Маврий
Собрались спать; завтра особый день - встреча с командирами и определение всех в строй. Внезапно к нам подошел невысокий белобрысый совсем юный солдатик - гимнастерка и брюки висели на нем, как на вешалке. Попросив разрешения, он подсел к затухающему костру и сразу заговорил:
- Вы вроде бы грамотные, в сапогах, а мы - обмоточники, как мой тятя на Первой мировой, потараторим маленько. Я сам мордвин, четыре класса кончил, телеги чинил в колхозе, уважали деревенские. Маврием зовут. Так вот, завтра, глядишь, разберут всех кого куда, расстанемся, и поведут убивать. Так вот: как мне поступать? Мы верующие, папаня и маманя за веру дважды на Севере побывали. Так вот, привезли нас на человекобойню - так тятя окрестил ЭТО, мол, как иначе ЭТО назвать? Так вот: как же так - стрелять в человека? Нам вера не позволяет.
Тут Юрка резко сказал:
- Немец - не человек, а фашист, убийца. Знаешь ты это, солдат? Чего его жалеть!
- Так-то говорят… А разве фашист не живое существо?
- Вот тебе на! Все мы станем стрелять в противника, а ты в воздух?
- Выходит так-то.
- Да тебя, живое существо, судить следует. Ты это понимаешь?
- Так-то…
- Что же ты думаешь?
- Себя бы прихлопнул. Опять же… вера не позволяет. - Казалось, еще минута, и он захлюпает.
Да держал ли этот солдат винтовку в руках? Может, и его перед фронтом на палках учили, мы уже слышали о таком от новобранцев. Зачем он обратился к нам? Захотел исповедаться? Посоветоваться, найти ответ на раздиравшие душу сомнения? Видно, страшно показалось говорить о таком с командиром, с товарищами. Впервые в жизни я встретил религиозного человека, мне даже жалко его стало, захотелось помочь - но как? Мы же, черт возьми, все в одной упряжке, для всех нас сегодня первый фронтовой день.
Юный солдатик сильно нервничал, искал необходимые слова, стараясь получше объяснить свои переживания, моляще глядел на нас:
- Так вот, как мне быть? Я на вас надежду положил. Тятя учил: "Приедешь на войну, Маврий, учуешь доброго человека - доверься ему: мол, так и так, - и проси совета".
- Вот-вот! - сказал Юрка, похлопав его по плечу. - Держи язык за зубами, солдат, - вот мой главный совет. Поступай как знаешь, не маленький, но запомни: попадешь к фашистам - они с тобой церемониться не станут, быстро прихлопнут, не сомневайся.
Неожиданно Маврий потянулся к Юркиной руке - ну и дела! Видно, хотел поцеловать, но Юрка вовремя отстранился и сделал вид, что ничего не заметил.
Маврий стал рассказывать о своем роде:
- Папаня семью в строгости держал, так-то говорил: "Трудись сызмальства, Маврий. Не ной, ты не баба. Не болтай зазря. Не вой на тяжбы голода и холода - терпи. Крестьянская жизнь - не мед, но не изменяй ей, в нашем роду она заведена была еще дедами. Но в обиду себя не давай. Живи по-людски. Главное, веру не забывай. Без нее пропадешь!" Так-то. А у нас во взводе русских мало, почти одни турки (видимо, узбеки): молчат или молятся своему богу да изюм едят. Набрали из дома полные мешки, сами едят, а нам - по пять изюминок в день, и те считают. Злыдни, в деревне таких- под лед головой.
Я вмешался в его монолог:
- Ну нет уж, Маврий, тут ты не прав, нехорошо "под лед головой". Ты же видел: они не варили выданные продукты, ели сырыми, потому, наверно, и дорожат остатками изюма. Может, им вообще наша еда не подходит. Люди разные, и вера у них разная, но не бывает человека без доброты.
Юрка тут же отозвался:
- Я не уверен. А немец-бандит?
Маврий вопросил:
- К чему призывает турков ихний бог, станут они воевать?
Юрка усмехнулся:
- Что ж, Маврий, сам с ними не потараторил - глядишь, и среди них унюхал бы доброго человека?
- Я-то похлопотал, да без толку - не тараторят они по-нашенски и я ихней речи не разумею.
- Как же командиры учить их будут?
- Так на то толмачи пригодны.
- Я так думаю, - сказал Юрка. - На фронте, как и в деревне, жизнь не мед. Вот и будем воевать по правилам твоего отца: "Не вой. Терпи. Не изменяй". Так-то и будем верны присяге.
- Так-то правда. Ладные вы. Может, еще и встретимся. От души вам - за хлопоты да угощение.
Маврий поднялся. Два шага, и растворился в ночи.
Да, верующим всем нелегко, а узбекам во много раз труднее. Все мы всего один день на фронте, а сколько уже сложностей. Примерно через полгода во время боев за Ржев в соседней части произошел забавный случай. На переднем крае пропал с поста солдат-узбек: стоял с ружьем, а потом исчез. Подумали, что перебежал к немцам. На следующий день к вечеру он приполз живой и невредимый, в кармане записка на русском языке: "Нам такой "язык" не нужен. Возвращаем обратно".
Ночь выдалась теплая. Мы с Юркой всегда вместе, но сегодня разговор не клеился, все мысли - о завтрашнем дне. Понимая, что это, возможно, последний наш "философический разговор", как мы называли свои беседы, я спросил:
- Как думаешь, скоро на передовую? Что мы знаем о противнике?
И сразу почувствовал, что Юрка в дурном настроении.
- Ты задал два вопроса. На первый, наверное, лучше, чем я, ответил бы тебе тараторщик, он часто общается с богом. А на второй ты сам знаешь ответ. Как учил "вонючий цитатник": "Немцы - фашисты, убийцы, мародеры, насильники, гитлеровские головорезы…" Он политрук, ему виднее.
- Юрка, но ведь не все немцы - фашисты, у них же самая крупная компартия в Европе! Куда делись их коммунисты?
- По мне, так все их коммунисты - гады, переметнулись к Гитлеру! Кто струсил, кто-то увидел выгоду для себя, другие поверили фюреру. Не сомневаюсь, в первом же бою мы с тобой будем стрелять и в бывших коммунистов.
- Нас учили под лозунгом: "Через ненависть - к победе!" А узбеки? Что они знают о немцах? Половина, если не больше, неграмотные. Какая у них ненависть к немцам? Знают ли они вообще о Германии?
- Ты преувеличиваешь. Думаю, немало среди них и таких, кто не хочет говорить по-русски.
Он замолчал. Я прямо-таки не мог узнать Юрку.
На этом наш разговор закончился, так и не состоявшись.
Вверх-вниз
На следующее утро солдатский телеграф сообщил: ночью привезли триста курсантов из Камышловского военно-пехотного училища и семьсот новобранцев-москвичей. После завтрака нас всех построили на большой поляне. Перед распределением по батальонам командир полка обратился к солдатам:
- Я хочу знать, есть ли среди вас охотники, кузнецы, механики, шоферы, портные, сапожники, фельдшеры, повара? Только без обмана!
Призыв начальства, естественно, вызвал общее оживление. Вперед из строя вышли многие. Их имена записывали помощники начштаба полка.
Наступил полдень, мы все еще стояли на поляне. А в это время начальство, как мы вскоре поняли, занималось распределением: кого - в пехоту, кого - в артиллерию, кого - в саперы, связь, медсанбат, в оружейники, на штабную работу, всех охотников - в снайперы… Из курсантов сформировали две отдельные роты: пулеметчиков и автоматчиков - правда, пока без автоматов. Позже я узнал, что Юрку, он в другом полку, определили на штабную работу.
Появился комиссар полка. Видимо, его прихода ждали. Он пошел вдоль строя, задавая солдатам вопросы; часто, не дождавшись ответа, спешил вперед. За ним шел высокий худощавый командир с одной шпалой в петлицах. Узкие глаза, иссиня-черные короткие усики и смуглое лицо позволяли предположить его восточное происхождение. Оказалось, это комсорг полка Халиков. Обращался он, как правило, к курсантам. Подойдя ко мне, спросил, откуда я, комсомолец ли, какое образование, участвовал ли до армии в общественной работе. Потом догнал комполка, перекинулся с ним несколькими словами, вызвал меня из строя и забрал с собой.
Так, ненадолго, я стал помощником комсорга полка. За короткое время мы подружились и во внеслужебное время стали обращаться друг к другу по имени, звали комсорга Сабит. Я аккуратно подшивал документы в папки, хранил комсомольские билеты. Если комсорг был занят, проводил заседания комитета комсомола. Помогал комсоргам батальонов создавать первичные организации в ротах и батареях. Беседовал с молодыми солдатами, если мне это поручали; читал им статьи из центральной и армейской печати.
Через две недели моя комсомольская карьера закончилась. Случайно я попался на глаза проходившему мимо парторгу полка - мрачному человеку, которого политработники полка старались обходить стороной, зная его несносный характер. Рассказывали, что до войны он возглавлял партийную комиссию в одном из райкомов и при рассмотрении личных дел признавал единственное решение: исключение из партии.
Встреча с ним произошла при невыгодных для меня обстоятельствах: я был без пилотки, в расстегнутой гимнастерке, без ремня, а самое главное, и это больше всего его разозлило, он застал меня за приготовлением обеда, - спросил с раздражением:
- Кто вы такой? Что вы делаете в политчасти?
Я доложил как положено:
- Помощник комсорга полка.
- Почему занимаетесь приготовлением пищи в политчасти?
Я попытался объяснить, что мне выдают сухой паек, а в командирскую столовую не пускают как рядового.
Мои доводы, по-видимому, его не убедили. Вскоре меня вызвал Халиков и, виновато опустив глаза, спросил, куда я хочу, в какую часть. По лицу Сабита я понял, что досталось ему крепко, и, не задавая вопросов, попросил направить меня в артиллерию:
- Я же учился на минометчика.
- Ладно, - сказал Сабит, - станешь пушкарем.
Глава пятая
Как я искал правды, и что из этого вышло
Июнь - июль 1942 года
В артиллерийской батарее
Уже месяц, как я служу четвертым номером, то есть подносчиком снарядов, в орудийном расчете. Орудие - "сорокапятка", то есть 45-мм противотанковая пушка. Должность у меня не ахти какая, но с чего-то ведь надо начинать.
Командиром у нас - старший сержант Леня Лошак. Ему двадцать два. Крепкий мужик из-под Тамбова. Дело свое знает - профессионал-артиллерист высокого класса. К подчиненным относится строго, но справедливо. Со всеми одинаково ровен. В общем, лучший вариант взаимоотношений командира и подчиненных. В расчете его уважают, стараются точно и быстро выполнять все приказы.
В расчете нас шесть человек. Самая важная фигура - наводчик: успех или неудача во многом зависят от него. Танк - движущаяся цель; чтобы его поразить, требуются хладнокровие, точный расчет, умение верно и быстро оценить ситуацию. Наш наводчик Андрюша Панюшкин, в моем представлении, волшебник - он уже сжег два немецких танка.
Я сразу полюбил "сорокапятку". Старался больше разузнать о ней, научиться артиллерийскому делу. Бывалые артиллеристы охотно объясняли роль пушки в бою:
- Тяжелая артиллерия стоит на три-пять километров позади переднего края. А мы - истребители вражеских танков и - главное - неподавленных огневых точек. Стоим мы, как правило, вместе с пехотой, на сотню-полсотни метров позади нее. А в бою, когда пехота идет в наступление, мы, батарейцы, катим пушки следом и стараемся защитить пехотинцев от танков. В этой ситуации батарея попадает в невыгодное положение: солдаты укрываются за любой бугор, а ты в открытую катишь пушку - немец в тебя лупит и лупит. Вот и получается: "Ствол длинный, а жизнь короткая".
Вступает другой артиллерист:
- Елки-палки, пехота наступает - мы за ней. Батальон ночь отдыхает на новых позициях, а нам приказ: "Окопаться! Замаскировать позиции!" Утром - артподготовка и бой! А вечером опять, елки-палки, перегруппировка: прибываем на новое место ночью, беремся за лопаты. Так измотаешься, что все до фени.
Зная недостатки "сорокапятки" - в борьбе с танками она была слабовата, все равно бойцы любили ее. Легкая, 540 килограммов: угодит в воронку - сами вытащим; правда, нелегко подносить снаряды: вес ящика - 50 килограммов, но вдвоем справлялись. В бою каждый попавший по назначению снаряд "сорокапятки" сберегал солдатские жизни. А для самих артиллеристов оказались бесценны ее высокая маневренность и широкий стальной щит, спасавший от пуль и осколков.
В 1943 году Красная Армия получила на вооружение 57-мм пушку - превосходное орудие! Им постепенно заменили "сорокапятки".
После войны я прочел, что Сталин однажды сказал Грабину, конструктору 76-мм орудия: "Ваша пушка спасла Россию". О "сорокапятке", к сожалению, таких слов никто не произнес.
Командовал артбатареей капитан Василий Иваныч, опытный артиллерист, за участие в боях под Москвой награжденный орденом Красной Звезды. Солдаты прозвали его "наш Чапай". Он и сам, хотя был лет на десять моложе, старался походить на своего героя: отрастил чапаевские усы и тщательно следил за ними. Но на его молодом лице они казались лишними, не придавали ему желанной романтики. Мне понравилась его беседа с нами, молодыми бойцами.
- Главное в бою, - сказал капитан, - выбрать правильную позицию и вовремя окопать орудие. Не сделаете того и другого - немец пойдет в лоб и вы с ним не справитесь. Чтобы точнее ударить по танку, надо выбрать момент, когда он хоть на пару секунд повернется к вам боковой броней - она тоньше. Если близко подпустите, танк может развить скорость и сомнет огневую позицию - даже если пробьешь броню, может не остановиться. Или один загорится, а другой пойдет дальше. Танк обязательно надо сжечь!
Боевые учения
Батарея состояла из трех взводов, по три орудия в каждом. Плюс двадцать шесть лошадей. Размещалась батарея в двух деревушках, отстоящих недалеко друг от друга, разделяли нас живописный лесок и маленькая речушка. После отступления немцев в деревушках уцелело по две-три избы и пятку сараев, от прочего остались только обугленные фундаменты и пустые собачьи будки. Жители - их осталось немного, в основном старики, старухи и дети - обитали в землянках, куда стащили все, что удалось сохранить. Крестьяне рассказывали, когда в деревню приходили немцы, они в первую очередь разыскивали и расстреливали комиссаров, коммунистов и евреев, а затем убивали всех собак.
В одной из деревушек чудом сохранилась приличная крестьянская изба, ее заняло командование батареи. На окраине, ближе к лесу, разместились в палатках солдаты. На противоположной стороне в отрытых траншеях упрятали, хорошо замаскировав, орудия. Подальше, на опушке леса, построили конюшни и площадку для кухни. Особое место занимал глубоко врытый в землю, покрытый крепкими бревнами склад боеприпасов.
Дни проходили быстро. Подъем, лишь солнышко всходит, весь день с пушкой в обнимку, и, глядишь, уже ночь. Не раз командир батареи устраивал тревоги, проверяя по часам, насколько мы готовы отправиться в путь. "Расчеты, к оружию!" - звучала команда, и каждый мигом занимал свое место у орудий. Хотя "первый блин" вышел комом, вскоре командир уже хвалил батарейцев.
Казалось, все идет как положено. Мне, как и всем, вручили карабин, противогаз, два санитарных пакета и красноармейскую книжку, в которую старшина записал мою первую фронтовую профессию: "артиллерист". Как я гордился, глядя на эту запись!
Кормили нас по нормам второго эшелона, но выходило терпимо. Что-то добавлял повар за счет леса и благодаря хлопотам старшины Осипа Осиповича.
С утра до вечера с нами занимались командиры. Пять раз в неделю батарея выезжала на учения. Выбирали удобные позиции - основную и запасные, выдвигали орудие, метрах в шестистах-семистах выставляли фанерные макеты танков и открывали огонь. Иногда позволяли использовать один боевой снаряд. Попробуйте одним выстрелом поразить движущуюся цель! Часто стреляли по мишеням из карабинов, что оказалось труднее, чем из винтовки, - сильная отдача. Ничего, привыкли и к этому. Труднее давались ночные караулы. Как и в училище, после них не освобождали от дневных занятий.
Еще тяжелее, чем ночные караулы, оказался постоянный труд по устройству огневых позиций. Сколько мы перекопали земли! Часами не выпускали из рук кирку или лопату! Вот уж где выдыхались! Наш командир Леня Лошак говорил:
- Не успеете сами окопаться, окопать орудие, - погибель!
И мы старались.
Расчет занимал отдельную палатку. Среди нас были опытные фронтовики, новобранцы и два курсанта - такого ужасного явления, как дедовщина, мы не знали. Вечерами разрешалось посидеть перед палаткой, "побалакать за жизнь", как украинцы говорят. Шутили, дымили самокрутками. Нашелся и баянист, Коля Шуляк, инструмент он привез с "гражданки"; до войны Николай был совхозным конюхом, в батарее служил ездовым.
Когда выдавалась свободная минута, я старался расспросить бывалых фронтовиков. Солдат, прошедший сорок первый, рассказывал:
- Он, когда прет на тебя, чешет из пушки, пулеметов - может раздавить и тебя, и орудие. А ты что? Попробуй его подбить! А гранатой его не возьмешь. Танк надо обязательно сжечь! Это каждый тебе скажет.
Я спрашиваю:
- А если танковая атака?
- Страшное дело. Здесь немцы, главное, действуют на психику, любят стрелять на ходу - что танкисты, что пехота. От такой стрельбы пользы мало - это все знают, но на психику действует, особенно на молодых, необстрелянных. Я и сам не раз поддавался. Не получилось подбить, сжечь - лучше пропусти его через себя, понадежней укройся в окопе, а потом бей и бей, чем можешь, как можешь - только бы задержать огнем идущих за танками пехоту, мотопехоту…
Самая колоритная фигура батареи - старшина Осип Осипович, прозванный "и нашим и вашим". Солдаты чутко подмечают характер начальства, будь то старшина, взводный или даже комполка. Об Осипе Осиповиче все знали - оборотистый мужик: и с рядовыми прилично себя ведет, и об интересах начальства не забывает.
Осип Осипович любил и часто произносил перед нами длинные речи. А говорил он, как правило, примерно следующее:
- Кто есть старшина?! Старшина есть тыл армии. Что есть тыл армии? Это основа ее существования и главное условие победы. Без тыла - ни прокормить солдата, ни согреть его душу чарочкой! Ни помыть его вовремя в баньке - а значит, не избавить от вшей! Без тыла не двинется в бой ни один танк, не взлетит самолет, не выстрелит ни одно орудие! Не получит желанную бабу ни один генерал! Усекли, артиллеристы, значение старшины? Будем считать, усекли! Так что прошу любить и жаловать Осипа Осиповича, выполнять точно все мои указания.