В 1829 году некий Фердинанд Дрион, владелец стекольных, гвоздильных заводов и угольных копей, вдовевший уже лет пятнадцать, умер, не дожив до шестидесяти в своем поместье Сюарле. Незадолго до кончины этот добрый отец сам разделил свои бриллианты между четырьмя дочерьми в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет. Сестра покойного, некая г-жа Робо, трижды выходившая замуж за французов, последний из которых, двадцатипятилетний молодой человек, взял ее в жены, когда ей было уже за шестьдесят, стала опекуншей девушек. Эта женщина, несомненно не лишенная привлекательности, отдала своих племянниц на воспитание в отель Марникс в Брюсселе, где помещался пансион Французских дам, изгнанных революцией из Парижа. Благочестивые наставницы, почти все принадлежавшие к миру "бывших" (многие из них притом потеряли родных на эшафоте), привили девушкам собственные хорошие манеры дореволюционных времен. Четыре мадемуазель Дрион считались выгодной партией - за каждой в приданое давали угольную шахту. В эту осень и в начале зимы в Сюарле, где под присмотром г-жи Робо жили молодые девушки, вероятно, велось много разговоров о нарядах. В самом деле, надо было позаботиться не только о трауре, поскольку в октябре умер отец, но и о подвенечных платьях или о туалетах для подружек невесты. В феврале в Сюарле Флора вышла замуж за Жозефа-Гислена де К. де М. В июне она несомненно танцевала на свадьбе своей сестры Амели, сочетавшейся браком с Виктором Пирме, сыном крупного местного землевладельца и бывшим лейб-гвардейцем короля Вильгельма39. В апреле следующего года замуж в свою очередь вышла Ирене; она стала женой Бенжамена Пирме, брата Виктора, и таким образом приготовилась войти в историю бельгийской литературы, не столько благодаря подписанным позднее ее именем эссе, сколько благодаря двум своим сыновьям. В этот раз Флора на свадьбе не танцевала. Четырьмя днями ранее в Маршьенне она произвела на свет сына Артура, моего будущего деда. И три дня спустя умерла. Ирене, находившейся в свадебном путешествии в Париже, той ночью приснился кошмар, возвестивший ей кончину сестры.
Следующей осенью в ноябре младшая из сестер, Зоэ, только-только снявшая траур по сестре, вышла замуж за молодого Луи Труа, мироного судью, сына Шарля-Станислава, бывшего депутата Генеральных Штатов Нидерландов. Луи Труа предстояла блестящая администpaтивная карьера: с 1849 по 1870 год он был губернатором Эно. Одна из дочерей этой четы, Матильда, двадцать лет спустя вышла за своего двоюродного брата Артура - таким образом две из сестер Дрион стали моими прабабками.
Весной или в начале лета 1856 года Артур де К. де М., проведя, по-видимому, несколько месяцев в Монсе у своего тестя, губернатора Труа, окончательно водворился в Сюарле со своей женой Матильдой и их первенцем - маленькой Изабель. Матильда снова была в положении: в ноябре она родила в Сюарле мальчика, нареченного Фердинандом, который умер в младенчестве. Если судить по тем обычаям, которые еще сохранились в пору моего детства, г-н Артур и г-жа Матильда, приехав в усадьбу, прошли под аркой, которую украшали гирлянды, перевитые лентой с надписью "Добро пожаловать!" - так, по крайней мере, встречали во французской Фландрии в начале десятых годов даже тех, кто вернулся после трехмесячного отсутствия. От этих времен сохранился парадный портрет Артура, большого франта, во фраке с галстуком тонкого полотна; портрет этот, как и парный к нему, на котором изображена тоненькая Матильда в сильно декольтированном платье с кринолином, ничего о них не говорит. Другой, довольно хороший портрет Матильды, написанный несколькими годами позже, являет нам не столь расфранченную и довольно привлекательную молодую женщину, белолицую и румяную с пышными рыжеватыми локонами - я узнала в них свитые в браслеты волосы, от которых когда-то избавилась. Выражение у Матильды веселое и почти шаловливое. В тот первый вечер молодые супруги, наверно, рано отправились в хозяйскую спальню, где, несмотря на теплое время года, очевидно, развели огонь, чтобы разогнать ледяной холод, присущий домам, в которых долгое время никто не жил: Артур унаследовал Сюарле от своей матери Флоры, и дом, вероятно, оставался необитаемым со времени Флориной свадьбы, и уж во всяком случае с тех пор, как она умерла. Слуги наверняка долго возились, открывая шляпные картонки и дорожные сумки или выгружая содержимое корзинок с провизией в той атмосфере пикника, которая свойственна всякому новоселью; маленькая Изабель спала крепким сном. Г-ну Артуру предстояло прожить в Сюарле тридцать четыре года. Матильда умерла семнадцать лет спустя, через четырнадцать месяцев после рождения своего десятого ребенка.
Сюарле, или, вернее, замок Бовери, где прошла жизнь моих деда и бабки, не существует уже три четверти века. По выцветшей фотографии я представляю себе его главный корпус с башенками по бокам и службами, образующими угол справа. Судя по некоторым сохранившимся по сей день предметам, Артур и Матильда щедро оснастили дом современной обстановкой, палисандровыми ширмами и мебелью черного дерева, перегруженной резьбой. Но всякое старое жилище дарит нам сюрпризы: когда лет пятнадцать тому назад я поднялась по цементным ступеням виллы в стиле морских купален, построенной на месте старого дворянского гнезда, встретившая меня дочь хозяина, любезная особа, жаловавшаяся на плохой вкус, который воцарился в конце XIX века, нашла в альбоме фотографию верхнего этажа старого дома, снятую, когда дом сносили. Брусья чердака напоминали двускатную крышу собора. Под этими переплетенными, словно ветви, брусьями, останками дубовых рощ, в которых в Средние века прогуливались стада свиней, дождливыми днями наверняка прятались от своих нянек дети Артура и Матильды, а до них маленькие Дрионы в обшитых кружевом панталончиках; они пугали друг друга, воображая, будто заблудились в лесу, где их голоса перекликаются, словно крики птиц. Я вернула альбом мадемуазель де Д., вместе с ней сожалея о том, что прекрасный старый дом был снесен.
Попробуем представить себе этот дом в период между 1856 и 1873 годами не только для того, чтобы довести до конца всегда оправданный опыт, суть которого в том, чтобы вновь, так сказать, заселить какую-то частицу прошлого, но прежде всего для того, чтобы разглядеть в этом господине в рединготе и даме в кринолине, в которых мы видим всего лишь образчик человечества своей эпохи, то, что отличает их от нас, или то, что вопреки поверхностному впечатлению с нами схоже, разглядеть тот запутанный клубок причин, следствия которых мы все еще ощущаем. Прежде всего Артур и Матильда - добрые католики в том смысле, как это понимали в эпоху долгого папства Пия IX40 в стране, где все еще процветало иезуитское благочестие в духе рококо, отличавшееся в одно и то же время догматическим ригоризмом и почти светской обходительностью контрреформации. Газету выписывают католическую; Адвент и пост, Рождество и Пасха, День всех Святых и День поминовения определяют годичный ритм и ритм семейных празднеств. Утром ранняя литургия, дневная служба после полудня и вечерня на склоне дня в деревенской церкви, а также переодевание к каждой из этих церемоний отнимают у обитателей замка большую часть времени по воскресеньям, если только они не велят закладывать лошадей, чтобы ехать в Намюр, узнав, что там состоится какая-нибудь красивая служба с музыкой. Этот католицизм еще не стал тем, чем он стал позднее для имущих классов - паролем, а подчас и наступательным оружием; тем не менее католиками себя чувствуют так же, как чувствуют себя консерваторами, - два эти термина неразделимы. Соблюдение церковных обрядов смешивается с уважением к существующим институтам и зачастую уживается с равнодушием к вере или с затаенным и смутным скептицизмом. Умирать полагается благочестивой смертью, причастившись Святых даров; в семьях так хорошо это понимают, что упоминание об этом присутствует во всех оповещениях о смерти, даже если покойный умер внезапно и священника позвать не успели, или - впрочем, подобные скандальные происшествия редки - если он отказался от последнего покаяния. Женщины, как мы увидим далее, с большим постоянством ищут отрады в сладости молитвы.
Однако религиозное образование и теологические познания остаются на самом низком уровне, впрочем, духовенство не поощряет последние, как не поощряет и мистические порывы. Г-н Артур и г-жа Матильда, вероятнее всего, ни разу в жизни не встречали ни протестанта, ни еврея, но издалека с подозрением относятся к этим представителям рода человеческого. То же касается и вольнодумцев, в которых видят не только нечестивцев, но прежде всего неотесанных грубиянов. Это обыкновенные бахвалы, которые раскаются, когда придет их смертный час, потому что допустить, будто человек вообще не верит, невозможно. Евангелие читают мало, зная из него только те отрывки, которые произносятся - зачастую довольно невнятно - у алтаря, зато в изобилии потребляют бесцветные благочестивые опусы, которые составляют почти единственную духовную пищу Матильды. О Милосердном Господе говорят часто, о Боге редко. Милосердный Господь сконструирован из воспоминаний детской и отголосков первобытной семьи, в которой старейшина распоряжается жизнью и смертью своих сыновей, и грозен, когда он в гневе; он заботится о хороших и карает дурных, хотя опыт доказывает совершенно обратное; с другой стороны, его воля служит объяснением и мелких домашних неприятностей, и катастроф. Он сотворил мир таким, какой он есть, что, кстати, почти совсем лишает этих христиан от буржуазии какого бы то ни было предрасположения к социальному прогрессу или реформам. Нечто среднее между фольклорным и мифическим образом, немного страшный, немного простодушный, в глазах детей Милосердный Господь почти не отличается от Санта Клауса, который тоже носит широкополый плащ, тиару и бороду, и шестого декабря, если дети хорошо себя ведут, приносит им конфеты.
Христа представляют себе почти исключительно в двух образах: это либо очаровательный малыш в яслях, или распятый на серебряном или слоновой кости кресте Иисус, в котором почти нет следов физических страданий, потрясающих на средневековых распятиях. Это чистенький мученик, никаких кровоподтеков или предсмертных конвульсий, про него знают, что он умер во спасение мира, но только особенно благочестивые души, склонные к медитации и бдительно опекаемые своими духовными наставниками, пытаются понять, что же означает трагическая жертва Христа. Детям постоянно напоминают о том, что существует Ангел Хранитель, он бережет их сон, его огорчают их шалости, и он плачет, если маленькие мальчики вдруг вздумают "трогать друг друга"; но с этой большой расплывчатой формой из света и белизны происходит то же, что с молочными зубами, слюнявками и школьными передниками - став взрослым, никто больше не вспоминает о безмолвном присутствии рядом с собой того, кто чище тебя самого. Принято считать, что умершие дети г-жи Матильды стали маленькими ангелочками, но ее сочли бы сумасшедшей, если бы она слишком уж всерьез верила, что они могут явиться утешить мать и остаются ее заступниками на небесах. Из всех небожителей самый любимый и постоянно поминаемый образ - Святая Дева; в эти годы много толкуют о непорочном зачатии, но для девяносто девяти процентов верующих эта догма свидетельствует только о физической девственности Марии, и лишь немногие просвещенные служители церкви стараются объяснить, что речь идет о другом, о невосприимчивости к злу, которое заложено в самом факте существования, или которому это существование открывает пути. Прозаический здравый смысл, тупое буквоедство в понимании Священного Писания, как прежде непробиваемый скептицизм или ирония, постепенно опошляют эти великие понятия. Родители охотно посвящают Богу дочерей (всех выдать замуж все равно не удастся), но если священником становится сын, это почти всегда рассматривают, как тяжелую жертву. Только простолюдины видят для себя в сане священника и духовное преимущество, но также и своего рода продвижение по социальной лестнице; в семинариях, с учетом всех условий, учится больше сыновей арендаторов, чем крупных землевладельцев. В деревенской иерархии местный кюре занимает двусмысленное положение: чуть выше доктора, но иногда и ниже; по воскресеньям его всегда приглашают к обеду, однако относятся к человеку, из рук которого принимают Святые Дары, снисходительно: в конце концов, его отец - всего лишь папаша такой-то.
Но настоящие боги - это те, которым служат инстинктивно, вынужденно, днем и ночью, не имея возможности преступить их законы, хотя возводить им храмы и верить в них нужды нет. Эти подлинные боги: властитель несгораемых шкафов Плутон; владыка кадастров бог Термин, который печется о межевых границах; неумолимый Приап, тайный бог новобрачных, законно восстающий для исполнения своих обязанностей; добрая Луцина, царящая в спальнях рожениц, и, наконец, та, кого стараются отодвинуть как можно дальше, но которая всегда присутствует при семейном трауре и при передаче наследства, - замыкающая шествие богиня похорон Либитина. Если мы вспомним, что в многодетных семействах в череду родов обычно вклиниваются несколько выкидышей, если, с другой стороны, учесть, что в эту эпоху дамы после родов проводят шесть недель в полулежачем положении (только крестьянки возвращаются к работе через несколько дней, что говорит о грубости женщин из простонародья), выходит, что г-жа Матильда более десяти из восемнадцати лет своей замужней жизни отдала служению богам деторождения. Десять лет подсчитывать дни, вычисляя, "попалась" ты или нет, терпеть недомогания беременности, которые ее русская современница, героиня романа "Анна Каренина" Долли считала более мучительными, нежели сами родовые муки, готовить будущему младенцу приданое, используя то, что осталось от тех, кто появился на свет раньше, умерших или живых, и незаметно для окружающих складывать в один из ящиков комода части своего собственного смертного наряда, к которому пришпилены робкие последние пожелания на случай, если Богу угодно будет в этот раз призвать ее к себе; потом, по окончании очередного испытания, снова ждать, "придут или не придут", и бояться или желать, а может, и то и другое вместе, возобновления супружеской близости, которая опять вернет ее к началу цикла. Сила, творящая миры, овладела этой дамой с воланами и зонтиком, чтобы отпустить ее только тогда, когда полностью ее опустошит.
Спальня XIX века - это пещера Таинств. Ночью восковые свечи и масляные лампы освещают ее своим мерцающим, колеблемым пламенем, не проникая в темные углы, точно так, как свет нашего разума не озаряет то, что неизвестно, и то, что необъяснимо. Стекла, затянутые тюлем и задрапированные бархатом, очень скупо пропускают дневной свет и совсем не пропускают ночных ветров и запахов: английский обычай открывать окна на ночь считается вредным и, возможно, в самом деле вреден для слабых бронхов в этих сырых краях; Apтyp и Матильда спят, укрывшись в своей спальне с высоким потолком, как их предки спали в своих низеньких хижинах. Живая или бывшая живой материя заполняет эту спальню: настоящая шерсть, настоящий шелк, волос, благодаря которому упруго пружинят сиденья кресел, предназначенные для человеческих ягодиц. Тазы и ведра здесь полны "жижей", как кратко обозначают это служанки; выпот, отслоения кожи и животный жир мыла плавают на ее поверхности или осаждаются в ней. Укромные ночные столики красного дерева прячут до утра мочу, яркую или бледную, прозрачную или мутную; на них стоят флаконы с померанцевой водой. Частицы человеческого естества - детские зубы, оправленные в кольца, пряди волос в медальонах проводят ночи в маленьких шкатулках для мелочей. Этажерки заставлены безделушками, подарками или "сувенирами", овеществляя отрезки прошлой жизни: засушенные цветы, купленные в Швейцарии пресс-папье, встряхнув которые можно устроить снегопад, раковины, подобранные летним днем на берегу в Остенде, в которых, говорят, продолжает шуметь море. Чистая вода в кувшине и поленья, приготовленные для вечерней топки, олицетворяют здесь присутствие стихий; святая вода и буксовая веточка-кропильница привносят элемент сакральности; все знают, что этот пузатый, покрытый белой салфеткой комод будет служить алтарем в час последнего причастия. Хорошо заправленная постель впитала в себя кровь девственниц и рожениц и пот умирающих: свадебные путешествия вошли в моду совсем недавно, а обычай рожать и умирать в клиниках еще впереди. Неудивительно, что перенасыщенная атмосфера этой комнаты благоприятствует призракам. Здесь занимаются любовью, здесь мечтают, уносясь в другие миры, куда нет доступа даже супругу; здесь молятся под пристальным взглядом дагерротипов, на которых изображены отсутствующие или дорогие усопшие; в дни ссор звуки сварливых реплик гаснут в плотных драпировках. Конечно, Артур и Матильда не разбирают на составные части свою комнату, как мы не анализируем нашу - заполненный уличными шумами, воплями радио и изделиями из металла, синтетических тканей и фанеры, спальный гараж, с которым на поприще любви конкурируют пляжи, общественные парки или автомобильные сиденья. Но упомянутые супруги смутно чувствуют значительность этого уединенного уголка, куда детей не пускают, где посетителей принимают только в случае болезни или в торжественные минуты, и которую неудобно и почти непристойно показывать, когда постель не застелена.
Г-жа Матильда не похожа на женщину, которая не любит любовь. Но вот любит ли она - что вовсе не одно и то же - своего Артура? Быть может, она никогда не задавала себе этого вопроса. Как она принимала его - пылко, с невинной чувственностью, покорно, а порой устало или с отвращением, или просто с равнодушием долгой привычки? Вполне вероятно, что за те ночи, что она провела с ним в течение восемнадцати лет, она попеременно испытала все эти чувства. Во всяком случае, если иногда в ней брали верх враждебность или страх, поделать Матильда ничего не могла. Священник, к которому она обратилась бы с полупризнанием, прочел бы ей проповедь, ссылаясь на законы природы, на Божию волю, или на то и на другое вместе. Матильду уверили бы, что эта форма умерщвления плоти ничуть не хуже любой другой. Ее любящая мать Зоэ, вероятно, тревожилась из-за слишком частых беременностей своей дорогой малютки, но решать такие вопросы - дело самих супругов, к тому же Милосердный Господь благословляет многодетные семьи. Что до сексуальной несовместимости, то ни закон, ни церковь, ни родители и знать об этом не хотят: вздумай Матильда пожаловаться матери, что ей не нравится, как Артур ведет себя в постели, Зоэ сочла бы ее бесстыжей и немного смешной, все равно, как если бы она жаловалась на то, что муж храпит.