Глава тринадцатая
Операция "Охота"
Февраль 1943 года
"На вас вся надежда!"
В начале февраля произошло событие, взволновавшее не только полк, но и дивизию. Полковник Разумовский получил приказ: срочно, за неделю, любой ценой добыть "языка"-офицера. Требовалось выяснить точные данные о противнике на другом берегу, его боевые возможности и ближайшие планы.
Полковые разведчики каждую, ночь выходили на задание, но добраться до траншей немцев, как ни старались, не удавалось. То же происходило в других полках дивизии. Комдив генерал Поплавский считал, что это неспроста: видимо, противник делает все возможное, чтобы сохранить свой предстоящий отход в тайне, максимально оторваться от "Советов" и успеть закрепиться на новых позициях. У комдива родилась идея: расширить сеть поимки "языка" на все полки, привлечь к разведке храбрецов-офицеров. Он сам объезжал полки и встречался с добровольцами. В нашем полку комдиву представили восьмерых офицеров, отобранных Разумовским и Груздевым. Я оказался в великолепной восьмерке, скорее всего меня включили как комсорга. Генерал не стал терять времени на пламенные призывы, обратился к нам с конкретным предложением.
- Ребята, - сказал он просто, - нужен "язык". Помогите! Надо притащить немецкого офицера. Кто это сделает, будет представлен к правительственной награде. Кроме того, захотите бабу - получите. Пожелаете отпуск к матери - дадим. Водки получите сколько захотите. На вас вся надежда! "Язык" необходим позарез и срочно. Отберите себе добровольцев и действуйте. Штаб полка и политчасть вам помогут. Вопросы есть?
Вопросов не было. Практика в подобных ситуациях давно сложилась: добыли "языка" - награждение, как правило медалями; возвратились без "языка", но с какими-либо документами - награды не жди.
Кто в двадцать лет не мечтает выполнить долг перед Родиной?! Прославиться! Глядя на украшенный орденами френч генерала, и мы грезили славой. В то время ордена и медали ценились очень высоко - были в чести.
Вернувшись с войны, мы с гордостью носили на военных гимнастерках без погон, на цивильных пиджаках боевые награды. Благодаря им мы пользовались известными льготами, установленными еще в довоенный период. Например, получали небольшую сумму денег на табачок, имели право на бесплатный проезд - раз в год в любой конец страны, туда и обратно по железной дороге или на водном транспорте; полагалась сниженная плата за квартиру и пр. Для нас, фронтовиков, все это было важно.
И вдруг после войны правительство, якобы по нашей просьбе, лишило нас всех льгот. Мы понимали: страна находится в тяжелом положении, надо скорее восстанавливать города, заводы, больницы, школы, библиотеки, - все разрушено, сожжено, изгажено, а средств у государства не так много. Но тут возникали два моральных фактора. Во-первых, мы ни о чем никого не просили! Если бы государство честно обратилось к нам: мол, вас, фронтовиков, много (нас тогда еще не называли "ветеранами"), извините, не хватает средств, поэтому поддержите государство, добровольно откажитесь на какое-то время от всех льгот. Не сомневаюсь, все согласились бы. Но так обращаться с нами, как поступила власть, - бесчестно!
Во-вторых, между государством и его гражданами необходимы честные, на основе закона, отношения. Какая простая истина! Хотя в послевоенное время мы еще не понимали этих "тонкостей". Но почувствовали. Во время войны нас призывали на подвиг от имени Родины, Сталина. Мы шли вперед, не жалея жизней, шли вперед ради спасения Отечества. От имени Отечества нам вручали награды, кому - посмертно, кому - живому. Но вот закончилась война, и мы стали не нужны своему Отечеству… Вот почему - в знак протеста! - ежегодно 9 Мая, в День Победы, я надеваю лишь одну дорогую для меня солдатскую медаль "За отвагу", полученную под Ржевом.
Еще один момент, который оказался для многих из фронтовиков неожиданным и психологически сложным. Придя с войны, мы ожидали увидеть обновленное общество, более свободное, демократичное. Мы - победители! То, что нас ждало в городах и особенно в деревнях, многих повергло в шок. Но это уже другая тема…
Мы рвемся на "охоту"
Обращение генерала пришлось всем по душе, офицеры шутили:
- Орден - хорошо! Но хорошая баба - не хуже!
- А уж куда лучше - и медаль, и бабу!
Я смотрел на генерала Поплавского, слушал, и все больше он привлекал меня. Не только своей спокойной, дружеской манерой общения, четкой речью, но и внешним видом. Ладно сложенный, с задорным носом на открытом лице, руки - кузнеца-молотобойца. Слова его звучали искренне, честно, и каждый из нас понимал значение того, о чем говорил генерал, для будущих успешных действий дивизии, даже армии.
Нельзя не сказать и еще об одном обстоятельстве. Мы не были разведчиками-профессионалами, поэтому просьба генерала вызвала в наших сердцах особый азарт. Мы были молоды, крепки и в той поре жизни, когда казалось, что все по плечу. Наконец, мы имели фронтовой опыт, а значит, не осрамимся, - в этом никто не сомневался.
Ко всему, нам хотелось помериться силами с противником, переиграть его в поединке. Понимал ли кто-нибудь из нас всю опасность этого поединка, думал ли о смерти? И да и нет. Все знали: с немцами шутить нельзя. А в сложившейся ситуации - просто заказано! Действительно, в последние недели противник словно закрыл свой передний край на замок - не подберешься! Справиться с эти кордоном оказалось не по силам даже дивизионным и полковым разведчикам. Но был кураж: а мы сможем!!
Я сразу предложил Разумовскому идею: выдать себя и нескольких солдат за перебежчиков, подобраться к переднему краю с ножами, пистолетами и гранатами - а там уж как выйдет. Он отверг мой план. "Охоту", так назвали операцию, начали в ту же ночь. Я отобрал пятерку молодых бойцов-добровольцев, сумел зарядить каждого своей уверенностью и желанием добиться успеха, рассказал об обещаниях комдива; они тоже высказали свое сокровенное желание: побывать хоть ненадолго дома - всегдашняя мечта солдата! Она, эта мечта, и стала моим главным козырем.
Полдня мы обсуждали, советовались, искали лучший вариант действий, все понимали: малейшая оплошность - получишь пулю в лоб. Ночью удачно выбрались на противоположный берег. Но добраться до траншей противника мы так и не смогли. Всю ночь немцы запускали осветительные ракеты, иногда на парашютиках - эти зависали надолго, а в короткие перерывы между запусками, когда темнота ненадолго скрывала нас, удавалось продвинуться всего на несколько метров - и опять ракета освещала нейтралку, мы замирали, сливаясь в своих маскхалатах со снегом, и ждали, ждали… Шли часы, наша вылазка затянулась, продолжалась уже недопустимо долго - такими темпами нам и до утра не добраться, и я дал отбой - понял, что бесполезно, нужно придумывать что-то другое.
На следующий день только собрался пойти посоветоваться к разведчикам и штабистам, как операцию отменили. Оказалось, той ночью, когда мы потерпели неудачу, полковые разведчики наконец захватили "языка" - обер-фельдфебеля Вилли Бранта из Кельна. Удача! Новость моментально облетела весь полк.
Подробности захвата рассказали разведчики. Немец, крепыш и толстяк, отчаянно сопротивлялся - пришлось с ним разделаться, но командир взвода разведки лейтенант Шевченко с двумя сержантами притащили "амулет", пистолет и солдатскую книжку. Удалось установить, какая часть стоит перед нами. Конечно, это было не все, чего ждал комдив, но все же - первый удачный шаг. Молодцы ребята! Оба сержанта - комсомольцы.
Решил с ними встретиться, хотелось подробнее узнать, как все происходило.
Несколько дней разведчики ходили в героях. Генерал Поплавский сдержал обещание. Лейтенант Шевченко уехал к жене и детям куда-то в Рязанскую область…
Банальная ситуация с комсоргом
Уже несколько недель в штабах шли разговоры об отходе противника с занимаемых рубежей, то же сообщал солдатский телеграф. Постепенно мы все уверовали, что на переднем крае силы у немцев остались небольшие, и командование сочло, что необходима разведка боем.
С рассветом на наблюдательном пункте собрались комполка Разумовский, комиссар Груздев, два корректировщика из артдивизиона, штабисты и я. Зачем комиссар привел меня с собой? Было не по себе. Бойцов мы не видели, но знали, что рота уже изготовилась к атаке.
И вот приказ отдан:
- Атаковать!
Ракета! В предрассветных сумерках, без всякой артподготовки, рота совершила бросок - форсировала Волгу и, взобравшись на противоположный берег, устремилась в атаку. Поначалу немцы растерялись от неожиданного, перед самым носом, появления русских, но быстро опомнились и открыли бешеный огонь из всех видов оружия. Полковая артиллерия тут же ответила, стараясь прикрыть наступающих и постепенно перенося огонь на позиции врага. Но рота уже залегла. Так бывало и раньше: захватывали плацдарм на правом берегу, а потом немцы сбрасывали атакующих в реку. До траншей противника оставалось меньше ста метров, но солдаты в маскхалатах, с карабинами и автоматами лежали на снегу, воздух над их головами пронизывали вой снарядов и свист пуль - какая сила поднимет их с земли?! Полковник Разумовский не отрывал глаз от бинокля, нервничал, и я его понимал: не поднимутся, не двинутся вперед вслед за огневым валом - всех разорвет в клочья минометным огнем противника, а он вот-вот начнется. Долго так продолжаться не могло, нужно было поднять людей во что бы то ни стало. Не успел об этом подумать, как Груздев обратился к Разумовскому:
- Максим Петрович, роту поднимет комсорг полка. Он строевой командир - не сомневаюсь, сумеет справиться.
Полковник Разумовский, поколебавшись, приказал:
- Действуйте, лейтенант. Нужно поднять роту, атаковать! Вас поддержит артиллерия. Если сочтете необходимым, пошлю еще людей. Выполняйте!
- Слушаюсь!
Я бросился к выходу из блиндажа. Думал, Груздев что-то скажет мне напоследок, пожелает удачи. Ничего! Ни слова!
Траншеями быстро двинулся к месту, откуда легче и безопаснее спуститься на лед, только бы добраться… В такие минуты, когда жизнь висит на волоске, начинает казаться, что вся она в прошлом, когда ты - дурак! дурак! - был слишком невнимательным учеником. Мысли скачут галопом. Халиков говорил: "Банальная ситуация с комсоргом…" Это про меня! В том, что я должен сделать, есть что-то абсурдное - пока доберусь, меня тысячу раз прихлопнут! Заткнись! Приказ не обсуждают - приказ выполняют! Но душе хочется во что-то верить, мое задание - хорошее; возможно, я смогу спасти людей, но оно и скверное - вряд ли я доберусь до роты. Но надо действовать! Тороплюсь, вот-вот спуск… Что это?! Неожиданное препятствие! Впереди в траншее торчат две солдатские шинели, перегораживая мне дорогу: парочке страшно проскочить маленький кусочек, простреливаемый снайпером с фабричной трубы на противоположном берегу. Как поступить? А вот я вас! Схватив солидную ледяшку, бросаю в нижнюю часть спины находящегося передо мной бойца. Он вскакивает, как ужаленный, и бросается вперед, вынудив то же сделать товарища впереди. Они благополучно проскакивают опасное пространство. Я кидаюсь следом, и в этот момент снайпер успевает всадить мне в левую руку разрывную пулю. Часть рукава кожуха отлетела как пушинка. Под кожухом ватник, осколки пули застряли в нем, обожгли, зацепили руку, потекла кровь. Вбегаю в ближайший блиндаж. Перевязываем рану. Оказалось, я попал в блиндаж комроты. Звоню на компункт, докладываю о ранении:
- Если комполка считает необходимым, все-таки попробую добраться до противоположного берега.
Разумовский чуть медлите ответом и, видно, решает послать другого офицера; отчетливо слышу, как он говорит Груздеву:
- Хватит одного убитого комсорга в разведке боем.
Пронзает мысль: вот истинная разгадка гибели Толи!
Вместо меня послали штабиста. Немецкий снайпер замертво уложил его в снег. Комроты сам поднял солдат, и они ворвались в траншею противника. Там завязалась рукопашная, всегда жестокая драка - кто кого…
Захваченные военнопленные подтвердили, что части скоро отойдут. Разведка боем была успешной. Но остался осадок. Как часто бывает на войне, какая-нибудь досадная неувязка, неожиданная накладка - и потери оказываются несоразмерны задаче. Да, артиллеристы уложили много немцев… но и своих! Спрашивается, куда смотрели их корректировщики на наблюдательном пункте?..
На следующее утро я побывал в медсанбате. Рану привели в порядок. Теперь рука у меня подвешена на перевязи - сказали, на две недели. Я решил не расставаться с полком.
Чепэ
Полк упорно готовился к наступлению на Ржев. Артиллеристы удачно расправились с фабричной трубой на вражеском берегу, и мы наконец избавились от немецкого снайпера, который доставлял нам много хлопот.
Скандал разразился на следующий день после возвращения Шевченко из отпуска. На компункт приехал взбешенный комдив Поплавский с офицерами-особистами. Никто не понимал, что случилось. В штабном блиндаже комполка собрали командование и политчасть. Генерал потребовал немедленно доставить главного полкового разведчика. Шевченко тут же привели, ничего не объяснив. Он, почуяв, что запахло жареным, все же держал себя уверенно. Пока не наткнулся на свирепый взгляд генерала.
И тут произошла дикая сцена. Поплавский задал командиру взвода разведки всего один вопрос:
- Ты кто - советский офицер или дерьмо?!
Шевченко смертельно побледнел и весь сжался.
Хотел что-то сказать, видно, в свою защиту, но комдив уже надвинулся на него. Тяжелая рука генерала рывком сорвала с плеч погоны и обрушилась на верхнюю челюсть теперь уже бывшего офицера. Выплюнув с кровью зубы, он полетел на пол и заревел, как тяжелораненый зверь. Но это был не рев боли, не крик протеста - скорее мольба.
- Встать, сволочь! - скомандовал генерал.
Шевченко с трудом поднялся и тут же получил удар в нижнюю челюсть. Оцепенев, мы стояли вдоль стен блиндажа, не понимая, что же произошло, в чем обвиняют разведчика? Он же ползал, как червяк, по полу блиндажа вокруг генерала, механически повторяя одно:
- Простите, простите…
От отчаяния, боли, ужаса он не решался встать на ноги, страшась вновь получить генеральский удар. Червяком добрался до генеральских сапог, попытался обнять их. Поплавский брезгливо поморщился. Последовал новый удар, сапогом в лицо. Отлетел червячок в угол и сжался в комок. Оглушенный, растерянный, он уже мало что соображал, его била дрожь, он мог только скулить. Господи, сколько же может продолжаться эта кровавая расправа?! На кого она рассчитана? Я не малокровная девица, в валерьянке не нуждаюсь, но было не по себе. В этот момент в мертвой тишине громко, как приговор, прозвучал голос генерала:
- Человек без характера - не человек, а ничтожество! Этот мерзавец совершил преступление. Будем его судить. Он замарал офицерскую честь. Извините меня, я спешу. Прошу командира полка проводить меня до машины. Вам все доложит командир дивизионной разведки.
Особисты ухватили Шевченко за руки, вытащили еле живого, окровавленного из блиндажа и увели прочь.
Капитан Мищенко был краток:
- Генерал почему-то поверил вашим разведчикам. Доложил в армию, оттуда рапорт пошел во фронт. Там всегда перепроверяют данные, у фронта своя агентура в тылу противника. Так вот, стало известно, что немецкая часть, якобы стоящая перед нами, в настоящее время находится во Франции. Никакого обер-фельдфебеля ваш Шевченко и в глаза не видел. Все якобы захваченные "игрушки" вытащены его разведчиками из полкового обоза, в котором тайно хранились после летнего наступления. Взвод вашей полковой разведки по приказу комдива возглавит новый командир. Вопросы есть?
Все молчали.
Через два дня на командном пункте полка собрали офицеров. Нас всех построили в каре. Особисты привели Шевченко и поставили в двадцати шагах перед строем. Председатель военного трибунала дивизии, подполковник, прочел приговор. Комполка вызвал из строя офицера, штабиста-майора, и, вручив ему автомат, приказал:
- Исполняйте!
Приговоренный к расстрелу в отчаянии упал на снег и, стоя на коленях, весь опухший, почти беззубый, шамкая, со слезами выкрикивал несвязные слова, до последнего надеясь на милость:
- Не убивайте… искуплю кровью… Ради детей… Не убивайте!..
Вдруг вспомнил: у Шевченко было обручальное кольцо, точно помню, я видел его в тот вечер, когда генерал расправлялся с мошенником. Теперь его не было на пальце.
Прозвучала автоматная очередь. То ли руки у штабиста дрожали, то ли он поступил так намеренно?.. Приговоренный был еще жив. Он уже ничего не видел, не понимал, что с ним происходит, подняться не смог, пополз, что-то бормоча беззубым ртом, весь в крови, пытаясь добраться до стоящих в строю офицеров: дали бы волю, он всем сапоги облизал. Но воли такой ему не дали. Быстрыми шагами подошел комполка и выпустил из пистолета несколько пуль. На окровавленном снегу замерло скорченное бездыханное тело.
Впервые я присутствовал при публичной казни - да еще однополчанина, боевого товарища-офицера, но жалости к Шевченко я не испытывал, как, вероятно, и остальные; всех занимал один вопрос: зачем комвзвода так поступил, неужели не понимал, что рано или поздно его разоблачат? Втянул в авантюру, погубил двух молодых ребят. Посчитал себя хитрее, умнее остальных. Безумец!
Сразу после происшествия меня вызвал к себе Груздев. Не предложил сесть, старался не глядеть в мою сторону; мы оба молчали, словно пришли с похорон.