Генерал армии Анатолий Сергеевич Куликов в своих воспоминаниях о военной службе и работе в высшем эшелоне государственной власти дает оценки многим известным и малоизвестным событиям последнего периода российской истории.
Содержание:
-
Отечество и отчество 1
-
Лепестки "Пиона" 9
-
Школьное крыльцо Генштаба 23
-
Тревожные чемоданы 32
-
Чёрные Списки 41
-
Мятежная территория 53
-
Грозный рубеж 70
-
Командные высоты 96
-
Между двумя Ельциными 110
-
Чистые Руки 124
-
Превентивные Удары 140
Анатолий Куликов
ТЯЖЁЛЫЕ ЗВЁЗДЫ
Отечество и отчество
Я родился 4 сентября 1946 года. Для кого-то это просто некое число в календаре, имеющее значение разве что для меня самого и моих близких. Но для людей того времени и факт моего появления на свет, и дата, и счастливое лицо моей матери имели особый смысл: это отец вернулся с войны!..
Когда много лет спустя, отчасти в шутку, а отчасти всерьез, я возьмусь за эскиз нашего фамильного герба, который мог бы отразить историю и дух моей большой семьи, первым я нарисую силуэт вздыбленной лошади. Это символ наших крестьянских корней. Символ энергии, которой всегда хватало и на тягловую, изо всех сил работу, и на тягу к свободе, и на движение вперед - постоянное, ровное, сильное. Очертания крепости подчеркивают не только прочность нашего дома, но и потребность всегда в него возвращаться - хоть с победами, хоть с бедой.
Стоило прожить жизнь, чтобы понять, как созидательна детская память. Тот дом, с которым связаны мои первые впечатления: саманный дом с мазаными, из той же глины, полами - казался мне большим и высоким. Но ровно шесть шагов в длину и шесть в ширину было в нем, когда закончилась моя юность.
Конечно, создавался этот герб не из тщеславия. Я далек от желания романтизировать или героизировать историю своего рода или приписывать ему несуществующие титулы и регалии. Знание своих корней всегда идет на пользу человеку. Понимаешь, что в череде сменяющих друг друга поколений тебе самому отведена лишь мимолетная роль.
Вот уже полтора века мы - ставропольские крестьяне. Можно уверенно говорить о том, что мои предки появились в этих местах после 1861 года, когда было отменено крепостное право, а тысячи крестьян Полтавской, Черниговской и Воронежской губерний после обретения свободы были расселены на пустующих степных землях южной России. Расселены так, чтобы в соответствии с реформой императора Александра Второго обжить тылы Кавказской линии.
Сама Кавказская линия, состоявшая из казачьих станиц и армейских гарнизонов, была достаточно укреплена и играла важную роль в противостоянии с горцами. Раскинувшиеся позади нее на сотни верст обширные степи - степи калмыков и ногайцев - мало кому могли показаться дружелюбными. Исторические хроники тех лет упоминают набеги степняков, кражу скота, моровые поветрия и скудость прилегавшей к озеру Маныч земли, где стойбища кочевников соседствовали с крестьянскими селами, а урожайный год почти всегда чередовался с голодным.
Село Митрофановское, откуда были родом мои отец и мать, по описанию инспектора народных училищ А. Твалчрелидзе (в книге "Ставропольская губерния") в конце XIX века насчитывало около 3000 жителей, 287 лошадей, 2875 голов крупного рогатого скота, 15 ветряных мельниц, 2 овчиннодельных завода, маслобойню, церковь в честь святого Митрофана и одного волостного фельдшера. Отсутствие каких-либо учебных заведений в селе автор объяснял бедностью и "индифферентным отношением" местных жителей к просвещению.
Мое пристальное внимание к истории этого села объясняется желанием определить место и время действия некоторых персонажей моей книги. К тому же, пока добросовестное исследование упомянутого мной Твалчрелидзе года четыре тому назад ни попало в мои руки, я мог только предполагать, где находятся истоки нашего рода. Понятно, что об Украине вспоминали в песнях и поговорках. Оттуда наш язык - причудливая смесь русского и украинского. Оттуда украинские фамилии моих предков. Из уст в уста передавались рассказы о зловещем "панстве" - о том, как грудным молоком крепостных крестьянок помещики выкармливали борзых щенят на своих псарнях.
Здесь, на Ставрополье, эти рассказы превращались в предания, а переселенцы сами становились хозяевами, учились ценить самостоятельный и свободный труд.
Но странное чувство забытого родства я ощутил однажды, оказавшись во время военных учений в Черниговской области. На топографической карте, разложенной на штабном столе, я увидел вдруг знакомые мне названия - Митрофановское, Воздвиженское, Вознесеновское. Будто двойники нынешних ставропольских сел, располагались эти черниговские села также неподалеку друг от друга и служили мне напоминанием: где-то здесь, совсем неподалеку, чуть больше века тому назад запрягли лошадей в телеги и начали путь на Северный Кавказ родоначальники моей фамилии.
Все мужчины в нашей семье, помимо крестьянских забот, знали и солдатский труд. Мой дед по отцу, Павел Андреевич Куликов, участвовал в русско-японской войне и умер от ран в пятигорском госпитале в 1915 году. Мой дедушка по матери, Гаврила Никитич Супрунов, служил в старой русской армии, в лейб-гвардии Семеновском полку. Был военным музыкантом: играл на кларнете.
Когда его еще только провожали на службу, в соседском дворе только-только училась ходить маленькая девочка. Все шутили: "Гаврила, гляди - твоя будущая жена… Подрастет, пока ты будешь служить в армии". Через 16 лет, когда он вернулся из Санкт-Петербурга, за изгородью шла по двору красивая молодая девушка. "Кто такая?", - спросил он удивленно. "Так это же Секлета, - засмеялись все вокруг, - твоя невеста! Ты что, забыл?.."
На самом деле вышло так, что они поженились. Эта Секлета и стала моей бабушкой. О ней мало кто помнит. Пожила она, к сожалению, недолго, но успела родить трех детей: Дмитрия, Марию - мою маму, и Георгия. Этот Георгий, которого все звали Егором, тоже получился отменным музыкантом. На пару со своим отцом, моим дедом, они играли: один на кларнете, другой на баяне - на всех деревенских праздниках. Солдатская судьба Егора Гавриловича сложилась трагически. 23 июня 1941 года у него родилась дочь Вера, моя двоюродная сестра. Он только и успел взглянуть на нее, а уже на следующий день отправился воевать. Был пехотинцем. Мой отец рассказывал, что в 1942 году случайно встретил Егора на марше, но в 1943 году он пропал без вести. Как раз в тот период, когда на Кавказе шли тяжелые бои под Туапсе.
Мой отец, Сергей Павлович Куликов, всю Великую Отечественную войну прошел рядовым солдатом. Служил водителем автотягача на одной из батарей 47-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады. На самом переднем крае. Был дважды ранен в бою. Начал войну в 1941 году, а закончил в 1945 году, в Берлине.
* * *
Отцовская судьба - это судьба сильного, терпеливого и доброго человека.
Оставшись без отца десятилетним мальчиком (Павел Андреевич Куликов умер в Пятигорском госпитале военных инвалидов в 1915 году), он с детства был вынужден зарабатывать на жизнь собственными руками. Довольно рано - девятнадцати лет - женился на моей маме. В конце двадцатых или начале тридцатых годов окончил водительские курсы в станице Григорополисской и подался в Калмыкию, в батраки. Уже была семья: один за другим родились четверо сыновей - Тимофей, Федор, Мефодий, Василий. Мефодий умер еще в детстве, но тем не менее это была большая семья, которую нужно было кормить и одевать.
Кулаков в нашей семье не было. Скорее, по классификации тех лет, могли они считаться середняками. Обобранные в гражданскую войну и красными, и белыми, - мой дед Гаврила Никитич недобрым словом поминал какой-то "Жлобин отряд", - родители отца и мамы отдали в колхоз и лошадей, и сельхозинвентарь. Скоро выяснилось, что колхоз не в состоянии прокормить даже работающих в нем людей. Отец не стал ссориться с местными активистами, а рассудил так: в руках есть надежное шоферское ремесло, значит, будет и заработок. В Калмыкии был спрос на водителей, а наемная, хоть и батрацкая, работа могла обеспечить семье и другим родственникам хоть какое-то существование. Приезжая на побывку, отец привозил продукты, зерно, материю, из которой шили одежду. Можно себе представить, насколько скромными были эти гостинцы, но даже они могли кому-то показаться богатством.
Больше всего раздражала независимость отца. Его вера в собственные силы. Хотя сам он никогда не позволял себе какой-либо конфронтации с властью, обид или открытого неповиновения.
Трудно сказать, что стало причиной доноса - зависть, либо ненависть, но отца вскоре арестовали и в 1936 году судили по политической статье - "за подрыв кооперативного движения". Обвинения были надуманными, но их хватило на очень суровый приговор - восемь лет лагерей с конфискацией имущества.
Из дома вынесли все, что представляло хоть какую-то ценность. Забрали даже тетради и карандаши моего старшего брата Федора, который в тот год только пошел в первый класс. Изъяли пустые конверты для писем. И в этом тоже ощущалась некая предопределенность родительских судеб: долгих восемь лет моя мама, оставшаяся с тремя детьми на руках (два подростка да Василий - грудной младенец), не получит никаких известий о своем муже.
Конечно, бедствовали. Конечно, страдали безмерно.
Сначала отца послали на строительство шоссе, соединяющего Москву с Минском. Следующий лагерь, в который его этапировали, находился уже в Азербайджане - в Нахичеванской АССР, где в то время строилась ветка железной дороги, идущая по советской территории вдоль границ с Турцией и Ираном.
Отец мало рассказывал о тех временах. Возможно, просто зачеркнул для себя эту часть жизни, либо боялся расправы за откровенность. Большинство людей, репрессированных в те годы, при освобождении давали подписку о неразглашении обстоятельств дела и условий содержания под стражей. И десятилетия спустя они крепко держали язык за зубами.
Знаю, что в заключении он работал водителем. Крутил баранку и ждал, когда окончится его лагерный срок.
Он завершился чуть раньше - в 1941 году. Завершился потому, что началась Великая Отечественная война.
От людей со схожими судьбами известно, что какая-то часть заключенных могла попасть на фронт. Пройдя через чистилище штрафного батальона и ранение, считавшееся "искуплением вины", эти солдаты получали прощение и в дальнейшем им никто не поминал прошлого. Такая возможность, действительно, существовала, но лишь немногим удалось дожить до спасительного ранения. Штрафная рота, как правило, посылалась на самый опасный участок. Зачастую - в атаку. Ясно, что через считанные минуты такая рота просто сгорала в огне боя. Выживали буквально единицы.
В какой-то степени можно назвать везением иной поворот отцовской судьбы. Он не попал в штрафную роту. Как шофер, в 1941 году он был срочно амнистирован в связи с нехваткой военных водителей и сразу же, за лагерными воротами, мобилизован в Действующую армию. Его боевой путь известен. Противотанковая артиллерийская батарея, особенно когда она выставлена на прямую наводку для отражения танковой атаки - это место для очень крепких духом людей. Там тоже, как и в пехоте, никто не живет за чужой счет…
Повторяя судьбу миллионов наших соотечественников, которых опалила беда несправедливого ареста, а потом и войны, отец сражался с трудностями и врагами честно. Судимость с него сняли после второго ранения.
В 1943 году отец по своим военным делам ненадолго оказался в Астрахани, в тыловых ремонтных мастерских. Пока чинили, я не знаю, пушки или автомобили его батареи, какой-то сердобольный офицер, зная, что рядовой Сергей Павлович Куликов не был дома восемь лет и ничего не знает о судьбе своих близких (ведь Ставропольский край был только что освобожден от оккупации), разрешил ему отлучиться на несколько суток. Дорога от Астрахани до дома - триста с небольшим километров по фронтовым меркам, казалась недолгой.
Суток трое отец на перекладных добирался до родного села. Потерял в пути много времени. Сразу пошел к дому своего тестя, откуда забрали его в 36-м и где жила мама с моими старшими братьями.
Постучался в калитку. Мама ответила: "Кто там?"
Отец не узнал ее голос. Подумал, может быть, какие-то чужие люди живут в родном доме: ведь страшная война прокатилась по этим местам. Но идти все равно было некуда. День клонился к вечеру. Поэтому из-за калитки попросил: "Тетка, пусти меня переночевать. Мне негде остановиться".
Мама так же из-за калитки ему отвечает: "Я вас пустить не могу. Нам запрещено. Идите к председателю". Ясно, что время лихое. Мало ли кто ходит по дорогам. Поэтому сельские власти запретили пускать посторонних людей на постой.
Но отец - знает же, где щеколда, - уже калитку открывает, входит во двор. А мама с Васей, братом моим, на крылечке лежат: жаркое было лето. И надо же - не узнала она мужа. Видно, крепко изменили его облик и тюрьма, и война. Говорит: "Вы тут побудьте, пока я вам в пристройке постель приготовлю…"
Только отошла, отец наклонился и говорит: "Вася, сынок!" В последний раз его видел, когда тот был совсем маленький, а тут уже восьмилетний мальчишка.
Мама, когда услышала, закричала: "Ой, Боже мой, Сережа!.."
Отец ее успокаивает: "Тише! Тише!…" А мама моя, она ведь только и знает, что он был арестован и осужден, но не ведает, что случилось дальше: восемь лет не было писем, вдобавок их самих только что освободили из-под оккупации. И вот говорит отец: "Тише!" - а она испугалась. Спрашивает его: "А шо, ты сбиг?" Он засмеялся, сказал: "Да нет, я не сбежал. У меня сутки остались, мне нужно назад в часть возвращаться…"
И вот мать ему тогда рассказала, как они жили все это время без него, как было трудно.
Тот человек, что написал донос на отца в 36-м, и в оккупацию продолжал издеваться над его семьей. Мать с детьми за двадцать с лишним километров приносили с озера Маныч соль. Выпаривали из воды, сгребали, везли на тачке - как-то надо было жить… И вот этот человек их караулил, забирал соль и переворачивал тачку. Даже гитлеровцы так не издевались, как этот гад.
Отец потом этого человека встретил и, так скажем, крепко его потряс. Дал понять, что не простит ему ни доносов, ни издевательств, ни сотрудничества с оккупантами. В то время все это воспринималось куда острее. Наверное, отец за себя не ручался. Боялся, что рано или поздно просто убьет подлеца, если встретит его на улице.
А что потом? Опять тюрьма?..
Поэтому сразу после войны, когда отец окончательно вернулся домой, вся семья Куликовых перебралась в расположенный неподалеку поселок Айгурский. Там я и родился.