В разговорах со мной Ю. Андропов не скрывал своего стремления поскорее перейти с площади Дзержинского (где размещался КГБ) на Старую площадь (где размещался ЦК КПСС). При всей его активности, способности вести политическую борьбу и политическую интригу у него временами появлялись неоправданная мнительность и осторожность. Так было и после смерти Суслова. Колебания Брежнева, как мне казалось, были связаны с важнейшей проблемой. С одной стороны, у него не было сомнений в том, что лучшей фигуры, чем Ю. Андропов, на посту второго секретаря ЦК нет. Но, с другой стороны, он прекрасно сознавал значимость поста председателя КГБ для сохранения не только господствующего общественно-политического строя, но и его собственных позиций как генерального секретаря ЦК КПСС. Он был уверен в личной преданности Ю.В. Андропова. А какова будет степень преданности нового председателя КГБ?
Близкий ему заместитель председателя КГБ С. Цвигун покончил жизнь самоубийством, второй заместитель - близкий друг Г. Цинев - тяжело болен. Кого ставить на этот важный и ответственный пост? Этот вопрос не давал покоя Брежневу. Тем более что вокруг него развернулась "невидимая миру" борьба двух группировок - Андропова и Черненко. Андропов предлагал на пост председателя КГБ одного из своих заместителей - Чебрикова. К. Черненко, резонно опасаясь усиления политического влияния Андропова, предложил на это место более близкого ему или по крайней мере нейтрального председателя КГБ Украины В.В. Федорчука. Эта политическая интрига, связанная с борьбой за власть, продолжалась несколько месяцев.
М. Горбачев знал досконально всю подоплеку развернувшейся политической борьбы, однако оставался в стороне от нее, так как не обладал ни большим влиянием в высших эшелонах партийной власти, ни возможностями плести политическую интригу. В это время он во всем - в высказываниях, в поведении - типичный представитель, как сегодня говорят, коммунистической командно-административной системы. Стоит только ознакомиться с его выступлением в апреле 1981 года на совещании идеологических работников в Москве или с его статьей в журнале "Коммунист" № 10 за 1982 год: в них и намека нет на те принципы, которые он начал выдвигать через 3 года, особенно после XIX партийной конференции.
Его, наконец, начинают направлять во главе официальных делегаций на съезды коммунистических партий социалистических стран. И пусть пока это лишь Монголия и Вьетнам, но сам факт говорил уже о многом. Вспоминая официальные выступления на этих съездах главы советской делегации М. Горбачева, трудно даже представить, что этот же человек через 3-4 года начнет демонтаж советской внешней политики и разрушение сложившейся системы международного коммунизма. Чего стоит его выступление во Вьетнаме, где он говорил: "В роли организатора очередного "крестового похода" против мира и прогресса выступает американский империализм. Силы агрессии и милитаризма угрожают поставить человечество на грань мировой термоядерной катастрофы. Идеологи американской реакции вновь призывают распространить господство Соединенных Штатов на весь земной шар. Практически нет сейчас на земле такого района, где бы в результате действия Вашингтона и его усердных подручных не осложнилась обстановка". Правда, в это время его будущий партнер по мирным переговорам и соглашениям об ограничении ядерного оружия Президент США Р. Рейган еще более резко высказывался в отношении Советского Союза - "империи зла", по его выражению.
Пока Ю. Андропов боролся за переход из КГБ в ЦК КПСС, за вторую позицию в партии, М. Горбачев усиленно подготавливал пленум ЦК, на котором должна была рассматриваться Продовольственная программа партии. Вопрос продовольствия всегда был "ахиллесовой пятой" КПСС, таил в себе постоянный источник для недовольства народа. Вот почему организуемому пленуму ЦК КПСС придавалось большое значение. Значимость его подчеркивалась и тем, что с докладом должен был выступать Л. Брежнев. Зная его возможности в этот период, я четко представлял, что на большее, чем плохо прочитать подготовленный доклад, он не способен. М. Горбачев волновался по поводу того, как пройдет пленум, учитывая, что отрасль находится в запущенном состоянии, а продовольственное обеспечение было притчей во языцех на всех пленумах, конференциях, собраниях.
Не могу восстановить в памяти всех подробностей пленума, состоявшегося в конце мая 1982 года. Это был последний пленум ЦК, который проходил под руководством Л. Брежнева. Мне он запомнился таким же стандартным, показным, как и все предыдущие. Так же "шепелявил" Брежнев, выступая с докладом, так же приветствовалась линия Политбюро и ЦК КПСС, как и всегда, было много лозунговых выступлений без аналитической критики и конкретных предложений. Для меня единственным важным событием на этом пленуме было избрание Андропова секретарем ЦК КПСС. Его приход в ЦК, как нам казалось, знаменовал собой новый этап в развитии нашего государства и общества.
Для меня эти дни были знаменательны двумя событиями - окончанием строительства руководимого мной кардиоцентра и проведением IX Международного конгресса кардиологов, на который съехалось около восьми тысяч делегатов из разных стран мира. Обе эти акции стали большими событиями в жизни страны, и их успех во многом поднял престиж советской медицины. Слух о высоком архитектурном, технологическом и медицинском уровне кардиоцентра быстро распространился не только в среде ученых и врачей, но и в "московском обществе". По крайней мере А.А. Громыко просил меня принять и познакомить с центром жену Президента Филиппин Э. Маркос, находившуюся в это время с официальным визитом в Москве. А сколько других официальных делегаций нам тогда пришлось принимать!
Позвонил М. Горбачев, поздравил с успехами и сказал: "Что же ты своим друзьям не показываешь новый дворец науки? Сколько разговоров о нем! Мы с Раисой Максимовной хотели бы побывать у тебя в гостях в цент ре. Посмотрим, а потом поедем к нам на шашлыки". Центр понравился Горбачевым, понравилась молодежь, которой были тогда полны наши лаборатории. М. Горбачев заинтересовался работами по синтезу пептидов, которые составляют основу ряда гормонов. Кстати, по его просьбе в центре очень быстро был синтезирован гормон, увеличивающий продуктивность скота. Горбачевы понравились моим ученикам и сотрудникам своей простотой, демократичностью, интеллектом. Встреча была непринужденной и как-то по-дружески теплой.
На даче, куда мы приехали из кардиоцентра, Горбачев не скрывал своего хорошего настроения, он был полон планов совместной с Ю. Андроповым работы в ЦК. Я хорошо представлял себе, как он нужен в данный момент Андропову. Понимал это и Горбачев, говоривший, что "нашему другу" придется первое время нелегко, учитывая сложный характер взаимоотношений в ЦК, где были сильны позиции К. Черненко, где непонятную позицию нередко занимал И.В. Капитонов, руководивший организационным отделом, а управляющий делами ЦК Г.С. Павлов вообще никого, кроме Брежнева, не признавал. Но главное - это, конечно, добиться признания и поддержки руководителей крупных партийных организаций на местах. Чувствовалось, что Горбачев полон желания начать действовать, работать по-новому, внедрять новые идеи. В них, конечно, даже намека не было на те основополагающие принципы "перестройки", которые он начал выдвигать после апреля 1985 года.
А жизнь продолжалась по-старому. Переход Ю. Андропова в ЦК КПСС на том, первом этапе не изменил стиля и принципов работы партии, а тем самым ничего не изменил в жизни общества и страны. Дальновидный и тонкий политик, Андропов понимал, что в окружении сложившейся консервативной и бюрократической партийной олигархии провести даже минимальные реформы невозможно.
С переходом его на Старую площадь мы стали встречаться гораздо реже, только как врач с пациентом. Но даже в эти редкие встречи я чувствовал его колоссальное напряжение и большую осторожность. Как-то при разговоре о необходимости кадровых изменений у него невольно вырвалось признание: "Что можно сделать, если даже на пустяковое решение Кириленко заявляет: так ведь ты нас всех разгонишь".
Приход Андропова в ЦК КПСС не всем был по душе, но открыто выступать против него боялись, зная не только их близкую дружбу с Брежневым, но и то, что за его спиной стоит всемогущий аппарат КГБ, который, хотя его и пытается "приручить" новый шеф, Федорчук, по-прежнему верит в Андропова и поддерживает его.
Перед Ю. Андроповым стояла задача завоевать твердые позиции в партийной среде, привлечь на свою сторону руководителей среднего ранга, создать определенное общественное мнение в отношении его возможностей, тем более учитывая ярлык "шефа КГБ". В завоевании симпатий и поддержки партийного аппарата и, что не менее важно, секретарей крайкомов и обкомов, во многом определявших не только жизнь в стране, но и общественное мнение, незаменимым был М. Горбачев.
Вышедший из среды местных партийных руководителей, тесно связанный с многими членами ЦК, Горбачев хорошо знал не только их чаяния, но и их суть и мог ориентировать далекого от партийной жизни Ю. Андропова в той или иной ситуации. Из моих общений с Андроповым я мог заключить, что в это непростое для него время его ближайшим советчиком и помощником в ЦК становится Горбачев. Пожалуй, из всего состава Политбюро Ю. Андропов мог рассчитывать в полной мере лишь на него, на А. Громыко да на своего близкого друга Д. Устинова. Андропов полностью доверился мнению Горбачева в отношении партийных кадров, что привело, по его же словам, к целому ряду ошибок.
Сейчас иногда даже некоторые бывшие работники аппарата ЦК КПСС говорят о дружеских отношениях Ю. Андропова и К. Черненко. Действительно, внешне казалось, что в Политбюро нет ближе товарищей, чем они. Оба - ставленники Л. Брежнева, оба - самые преданные ему члены Политбюро, вместе решают вопросы, и у них не возникает разногласий. Но надо знать простейшую арифметику политической жизни, чтобы за этой внешней стороной медали увидеть политические и человеческие интриги. (Так было, так есть и может быть в современном мире, во многом потерявшем порядочность. И выглядит это весьма неприглядно, если не мерзко.) Продолжалась невидимая борьба за близость к Брежневу, а с учетом состояния его здоровья и работоспособности - борьба за власть.
Я отчетливо это понял в октябре 1982 года, когда начали разыгрывать карту, связанную с болезнью Ю. Андропова. К этому времени я уже хорошо познал сценарий закулисных политических интриг, грязную логику борьбы за власть, когда все средства хороши. Болезнь, настоящую или мнимую, придуманную авторами политической интриги, начинают использовать, когда нет других путей устранить противника в борьбе за власть. В моей профессиональной жизни это был не единственный случай.
Один из самых интригующих эпизодов, чуть было не изменивший ситуацию на Ближнем Востоке, связан с историей болезни президента Сирии X. Асада. Это началось весной 1983 года, когда нашей страной руководил Ю. Андропов. Однажды поздно вечером у меня в кабинете раздался звонок, и я услышал знакомый, ставший в последнее время из-за болезни хриплым голос Андропова. Он, как всегда вежливо, спросил, не мог бы я подъехать к нему в Кремль. К этому времени ему из-за полной остановки функции почек уже начали проводить сеансы гемодиализа. Естественно, в моей голове пронеслись вопросы, один страшнее другого: не случилось ли что-то неожиданное с ним, тем более что он скрывал тяжесть своей болезни даже от близких. От улицы Грановского, где помещалось Управление, до Кремля в те времена можно было доехать за пять минут, так что я даже не успел перебрать в голове все возможные причины для такого неожиданного и позднего визита, тем более что мы из-за медицинских процедур часто встречались в Центральной клинической больнице. Видимо, у меня был взволнованный и напряженный вид, когда я вошел в кабинет Андропова, потому что он, улыбнувшись, спросил: "А как Вы себя чувствуете, Евгений Иванович?" У меня отлегло от сердца. Вопрос не в его состоянии здоровья, решил я, а остальное в то время было для меня не самым главным.
Ю. Андропов продолжал: "Вы извините за поздний звонок, но пришла несколько странная просьба от президента Сирии X. Асада. Он обратился прямо ко мне, по нашим каналам, с просьбой прислать специалистов, занимающихся проблемой болезней сердца. В этом не было бы ничего странного, учитывая международный авторитет наших профессоров в этой области, но почему-то он просил не информировать об этом сирийское посольство в Москве и направить врачей в Дамаск конфиденциально и как можно быстрее. Я бы просил Вас организовать эту консультацию. Ситуация в Сирии складывается сложная. Мы не знаем подробностей, но в руководстве Сирии что-то происходит, а нам важно сохранить на посту лидера этой страны нашего друга X. Асада".
Учитывая, что через несколько дней Ю. Андропову предстоял очередной сеанс гемодиализа, на котором мне необходимо было присутствовать, я предложил сначала направить в Дамаск двух наших ведущих кардиологов, которых считал и считаю прекрасными специалистами, - профессоров B.C. Гасилина и И.В. Мартынова. Уже на следующий день они вылетели в Сирию. Когда через несколько дней я встретился с ними в Дамаске, они выглядели несколько растерянными. "Мы ничего не понимаем, - рассказывали они мне перед нашей совместной консультацией X. Асада. - Кто-то убедил президента Сирии, что он тяжело болен, что ему противопоказаны любые физические и психические нагрузки и что если он хочет жить, то должен сменить стиль жизни и работы. Сирийские врачи соглашаются с такими предложениями, а X. Асад находится в состоянии депрессии, не зная что делать: продолжать активную политическую деятельность или согласиться с мнением некоторых "доброжелателей" (неизвестно - из президентского окружения или из членов его семьи и близких родственников)".
Когда мы встретились с X. Асадом, меня поразили его глаза, в которых были тревога, ожидание врачебного приговора, грусть обреченности. Докладывавшие историю болезни сирийские врачи заключили ее диагнозом: тяжелая форма ишемической кардиомиопатии. У нас, как и в большинстве стран, такой формулировки диагноза нет, мы трактуем его так: ишемическая болезнь сердца с явлениями кардиосклероза. И клиническая картина, и данные объективного обследования не укладывались в рамки тяжелой формы ишемической болезни сердца, на которой настаивали сирийские специалисты. Пациентов, подобных X. Асаду, тысячи, и все они ведут активный образ жизни и обычно не меняют ни ее стиль, ни стиль работы.
После консультации все это мы высказали X. Асаду. Чтобы полностью снять всякие сомнения и у президента, и у его окружения и отвергнуть тяжелый диагноз, мы предложили провести дополнительно исследование сердца с помощью радиоизотопной методики. Она подтвердила наше заключение о характере процесса. Помню, как на наших глазах менялся X. Асад - его настроение, поведение, даже голос. Можно было его понять: ведь мы вернули ему веру в жизнь, веру в будущее, а что может быть дороже здоровья и жизни! Даже власть теряет свою прелесть для больного и обреченного человека.
Больше всех радовался Саид. Не знаю даже, какое место в табели о рангах в президентском окружении он занимал, знаю только, что это был один из очень близких и доверенных X. Асаду людей. Именно он обеспечивал не только наше общение с президентом, прекрасно зная русский язык, но и организацию нашей поездки в Сирию. По просьбе Асада именно он поддерживал на протяжении последующих лет связь со мной. Дело в том, что, помня слова Ю. Андропова о необходимости для нашей страны сохранения здоровья и работоспособности Асада и учитывая наличие признаков ишемической болезни сердца, я оставил рекомендации на случай, если течение болезни осложнится инфарктом миокарда. В них был пункт об обязательном срочном раннем использовании предложенных нами тромболитических средств. Через каждые шесть месяцев (срок годности этих препаратов) Саид приезжал в Москву и забирал их с собой. К счастью, они так и не потребовались.
Но история на этом не закончилась. Осенью 1987 года, когда я уже возглавлял Министерство здравоохранения, мне передали, что во время визита в Москву со мной очень хочет встретиться X. Асад. Он всегда импонировал мне своей интеллигентностью, восточной сдержанностью, прекрасным сочетанием величия арабского лидера и простоты в общении. Я знал многих восточных лидеров, но, пожалуй, только Г. Насер и он произвели на меня впечатление очень умных талантливых политиков и руководите лей страны, преданных своему делу и своему народу.
Конечно, я с большим удовольствием вновь, через четыре года, встретился с X. Асадом. Каково же было мое удивление, когда я опять увидел его в состоянии депрессии, может быть, несколько меньшей, чем в 1983 году, но с той же тревогой и внутренней обреченностью. Оказалось, на этот раз ему сказали, что у него онкологическое заболевание. Не надо объяснять, что значит этот диагноз для любого человека, а тем более для руководителя страны.
И опять, проведя тщательное обследование, мы полностью исключили диагноз злокачественной опухоли. Асад покидал нас, окрыленный сознанием того, что он здоров и может оставаться лидером своего народа.
Эта история еще раз подтверждает, каким острым оружием может быть состояние здоровья политической элиты в борьбе за власть. Хорошо, что в сложной обстановке рядом с Асадом были честные, преданные своему врачебному долгу и к тому же квалифицированные специалисты. А окажись на нашем месте врачи, которые бы слепо исполняли чужую волю или просто не способные разобраться в сути болезни и ее прогнозе? Они бы не только сломали жизнь и судьбу X. Асада, но и вызвали бы тяжелый политический кризис, который отразился бы на судьбе Сирии и ее народа.
Я не хотел бы, чтобы мои очередные оппоненты заявили в связи с изложенной историей, что Чазов пытается защищать больных или одряхлевших руководителей страны, которые цепляются за власть, хотя уже не способны управлять страной. Нет, нет и еще раз нет! Если состояние здоровья ограничивает работоспособность руководителя, если он вследствие своей болезни представляет угрозу будущему страны и народа, такой лидер или политический деятель, конечно, вызывает сочувствие, но должен с почестями уйти с политической арены. Власть - это не представительство и не подписи под указами и постановлениями, это тяжелый, ответственный труд, который может выполняться только сильной личностью с ясным мышлением. Наша страна приобрела горький опыт в этом отношении.
К сожалению, мы, врачи, связанные клятвой Гиппократа, бессильны помочь обществу в решении этих проблем. Несомненно, должны быть четкая правовая база, специальные законы, как, например, в США, регламентирующие очень тонкую, полную этических и в то же время политических вопросов проблему здоровья руководителей страны. К такому мнению меня привела работа на протяжении 25 лет с первыми лицами государства, и было много моментов, когда мое врачебное кредо, врачебные принципы шли вразрез с моим общественным долгом. Если общество хочет знать правду и, главное, действовать, оно должно брать на себя ответственность за последствия, связанные с разглашением данных о состоянии здоровья руководителей, а не взваливать ее на врачей.