* * *
Полдень. Наша рота, рассыпанная в цепь, двигалась по полю. Мои ноги были в крови. Носки болтались рваными тряпками. Я шел прихрамывая.
Слева от нас двигалась третья рота. Справа - пятая. Очевидно, оба батальона шли в цепи. По всему полю были рассыпаны конные - связные и ординарцы. На горе перед нами, на расстоянии двух-трех верст, виднелся Богодухов. Очевидно, город когда-то был богомольным. В городе было много церквей. Самих церквей не было еще видно. Их белая окраска тонула в волнах голубого теплого воздуха, но круглые купола, точно шары, подвешенные под небо, ловили лучи солнца - сверкали и блестели…
Стрельбы не было.
Высоко в небе кружился ястреб. Суживал и суживал круги. Я запрокинул голову, наблюдая за его полетом. Вдруг голова быстро нырнула в плечи. Над ней пролетел сноп звенящих пуль.
- Цепь, стой! - скомандовал ротный.
* * *
Пули летели высоко. Поражения еще не было. Я чувствовал боль в ногах. Мне казалось, по ступням, повернутым к солнцу, сотнями бегают муравьи. Я повернулся с живота на бок, подогнул ближе к себе колени и лежал так, полуоткрытым с обеих сторон, перочинным ножиком. Потом достал носовой платок, плюнул и стал вытирать кровь между пальцами.
- Прицел десять! - в кулак, как в рупор, закричал командир роты.
- Десять! - повторил поручик Барабаш.
- Десять! - крикнул за ним я, бросая платок и вновь заряжая винтовку.
Позиция красных была обнаружена. Она тянулась за картофельным полем, вдоль узкой, заросшей травой канавки. Но и красные опустили прицел. Двоих из нашей роты ранило. Один уже уползал в тыл, быстро, как плавающая собака, перебирая руками. Дальше, в кустах картофеля, другой, обняв колени, качался, как "ванька-встанька", и высоко, по-бабьи кричал.
- Прицел восемь! - командовал ротный.
* * *
С новой силой заработали пулеметы. Над канавкой, где залегли красные, заплясала бурая пыль.
- Господин прапорщик! Сейчас, сейчас драпнут! - закричал Миша. - Ну и бьют пулеметчики!.. - Он выполз вперед и, приподнявшись на локтях, стал смотреть перед собой. Вдруг круто, по-кошачьи, выгнул спину, на минуту так, мостом, застыл и грузно рухнул. Его фуражка полетела на землю. Вот еще раз взлетела она в воздух. Козырек, отскочив, полетел в сторону. И снова, в третий раз, взлетела фуражка. Ну и черт!.. Здорово!.. Какой-то далекий пулемет играл ею, как мячиком.
"…Нога у Миши… Нет!.. Не подойдут…" - думал я, вновь пряча ступни от солнца. Потом вновь поднял голову.
Лежащих солдат я не видел. Видел лишь сапоги, каблуками ко мне, над ними - края фуражек.
* * *
…Соседняя 5-я рота далеко перебежала вперед. Потеряла с нами живую связь. Сейчас или поможет нам, открыв по участку красных фланговый огонь, или сама будет с фланга обстреляна. Тогда - беда!.. Но капитан Туркул уже подтянул правый фланг нашей роты.
- Бегут! Бегут! - закричал Нартов.
Мы вскочили и пошли, вскидывая в плечо винтовки.
Миша лежал, уткнувшись лицом в землю, скрючив под собой руки… Мимо!..
Уже и левый фланг серпом зашел вперед. Нужно ускорить шаг… Кажется, левый фланг даже тронул город.
- Цепь, бегом! Мы побежали.
- Ура! - кричала рота. - Ура-а-а! Я бежал, хромая и подпрыгивая. Споткнулся о брошенную на землю винтовку, упал…
- Ур-а-а-а! - гудело надо мной. Над головой мелькнула пара чьих-то сапог. Я опять вскочил.
- Четвертая, не отставай!.. Четвертая! - кричал капитан Иванов.
…Вот и канава. В ней - куча пустых гильз. Обоймы. Брошенный раненый корчился, как червь под лопатой.
Снять?..
Я схватил его за ноги, но он дико закричал, вскинув руки в небо. Я бросил его и вновь побежал. Последним в цепи…
Бежал, хромая.
Эти проклятые ноги!..
* * *
Под самым городом мы наконец замедлили шаг. На окраине остановились.
Горячий от солнца штык обжигал лицо и руки. Но я не подымал головы. Не отнимал рук от штыка. Стоял, прислонившись к винтовке, медленно подымая то одну, то другую ногу… Ноги горели.
На белых стенах халупы виднелись следы наших пуль - серо-зеленые пятна. Из них сыпалась сухая глина. Выше, в тени, под самыми крышами, расползались подтеки. Еще не подсохло. Окна халуп были забиты ставнями. Одно окно - убогого крайнего домика - было разбито. На подоконнике лежали черепки цветочного горшка и комочек сухой земли. Под окнами, корнями вверх, валялся сломанный кустик фуксии. Под забором возле канавы издыхала лошадь. Она лежала на спине, подняв кверху неподвижные ноги. Ноги торчали, как оглобли брошенной рядом подводы. Лишь одна нога, передняя, еще дергалась. Била копытом воздух. Дальше, в глубь улицы, под покосившимся фонарем, лежал убитый. На спине его, как горб, вздувалась гимнастерка.
"Вот, наконец обуюсь!" - подумал я.
Подошел.
Черт! Он был уже без сапог…
Вечером я пошел к штабу полка.
- Идите в комендантскую! - сказал мне адъютант.
На дворе комендантской команды лежали убитые. Плечом к плечу. Их было немного - человек пятнадцать. Миша, как и у меня в отделении, лежал на фланге. Его волосы были взъерошены. Одна прядь, черная от запекшейся крови, падала на лоб. Миша держал указательный палец кверху. Точно слушал что-то…
- Вот, прапорщик, пригоните себе обувь! - сказал мне адъютант.
…Ноги. Еще ноги. Много, много ног. В сапогах и без. Грязные, запыленные…
Я пытливо присматривался: которые сапоги на мою ногу?
Наконец подошел к одному из убитых. Лица его я не видел. Оно было прикрыто соломой. Я взял его за ногу. (Какая тяжелая нога!) Сапоги слезали туго. Нога уже остыла и в ступне не сгибалась.
- А ну, сильней! Сильнее! - подбадривал меня адъютант.
Я рванул со всей силой. Сапог слетел с ноги. Убитый подался вперед. С лица его сползла грязная, пропитанная кровью солома. Я увидел клочок бороды, пол-лица. Еще ниже сползла солома… Поручик Сычевой, он!..
- А вы не знаете, где его портсигар остался? - неожиданно для себя обратился я к адъютанту.
- Какой портсигар?
Но мне уже не хотелось разговаривать.
- Портсигар у него был… Серебряный.
- Нет, не знаю!
На губах у поручика Сычевого стыл пузырек кровавой пены. Один глаз, плоский и мутный, смотрел прямо на луну. Другой заплыл щекою. Лицо его было распухшее, точно искусанное осами.
Я торопливо стянул второй сапог.
- Благодарю вас, господин адъютант!
- За что это? Адъютант засмеялся.
Я взял сапоги под мышку и пошел к штабу. Полковник Румель, командир 2-го офицерского полка, подозвал меня к себе.
- Вы пока остаетесь в офицерской роте. Для сегодняшнего дела в ней недостаток штыков.
И, запахнувшись буркой, он отошел в сторону.
На Богодухов со стороны Кириковки вновь наступали красные. Слева по линии железной дороги стояли роты какого-то, не "цветного" полка, сформированного из пленных красноармейцев.
Наша офицерская рота, рассыпанная цепью у них в тылу, ловила дезертиров.
Меня поставили часовым возле штаба.
Таким образом мне не пришлось идти с офицерской цепью.
Вдали трещали пулеметы. Ухала артиллерия. Было темно. Лишь изредка над крышей вокзала появлялась луна и заливала синими лучами тугие и блестящие полосы рельсов.
…Прошел бронепоезд.
Я всю ночь простоял без смены. Когда стало светать, меня наконец отпустили в роту.
В саду, за сторожкой, в которой был расположен штаб полка, толпились солдаты комендантской команды. В открытую калитку сада входили, ведя пойманных дезертиров, взводы офицерской роты.
- Десятого, господин капитан, аль пятого? - услыхал я за собою.
Я быстро пошел к городу.
…Когда, немного отойдя, я вновь обернулся, на крайнем дереве сада уже раскачивались два дезертира.
Солнце как раз всходило. Дезертиры висели к нему спиной. Спины у них были красные.
БОГОДУХОВ - КОРЕНОВО
Сломив красных под Кириковкой, Дроздовский полк стал продвигаться вперед, почти не встречая сопротивления.
Полк был посажен на подводы. Район сахарных заводов обогатил наши обозы подводами сахарного песку. Весь день, сидя на подводах, офицеры и солдаты держали на коленях котелки и деревянными расколовшимися ложками усердно взбивали "гоголь-моголь".
Лишь прапорщик Морозов "гоголя-моголя" не сбивал.
- Бегать и клянчить… Ну-у, господа, не очень это…
- Да кто ж клянчит, голова вы садовая?
Не сбивал "гоголя-моголя" и вольноопределяющийся Ладин. Впрочем, его никто в роте не замечал.
2-й офицерский Дроздовский полк развернулся в Дроздовскую бригаду, состоящую из 2-го и 4-го полков. Я остался во 2-м полку, но перешел в 6-ю роту, команду над которой принял поручик Ауэ, старый доброволец. С нами в 6-ю перешли все офицеры и солдаты 4-го взвода 4-й роты, кроме поручика Барабаша, который стал помощником капитана Иванова, а вскоре и сменил его. Капитана Иванова, где-то, кажется под Тростянцом, убило.
Достигший популярности, произведенный в полковники Туркул был назначен командиром нашего 2-го полка. Полковника Румеля я больше не видел. Уже зимой, когда в армии свирепствовал тиф, мне рассказывали, что полковник Румель - бывший командир Дроздовского полка - умер забытым в теплушке какого-то санитарного поезда и что крысы отъели обе его щеки.
* * *
…По дороге клубилась пыль. Вода во флягах быстро нагревалась. Мы терпели жажду от деревни до деревни. Впереди головной роты шла команда конных разведчиков. Подъезжая к деревням, команда рассыпалась в лаву, а полк, не слезая с подвод, останавливался.
- Послушайте, а где война? - шутил Нартов. - Посюшьте, как говорят гвардейцы…
Смело мы в бой пойдем
За Русь любимую, запевал, покачиваясь на подводе, Свечников.
И, как один, умрем
За неделимую! подхватывали идущие с нами эскадроны какого-то гусарского полка.
Мы прошли станцию Смородинo, Басы, с двух сторон быстрым налетом взяли Сумы и, на ходу развертываясь в Дроздовскую дивизию, продвигались к Белополью.
Поля были сжаты. На кустах курчавились листы. Лето уже кончалось…
- Пехотным полкам всегда не везет! - ворчал унтер-офицер Филатов, когда, гремя по камням, подводы въезжали в узкие улицы Белополья. - Весь день трясись на подводе, потом последним въезжай в город! Нет, разве не досадно? Проклятые конники позанимали лучшие квартиры!
Мы подъехали к одноэтажному домику с задранной с одной стороны крышей.
- Не изба - конура собачья!.. - Филатов досадливо махнул рукой. - Не жизнь, - с жизнью и примириться можно, - жестянка! - И, соскочив с подводы, он вскинул на плечи два вещевых мешка.
- Извольте видеть, своих вещей мало! Ладин еще осчастливил. Один чудаком, другой - дураком. Черт!..
На дворе возле колодца толпились солдаты. Нартов, произведенный в ефрейторы, распоряжался:
- По очереди! Подходи по очереди!
Он держал перед собой деревянное ведро, обгрызанное с краев лошадиными зубами. Солдаты, не отрываясь, пили медленно, как лошади…
Над дверью хаты висела ржавая подкова. О ступени, крытые пестрым ковриком, терлась желтая собачонка. Собачонка скалила зубы.
- А ну, хозяйка, гостей встречай-ка! - крикнул Филатов, вместе со мною входя в избу.
Через пять минут 1-е отделение уже сидело за столом и пило парное молоко.
- Рожа у хозяйки - овечья, да ничего: душа зато - человечья! Еще, господин прапорщик? Солдаты гоготали.
* * *
За окном проходил полк. За подводами, низко по земле ползло облако пыли. Лес штыков, золотой от солнца, был част и ровен.
- Господин прапорщик, взгляните только, как четвертый батальон растянулся! - сказал Нартов, вытирая молоко с безусых, растрескавшихся под ветром губ. - Взгляните, мешки с сахаром, и еще - мешки.
- А что? На Украине ведь воюем! - Свечников тоже обернулся к окну. - А вот и апостол! - Он засмеялся. - Смотрите, непротивленца ведут.
За кухнями, на подводе с арестованными, без винтовки и в распоясанной шинели, сидел вольноопределяющийся Ладин. Он смотрел в небо, свесив ноги с подводы.
- Вещевой бы мешок ему снесть. Как-никак, ведь пятый день под арестом. Умыться, или что…
Солдаты взглянули на Филатова и, в ожидании очередной шутки, уже приготовились засмеяться. Но Филатов упрямо замолчал.
Стало тихо. Лишь только один стакан звякал о горшок. Это Свечников опять уже наливал себе молоко.
* * *
Было утро… Я сидел на лавке и чинил распоровшийся подсумок. На улице, за открытым окном, гулял петух. Водил за собой трех кур с мохнатыми, как в штанах, лапами. Солдаты дразнили желтую собачонку. Она хватала их за ноги и злобно грызла сапоги.
- Олимпиада Ивановна, ну чего ж печалиться! - сказал я хозяйке, которая, охая и вздыхая, ходила по комнате. - Отнесете часы в починку, и дело с концом.
В первый же день нашей стоянки в Белополье мы с прапорщиком Морозовым узнали от Олимпиады Ивановны историю всей ее жизни. Радуясь новым людям, Олимпиада Ивановна рассказала нам и про своего мужа, расстрелянного каким-то проходившим через город атаманом, и про часы, подаренные мужу в день его 25-летней службы училищным сторожем, и даже про Наташку, девочку свояченицы, что помогала ей, теперь одинокой, по хозяйству.
- А знаешь, старуха на границе помешательства… Вот они - осколки быта, - сказал прапорщик Морозов после беседы с хозяйкой, уходя к себе во взвод - Видел, как она часы покойника гладит? А сколько… черепков этих.
- Склеим, прапорщик.
- Не всё, брат, клеится, вот что!..
Когда я вернулся к себе в халупу, Олимпиада Ивановна была на кухне Над открытым комодом в ее комнате стоял Свечников.
- Вы что это тут?
Свечников вздрогнул и быстро зажал в кулаке часы Никифора Степаныча.
- Добровольцев, сволочь, позорить! - И, схватив часы за цепочку, я рванул их. Цепочка порвалась, а часы, упав на пол, брызнули на коврик разбитыми стеклышками.
И вот уже второй день аккуратно собранные стеклышки лежали на комоде. Часы не шли…
* * *
…Желтая собачонка за окном жалобно повизгивала. Кто-то дал ей сапогом под живот. Потом солдаты расступились, - очевидно, пропуская офицера.
- Олимпиада Ивановна, а есть у вас в городе часовщик? - вошел в комнату прапорщик Морозов.
- А как же, служивый! Есть, как же!.. Зелихман. На Торговой живет.
Прапорщик Морозов вынул бумажник.
Когда Олимпиада Ивановна побежала к Зелихману, мы подошли к окну.
- Выйдем, что ли?
- Эй, крупа! - кричали веселые кавалеристы, колоннами проезжая по улице. - Расступитесь! Конница идет!
- Мой ход. Мой! - горячился Свечников.
- Не зазнавайся! Валет, брат, что подпоручик, дамских боится ручек… Ход твой, да взятка моя.
Свечников проигрывал.
Прапорщик Морозов размазывал ногой жидкую грязь, нанесенную в комнату сапогами. "И откуда грязь? - думал я. - На дворе жара… земля растрескалась…"
- А дома ли тетка Лимпиада? - вдруг услыхал я чей-то тонкий, в гул солдатского смеха забежавший голосок.
На пороге стояла девочка. На ней было розовое - как весенняя черешня платье. Коротенькая косичка не свисала вниз, а стояла на макушке, как опрокинутый вверх точкой восклицательный знак.
- Наташка! - догадался прапорщик Морозов и ласково улыбнулся.
- К Олимпиаде Ивановне, милая?
- К тетке.
- А ее нет!
Минутку девочка молчала.
- А у нас на дворе тоже солдаты!..
- Ну и сказала! По существу! - засмеялся Филатов, взглянув на нее из-за развернутых веером карт. - Из пулемета да бомбой! - ни в село ни в город, - ни в бровь ни в глаз!
- Только наши с лошадьми. Конные наши… Ну и крику!
- Кто ж, Наташка, кричит? Солдаты?
- Соловейчик кричит, портной. Солдаты его за бороду таскают. Давай, кричат, деньги, жидовская твоя харя! Прапорщик Морозов встал.
- Я выйду!..
…Я долго глядел на грязные следы, оставленные им в комнате.
Нартов стоял под воротами, положив подбородок на ствол винтовки. Дневалил.
Я вышел на улицу. Ночь была тревожная. Сна не было.
На дворе, не раздеваясь, при патронташах и подсумках, спали солдаты. Роту каждую минуту могли поднять и бросить на позицию. Бой подкатился к самому Белополью. Было слышно, как трещат пулеметы. Отдельные ружейные выстрелы раздавались и в городе.
"И кто это стреляет?" - подумал я.
Нартов смотрел на восток. По другую сторону улицы бродил дневальный 1-го взвода. Тоже то и дело подымал голову. Всех дневальных, всех рот и эскадронов, у белых и у красных, из ночи в ночь мучат те же мысли: скоро ли утро?
Но звезды в небе еще не бледнели. Их золотые потоки скользили вдоль темного неба. Вдоль тишины над крышами скользил ветер…
Я уже входил в ворота нашего двора, когда услыхал вдруг тревожный оклик Нартова:
- Эй, Синюхаев, откуда?
Сквозь темноту улицы бежал длинный, тощий вольноопределяющийся 5-й роты.
- Красные под городом - вот что случилось!.. Да отвяжись! Связной я. Некогда.
И, вскинув под руку винтовку, Синюхаев побежал дальше.
- Синюхаев, эй, Синюхаев! - вновь закричал Нартов. - Да подожди ты! Эй! Что за пальба в городе? Винтовка Синюхаева звякнула.
- Гусары - мать их в сердце! - отходят. Часовщика изловили. Кто? Да гусары! Схватили жида за шиворот и мордой в стекло оконное. Ну, бегу. Пальба? Ах, господи! Некогда! Да первый эскадрон по второму бьет. Каждому, черт дери, часики хочется!
- Эй! Что случилось? - подбежал дневальный 3-го взвода.
Но Синюхаев уже скрылся в темноте.