился с целым кружком молодых людей, так же, как и он, преданных идее возрождения малорусского языка и литературы; то были: "Корсун, молодой человек, воспитанник Харьковского университета, родом из Таганрога, сын довольно зажиточного помещика; Петренко, бедный студент, уроженец Изюмского уезда, молодой человек меланхолического характера, в своих стихах почти всегда обращавшийся к своей родине и своим семейным отношениям; Щоголев, студент университета, молодой человек с большим поэтическим талантом, его живое воображение чаще всего уносилось в старую средневековую жизнь; Кореницкий, сельский дьякон. Наконец, семинарист Писарев, сын священника, уже писавший по-малорусски и издавший драму "Купала на Ивана"; этот молодой человек владел хорошо языком. Стих его был правилен и звучен, но большого творческого таланта он не показывал".
В журнале "Молодик" Костомаров поместил перевод нескольких "Еврейских мелодий Байрона" и трагедию "Переяславська нiч", написанную пятистопным ямбом без рифм, без разделения на действия, с введением хора, что придавало ей вид подражания древней греческой трагедии.
В тот же период он пишет ряд новых повестей. "Одна из этих предполагаемых повестей – "Сердешна Оксана" – явилась в альманахе "Ластивка", напечатанном Гребенкою в Петербурге; другая – "Покоти-поле" отдана была Бецкому, а третья – "Божьи диты" напечатана в переводе в "Современнике", а по-малорусски никогда не выходила".
Костомаров имел круг и других близких знакомых. "И. И. Срезневского долго не было в Харькове: он был за границей, куда отправился для изучения славянских языков; из других близких мне личностей, принадлежавших к университетскому кругу, я вспомню профессора Александра Петровича Рославского-Петровского, с которым я проживал несколько лет на одной квартире и держал с ним общий стол. В то время он читал статистику, уже после моего отъезда из Харькова был несколько времени ректором, скончался не в очень старых летах. Это был человек с большою начитанностью, огромною памятью, но ленивый, рассеянный и преданный карточной игре, зато очень добросовестный и правдивый. Как профессор он не пользовался большим уважением. Прежде постоянно споривший со мною против моих идей об украинской литературе, он наконец поддался той же идее, стал писать малорусские стихи и напечатал их под псевдонимом Амвросия Могилы, назвавши свой сборник "Думки и писни та ще дещо". Стихи его казались хорошими, плавными, но творческого таланта за ним не признавали. К таким же близким знакомым можно отнести Поликарпа Васильевича Тихоновича, бывшего тогда учителем латинского языка в Первой гимназии, человека трудолюбивого, отлично знающего как латинскую, так и греческую словесность, и прекрасного педагога. Он был со мною постоянно дружен, но оставался совершенно холоден к украинской народности и, занятый своим античным миром, как будто ни во что не ставил все современное. Это был классик в буквальном смысле этого слова. Впоследствии он был профессором и в университете".
Между тем приближался день защиты Костомаровым диссертации. Накануне на стене университета появляется объявление, в котором говорится, что по непредвиденным обстоятельствам защита диссертации Костомарова откладывается на неопределенное время. Декан факультета на вопрос Николая Ивановича об этом сообщил ему, будто архиерей Иннокентий написал какую-то бумагу помощнику попечителя учебного округа, в которой предлагает остановить защиту диссертации Костомаровым до получения разрешения от министра просвещения. Так как тогдашний попечитель учебного округа граф Головкин был очень стар и не занимался этими делами, то все управление делами округа находилось в руках его помощника князя Цертелева. Николай Иванович отправился к нему и узнал, что действительно архиерей Иннокентий сделал такое заявление. "Я обратился к Иннокентию. Архиерей сказал мне, что он не имеет против меня ничего в цензурном отношении, а только готовится оспаривать меня дискуссионным образом. Я увидел в словах архиерея неискренность".
Прошло между тем более месяца; Костомарова известили, что министр народного просвещения, которым был тогда граф Сергей Семенович уваров, прислал подготовленную профессором М. Устряловым рецензию на диссертацию Николая Ивановича и вместе с ней предписание уничтожить все экземпляры, которые были напечатаны, а Костомарову позволить писать иную диссертацию. Так как, кроме профессоров и близких знакомых, он не успел ее пустить в публичную продажу, то ему поручили самому объездить всех тех, у кого находилась или могла найтись эта диссертация, отобрать все экземпляры и представить в Совет университета для сожжения. Все это он сделал; но большая часть профессоров, к которым Николай Иванович ездил, отговорились неимением у себя экземпляров под разными предлогами, и вместо ста экземпляров, которые были розданы, Костомарову удалось возвратить в правление менее двадцати. Все возвращенные экземпляры были преданы огню. "Я был в полной уверенности, что все это дело Иннокентия, и в такой уверенности оставался очень долго; в Петербурге же в шестидесятых годах мне говорили занимавшиеся архивными делами в министерстве Уварова, что не Иннокентий был причиною сожжения моей диссертации, а один из харьковских профессоров, пославший на меня извет министру. Однако из биографии архиерея Иннокентия, напечатанной в "Русской старине" 1878 года, следует главное участие преосвященного Иннокентия в тогдашнем задержании моей диссертации. Будучи в то время убежденным в виновности архиерея Иннокентия, я, однако, не прекратил с ним знакомства; он говорил мне, что нимало не причастен в этом деле, был со мною постоянно ласков и приглашал к себе. Так было до моего выезда из Харькова".
Так церковная власть, царская цензура и правительственные чиновники пришли к выводу о том, что представленное к защите исследование Н. Костомарова недостойно ученой степени как по характеру избранной темы, так и по причине широко приводимого фактического материала о безнравственности православного духовенства, тяжелых поборах с народных масс, а главное – о восстаниях крестьян и казаков.
Весной 1843 года Н. Костомаров подал в Харьковский университет новую научную работу – первую в Украине историко-этнографическую диссертацию "Об историческом значении русской народной поэзии", которую защитил 13 января 1844 года, несмотря на сопротивление части консервативной профессуры. На защите присутствовал и друг Николая Ивановича А. Корсун, который вспоминал: "Архиерей Иннокентий обратился к ректору П. Гулак-Артемовскому: "Вы, Петр Петрович, пожалуйста, воспитывайте молодых в духе уважения старших ученых, таких как Карамзин. А то, смотрите, на такой-то странице Н. Костомаров опровергает Карамзина". На это ректор ответил: "На каждого мудреца достаточно простоты, ваше высокопреосвященство; только Бог без греха, а Карамзин – человек". На этом разговор и закончился. Николая Ивановича поздравили, он был утвержден в степени магистра".
А вот как на это реагировал сам Николай Иванович: "Диссертация моя была рассмотрена, одобрена и зимою напечатана. По ее поводу я сошелся с профессором М. Луниным; хотя прежде я часто слушал его на лекциях и глубоко уважал, но должным образом не был с ним знаком. Теперь меня свело с ним то, что моя диссертация ему особенно понравилась и он вполне сочувствовал моей мысли о введении народного элемента в науку истории. Как человек с европейским образованием, он способен был смотреть шире других ученых мужей старого закала. День защиты моей диссертации назначен был 13 января 1844 года. Моими оппонентами были профессора Якимов и Срезневский. Они потребовали от меня доказать, что здесь есть какая-нибудь поэзия. Прежде чем я собрался отвечать им, Лунин засмеялся и сказал: "Это равно, если бы рассечь человека по частям и потребовать, чтобы показали, где у него душа; ни в ноге, ни в руке, ни в ухе, ни в носу нету, а весь человек живой – с душою". По окончании защиты меня провозгласили получившим степень магистра исторических наук. В общественном мнении, моя диссертация получила сочувственный отзыв только в одном "Москвитянине", в статье, написанной Срезневским; в других журналах – "Библиотеке для чтения" и "Отечественных записках" – ее приняли не так ласково. В "Библиотеке для чтения", которою заправлял тогда Сенковский, мои мнения о важности народной поэзии для историка подали только возможность поглумиться и позабавиться над моей книгою. Впрочем, замечательно, что тот же Белинский, еще в 1839 году разбирая в "Отечественных записках" моего "Савву Чалого" и "Украинские баллады", признал за мною несомненный талант".
Во второй диссертации Н. И. Костомаров провел, как он выразился, "свою задушевную мысль об изучении истории на основании народных памятников и знакомства с народом", обращения к жизни народа в ее многообразии, тем самим поставив одной из первых в то время в украинской историографии новую актуальнейшую проблему, заняв в науке свое отдельное место. "…История скользила только по дворцам да армиям, нацией признавались одни привилегированные классы и никто не считал нужным знать, – отмечал Н. И. Костомаров, – как говорит, чувствует, думает, живет народная масса".
В течение 1842–1843 годов, не имея достаточных средств, кроме написания диссертации и научных занятий, Николай Иванович работал помощником инспектора студентов Харьковского университета и был представлен к чину коллежского секретаря. В этой новой должности Николаю Ивановичу пришлось проявить и свои личные качества: решительность, открытость, честность, нетерпимость к лицемерию. Так, однажды к нему, как к помощнику инспектора, обратился священник местной церкви с требованием утихомирить студентов, которые устроили громкую овацию своей любимой актрисе Протасовой во время обряда ее венчания. Николай Иванович отказался прибыть на место события и выполнять роль полицейского и осведомителя, не страшась получить взыскание от университетского начальства.
В это же время Н. Костомаров пытался обзавестись семьей и устроить свою личную жизнь. Но богиня любви Афродита не дала своего благословения. Его сватанье завершилось дуэлью с каким-то офицером, который отбил у него невесту. Этот инцидент послужил поводом к отставке с занимаемой должности. Как иронично отметил сам Костомаров: "Разве возможно было доверить воспитание студентов такому горячему господину!"
Прослужив в должности помощника инспектора студентов в Харьковском университете с августа 1842-го по апрель 1843 года, Н. И. Костомаров, осознав свою неспособность к выполнению некоторых обязанностей по данной должности, подал в отставку.
В мае 1843 года он приступил к работе над историей времен Б. Хмельницкого и уже в третьей книге И. Бецкого "Молодик" (1843) опубликовал свои первые исторические опыты: "Русско-польские вельможи. 1. Князья Острожские" и "Первые войны малороссийских казаков с поляками". В этом же сборнике он выступил с критической статьей "Обзор сочинений, писанных на малороссийском языке", в которой высказал важное для своего времени мнение о деятельном участии различных народов России в преобразовании литературы.
После увольнения из университета Н. Костомаров отказался от должности преподавателя в Орле и начал преподавать русскую историю в мужском пансионе Зимницкого.