Когда здоровье вернулось, король вновь начал оказывать знаки внимания Генриетте, но та принялась за старое, прибавив к своей обычной наглости еще и участие в заговоре, в результате чего ей пришлось на время удалиться от королевского двора. Едва оказавшись на свободе после казни Бирона, графы д’Овернь и д’Антраг возобновили свою подрывную деятельность. Об их замыслах известно мало, поскольку король распорядился почистить архивы. Их главным козырем, вероятно, было обещание жениться, опрометчиво данное Генрихом IV Генриетте. Их намерения простирались значительно дальше, чем у маршала Бирона: воспользовавшись королевским обещанием, объявить брак Генриха IV с Марией Медичи недействительным и заменить дофина бастардом, сыном Генриетты, которого предполагалось объявить законным наследником короны Франции. Для реализации столь экстравагантной программы намечалось призвать на помощь Испанию, Савойю и Англию. Восстание внутри страны недовольных из обеих конфессий должно было обеспечить успех заговора. Предусматривалось даже физическое устранение короля; дофину тоже готовилась смерть или высылка из страны. Возможно также, что заговорщики рассчитывали на естественную смерть короля, учитывая резкое ухудшение его здоровья.
Тайна раскрылась в апреле 1604 года. У английского шпиона, Томаса Моргана, были найдены доказательства заговора, в который был замешан Николя Лост, собственный секретарь министра иностранных дел Вильруа, поддерживавший связи с Испанией. Участие Генриетты д’Антраг в заговоре не оставляло ни малейших сомнений, и Генрих IV адресовал ей резкие упреки. Однако фаворитка и на сей раз ловко выкрутилась, сумев убедить бессильного перед ее чарами короля в том, что она связалась с испанскими агентами лишь из опасения за свое будущее и будущее своих детей, ибо в случае кончины короля Мария Медичи не пощадила бы их. И Генрих с готовностью проглотил эту ложь. Во избежание крупного скандала, который мог бы замарать двор и королевскую семью, не стали предавать дело огласке. Генрих IV потребовал только возвратить его обязательство жениться на Генриетте д’Антраг, которое после долгих запирательств наконец-то было получено. В результате неоднократных изобличений в заговорах единственным пострадавшим оказался, как уже упоминалось, граф д’Овернь, просидевший 12 лет в Бастилии.
В связи с заговорами Бирона и семейства д’Антраг оказался сильно скомпрометированным старинный товарищ Генриха IV Анри де Ла Тур, виконт де Тюренн, которого женитьба на Шарлотте де Ла Марк сделала наследником суверенного герцогства де Буйон. Документы, найденные у перехваченного курьера, доказывали, что он пытался поднять протестантских князей Германии против Генриха IV и что его агенты пытались организовать восстание протестантов внутри Франции, в частности в Лимузене и Пуату. Надеясь обезоружить суверена чистосердечным признанием, 29 сентября 1605 года он направил ему письмо с уверениями в собственной покорности. Великодушие Генриха IV в отношении герцога Буйонского не распространялось на его сотоварищей: пятеро из них были казнены в Лимузене, а шестой - в Провансе, по обвинению в намерении сдать Марсель испанцам.
Пока шло следствие по делу о заговоре, королева торжествовала, полагая, что одержала победу над соперницей, но это была лишь иллюзия. Король не только тайком навещал Генриетту, но и поселил в Лувре новую фаворитку, Жаклин де Бюэль, которой пожаловал титул графини де Море. Эта мнимая простушка потребовала 30 тысяч ливров, прежде чем уступить натиску короля. Дабы обеспечить ей общественное положение, Генрих IV повторил прием, примененный им в отношении Габриели д’Эстре: мадемуазель де Бюэль была выдана замуж за некоего Арле-Шанваллона, сына бывшего любовника королевы Марго. Вечером дня свадьбы он торжественно был приведен к брачному ложу, после чего супруга незамедлительно отправила его в отведенное для него помещение, а место подле новобрачной занял король. На сей раз Мария Медичи повела себя менее агрессивно, нежели обычно, надеясь, что Жаклин де Бюэль окончательно избавит ее от Генриетты д’Антраг, но опять ошиблась. Король продолжал отношения с Жаклин, не порывая с Генриеттой. Эти две адюльтерные связи не помешали ему завести третью любовную интрижку на стороне: он увлекся Шарлоттой дез Эссар, которая родила ему двоих девочек-близняшек. Но, не довольствуясь этими тремя официальными метрессами, он вступал в многочисленные мимолетные связи, из которых история сохранила два имени: мадам де Сурди, герцогиня де Невер, и мадемуазель Келен, герцогиня де Монпансье.
Как раз в то время вернулась в Париж из своего заточения в Юссоне королева Марго, заслужившая признательность бывшего супруга тем, что своевременно донесла на графа д’Оверня. Она оказывала подобающие знаки уважения Мария Медичи и стала ей доброй компаньонкой. Генрих IV тоже забыл прежние обиды и рассматривал свою первую жену как верную подругу, хотя она, несмотря на возраст и чрезмерную полноту, умудрялась продолжать ставшие для нее обычными любовные похождения, находя себе все более молодых любовников.
Правда, король не мог упрекнуть ее в этом, поскольку у него самого сексуальность приобрела совершенно болезненный характер. Как-то раз, приударив за фрейлиной Марии Медичи, Генрих IV натолкнулся на решительное сопротивление. Дабы спасти свою фрейлину, Мария хотела удалить ее от королевского двора, чем до невозможности раздосадовала супруга. Вне себя от ярости, Генрих IV пригрозил ей, что если она отошлет фрейлину, то он саму ее выдворит из Франции, отошлет назад в Италию "вместе с четой Кончини". Вконец обезумевший от полового бешенства, он, наверное, так и сделал бы, если бы не Сюлли. Министру пришлось вмешаться, дабы спасти от этого "спасителя" Франции интересы королевских детей и самого королевства, которое в случае подобного скандала подверглось бы серьезной угрозе.
Что же касается королевского потомства, то оно получало весьма странное воспитание, поскольку Генрих IV решил воспитывать бастардов вместе с законными детьми, устроив в Лувре своеобразный "детский сад". В нарушение всех правил приличия вместе росли его дети от пяти разных матерей: шесть Марии Медичи, трое Габриели д’Эстре, двое Генриетты д’Антраг, один сын Жаклин де Бюэль и две дочери Шарлотты дез Эссар. Мария Медичи была решительно против того, чтобы ее законные дети воспитывались вместе с "детьми шлюх". Самоуверенная Генриетта д’Антраг, в свою очередь, с присущей ей наглостью заявляла, что не хочет, чтобы ее сын-дофин воспитывался вместе с бастардами "флорентийки". К тому же дети от разных матерей плохо ладили друг с другом. Будущий Людовик XIII считал себя существом высшего порядка, третируя детей Габриели д’Эстре как "собачью породу", а про сына Жаклин де Бюэль говорил такое, что невозможно повторить в приличном обществе (характеристика "он хуже моего г…на" была из числа наиболее невинных). Так в каком же обществе находились сами дети Генриха IV?
Раймон Риттер, специально изучавший частную жизнь этого монарха, в книге "Генрих IV собственной персоной" отмечал, что в его действиях по отношению к своим детям можно выявить такую непристойность, которая, будучи ужасной сама по себе, предстает совершенно возмутительной в поведении отца. Невольно напрашивается вопрос: не являлась ли эта непристойность инстинктивным выходом сексуальной озабоченности стареющего фавна? В сущности, это явление было скорее физиологического, а возможно и патологического свойства, нежели чисто психологического - особенно, если вспомнить пристрастие сладострастного полового разбойника к молоденьким, желательно невинным девушкам, дошедшее до предела на последней стадии его жизненного пути и любовной карьеры.
Так не утолял ли Генрих IV бессознательно одно из самых тайных проявлений своей ненасытной чувственности, граничившей с развратом, внушая детям в ответ на свойственное им первое плотское любопытство похотливые образы и развращая таким чудовищным образом детские души? Не приходится удивляться тому, что малолетний принц, будущий Людовик XIII, наигравшись "в очень личные игры" в кровати со своим отцом, начинал произносить новые слова и говорить вещи постыдные и непристойные, сообщая, что "эта штуковина" у его папы гораздо длиннее, чем у него, что она "вот такая длинная", и показывая при этом половину своей вытянутой руки.
Если, как утверждают физиономисты, душа откладывает свой след на лице человека в течение всей его жизни, то нет ничего удивительного в том, что физиономия Генриха Наваррского к концу жизни приобрела обличие фавна, сатира, в засаде выслеживающего юных нимф. Даже с учетом того, что дело происходило во времена, отличавшиеся грубостью нравов ("галантный век" был еще впереди), аномалии поведения Генриха IV в сексуальной области шокировали многих людей, которые, не будучи ни протестантами-пуританами, ни католиками-ортодоксами, тем не менее считали, что король обязан знать меру во всех своих поступках.
Приближенные Генриха IV хорошо изучили этого сластолюбца. Они знали, что если у него возникло желание овладеть женским телом, то для него ничто больше не существовало, и ни его интересы, ни чувство долга не заставили бы его унять свою страсть. Всю свою жизнь он шел на поводу у собственных любовниц, которым достаточно было не пустить его к себе в постель, чтобы добиться всего, что они желали. Случаи отказа от первейшего долга ради удовлетворения своих сексуальных позывов не раз бывали в жизни Генриха IV, о чем уже ранее говорилось. Более того, иногда он внезапно покидал заседание Королевского совета, чтобы "расслабиться" в объятиях какой-нибудь сговорчивой, не заставлявшей долго упрашивать себя красотки. А совет тем временем терпеливо ждал возвращения любвеобильного венценосца.
Ему было незнакомо понятие королевской чести. Любовницы бесстыдно изменяли ему, например, как сообщает в своем донесении великому герцогу Тосканскому Фердинанду Медичи его посланник в Париже Бончиани, Габриель д’Эстре - с герцогом де Бельгардом, а иногда и с одним или двумя простыми охранниками в течение одной ночи. Это нисколько не смущало Беарнца - возможно, даже разжигало его аппетит! Он оставался столь же равнодушным, узнав о неверности Генриетты д’Антраг, нагло изменявшей ему с принцем де Жуанвилем из семейства Гизов. А между тем ради нее Генрих IV истратил огромные суммы, предназначенные на содержание своих солдат, воевавших с испанцами. Лишенные довольствия, эти полки подняли мятеж, и все это приводило в отчаяние преданного Сюлли, бессильного что-либо изменить.
Учитывая, сколь беспорядочна была семейная жизнь Генриха IV и насколько дурной пример подавал он придворным, в этом отношении охотно следовавшим за своим сувереном, не покажется слишком суровым отзыв флорентийского посла: "Воистину, видал ли кто-нибудь нечто более похожее на бордель, чем этот двор?" Увы, тосканскому дипломату нечего возразить, ибо до конца своих дней Генрих IV шел на поводу у своей неуемной похоти, то и дело заводившей на край пропасти не только его самого, но и страну, спасителем которой его считают благодарные потомки.
Немного политики
Разумеется, семейные неурядицы Генриха IV не являлись единственной его заботой. Королевство было еще далеко от полного умиротворения. Десятилетия гражданских войн не прошли даром, и французы привыкли больше полагаться на силу, нежели на разум. Одна искра неповиновения могла разжечь пожар мятежа, который мог бы охватить всю страну. Королю приходилось постоянно быть начеку, и незадолго до своей болезни 1603 года он отправился в Лотарингию, где грозила вновь вспыхнуть гражданская война. Незадолго перед своей трагической гибелью Генрих III назначил герцога Эпернона губернатором Меца, а тот перепоручил свои губернаторские полномочия некоему месье Соболю, оказавшемуся своевольным и ненадежным исполнителем. В течение нескольких лет продолжалась смертельная вражда между гражданами Меца и Соболем, подозревавшим Эпернона в сговоре с ними. Дошло до того, что он отказался впустить герцога в цитадель. Между гражданами и гарнизоном грозила разразиться война.
Ситуация была настолько тревожной, что Генрих IV решил лично посетить мятежный город. Он опасался, что герцог Буйон воспользуется инцидентом, чтобы уговорить некоторых германских князей вмешаться. К счастью для короля, граждане Меца доброжелательно встретили его, и Соболь сдал ему цитадель. Генрих IV упрочил свои позиции, разместив в городе королевский гарнизон. Этот не столь уж крупномасштабный инцидент наглядно показывает, что король постоянно опасался иностранного вторжения и делал все для того, чтобы своевременно и решительно пресекать его.
Пасху 1603 года Генрих IV праздновал в Меце. Представители иезуитов воспользовались этим случаем, чтобы просить его разрешить им возвратиться во Францию. Вопрос был непростой, и король отложил его решение до возвращения в Париж. Наконец, в сентябре было принято постановление: иезуитам разрешалось возвратиться во Францию при условии, что все члены Общества Иисуса, действующие в королевстве, будут французами по рождению. Пирамида, в свое время возведенная напротив Лувра в память об их изгнании, была снесена. Отец Коттон, иезуит, стал исповедником короля. Возмущению протестантов не было предела, однако Генрих IV доходчиво объяснил им, что ему пришлось выбирать между иезуитами и кинжалом и он предпочел первое.
4 апреля 1603 года скончалась Елизавета Английская. Отношения Генриха с ней далеко не всегда были простыми, она нередко (и, следует заметить, справедливо) критиковала его, однако он мог быть уверен в одном: она никогда не пошла бы на сговор с испанцами. Для Франции было жизненно важно поддерживать дружеские отношения с Англией. О новом английском короле Якове I Генрих IV знал мало, однако, похоже, тот не был столь непримиримым противником Испании, как его предшественница. Зато он был стойким протестантом, и вполне возможно, что Буйон или кто-либо иной из числа недовольных знатных гугенотов попытается уговорить его объявить себя покровителем французского протестантизма и в этом качестве вмешиваться во внутренние дела Франции. С учетом этого и с целью наладить дружеские отношения с новым английским королем Генрих IV направил летом 1603 года в Англию верного Рони (еще не ставшего тогда Сюлли). В целом его миссия оказалась успешной. Были возобновлены прежние договоры между двумя странами. Правда, при этом было подтверждено и заключенное в свое время Елизаветой с Карлом IX соглашение о торговых отношениях, несоизмеримо более выгодное для английских купцов, нежели французских, и английские торговые суда продолжали совершенно безнаказанно наносить урон французской коммерции. Вместе с тем большим утешением для Генриха IV, стремившегося к достижению паритета с Англией, могло служить то, что миссия Рони опередила испанцев, и тем пришлось довольствоваться условиями соглашения, которые Филипп II счел бы ниже собственного достоинства.
Франция теперь вступила в тесный союз с Англией, Швейцарией и Венецией. При этом она сумела утвердиться в качестве протектора ряда итальянских государств. От побежденной Савойи едва ли приходилось ожидать враждебных действий. Нидерланды были удовлетворены тем, что Генрих IV и Яков I договорились тайно оказывать им поддержку в борьбе с испанцами. Таким образом, урегулированная международная обстановка предоставляла Генриху IV свободу рук для решения внутригосударственных проблем. В течение 1604 года были достигнуты значительные успехи в преодолении финансового кризиса и хозяйственной разрухи.
Гораздо больше беспокойства доставляли Генриху IV его бывшие единоверцы-гугеноты. Их ассамблеи 1603 и 1605 годов показали, что протестанты отнюдь не удовлетворены сложившейся ситуацией. Герцог Буйон являлся бесспорным лидером протестантской знати. Его женитьба на наследнице Седана, территории, находившейся за пределами Французского королевства, давала ему такую свободу действий, которая сама по себе вызывала чувство беспокойства у короля. Целью герцога Буйона было добиться признания его в качестве протектора гугенотов, что позволило бы ему доминировать в провинциях к югу от Луары. Считалось, что он был замешан в заговоре Бирона и что испанцы оказывают ему финансовую поддержку. Его влияние распространилось по всей Гиени. Полагая, что протестантская оппозиция не прекратится, пока во главе ее стоит герцог Буйон, Генрих IV решил действовать.
Из Фонтенбло он двинулся в Лимож, ставший местом сбора недовольных. Большинство протестантов заявили о своей лояльности королю, так что в конечном счете в Лиможе было казнено лишь пятеро заговорщиков и чуть больше в Перигоре. После этого Генрих IV возвратился в Париж. Поскольку не удалось найти прямых улик против Буйона, король воздержался от принятия суровых мер в отношении него. Вероятнее всего, этих улик и не искали, опасаясь возмущения основной массы гугенотов, для которых герцог Буйон был отнюдь не предателем, а героем. И действительно, он не был авантюристом вроде д’Оверня. Он проявил себя отличным бойцом и не питал личной неприязни к Генриху IV. Истина состояла в том, что в новой системе абсолютистского централизма более не было места для вольнолюбивых устремлений знати.
Король и в этом случае прибегнул к своему обычному образу действий. Он направил к герцогу Буйону уполномоченных, дабы те предложили ему явиться ко двору и сдаться на милость короля. Герцог заявил, что и сам хотел бы прийти к полюбовному соглашению, однако у него имеются все основания не чувствовать себя в безопасности при дворе, учитывая, что Рони, не доверявший ему и завидовавший его популярности среди гугенотов, является его заклятым врагом. Переговоры провалились, поэтому Генрих IV решил двинуться против Буйона и, если получится, взять Седан.
Рони проявил все свои дарования в подготовке этого похода, и в знак признания его заслуг Генрих IV12 февраля 1606 года сделал его герцогом и пэром Франции. Герцог Сюлли, как он стал отныне именоваться, был счастлив, обретя новое достоинство, и на радостях закатил пир, достойный Гаргантюа. В марте король выступил в поход. Сюлли убеждал его в необходимости любой ценой разгромить Буйона и взять Седан, хотя тот и считался неприступной цитаделью. Вильруа, напротив, призывал к умеренности, ссылаясь на то, что попытка взятия Седана была бы сопряжена с длительной осадой, а это дало бы испанцам хорошую возможность вторгнуться в Пикардию, Савойе - в Прованс, а гугенотам и германским протестантам собраться и прийти на помощь Буйону.
После непродолжительных дебатов было решено вступить в переговоры с Буйоном, который и сам не противился достижению соглашения. По условиям подписанного договора Седан получал королевского губернатора и королевский гарнизон, а его обитатели должны были принести присягу на верность Генриху IV. Таковы были официально объявленные условия, тогда как секретные статьи предусматривали, что король незамедлительно покинет город, а по истечении некоторого времени будет выведен из него и королевский гарнизон. Эти условия были неукоснительно исполнены. К концу апреля Генрих возвратился в Париж, а вскоре за ним последовал и Буйон, встретивший в столице весьма любезный прием. Он совершенно примирился с королем, однако не простил Сюлли, и когда в сентябре 1606 года его пригласили в Фонтенбло на крестины четырехлетнего дофина, он отказался, поскольку его сопернику отводилось на церемонии более почетное место. Однако этот демарш Буйона не испортил отношения к нему Генриха IV, ценившего лояльное отношение герцога. В начале 1607 года он вывел свой гарнизон из Седана и восстановил Буйона в должности губернатора.