- Товарищи, наш курьер заболел, а машины в отъезде. Необходимо доставить в штаб УОСа срочный секретный пакет. Я не могу его доверить первому встречному. Кто из вас хочет идти пешком?
У меня стукнуло сердце, я оглянулся, все тридцать тружеников склонились над столами. Я поднял голову, мои глаза встретились с глазами Разина. Я вскочил:
- Товарищ инженер-капитан, разрешите к вам обратиться?
Разин кивнул.
- Я пойду.
- Так и знал, что именно ты пойдешь! - воскликнул он улыбаясь.
Баландин кинулся протестовать.
- Ничего, ничего, обойдетесь. Другие начертят.
Я моментально оделся, собрал свое барахло, взял пакет и помчался, не дожидаясь обеда, а то еще чего доброго начальство передумает.
Мне предстояло пройти до Уманцева 18 километров. Там я собирался ночевать, а утром тронуться дальше прямиком по степи за 40 километров до Аксая, где помещался штаб УОС-27.
На следующее утро с банкой консервов в кармане, с компасом в руке я пошел, как сейчас помню, по азимуту 350.
Была половина февраля, но тут на юге уже стояла пришвинская весна света. Солнце ослепительно сверкало на хрустальном насте. Я шел легко, как по паркету, шел в одной телогрейке, дышал полной грудью и наслаждался воздухом, солнцем, свободой, одиночеством. К вечеру, когда снег заалел от заходящего солнца, я увидел вдали пирамидальные тополя Аксая.
Через полчаса я уже стоял в кабинете улыбающегося майора Батищева, который меня знал еще по Саратовскому рубежу. Я вручил ему пакет, а он написал записку в столовую.
Но, оказывается, чтобы пообедать, одной записки было мало: требовалось идти к начальнику отдела снабжения, потом в бухгалтерию, там получить талон, внести в кассу три рубля, потом завизировать талон в отделе снабжения, идти еще куда-то и, наконец, получить в столовой тарелку пустой лапши и вареного линя.
Чтобы устроиться ночевать, требовалось ходить еще больше. Тогда я пошел к рекогносцировщику капитану Паньшину, который (счастливец) обрабатывал материалы не вместе со всеми, а в одиночку в Аксае, где было его БРО.
Паньшин повел меня ночевать к своим соседям, дал немного пшена, дал молока, и я устроился на ночь очень хорошо.
На следующее утро я уже собирался было идти пешком обратно, как вдруг вошел Паньшин и сказал, что сейчас неожиданно прибыл на машине Разин и меня ищет.
Разина я нашел в кладовой УОСа. Он получил розовый кусок лососины, с килограмм.
- Оказывается, тебя можно было не посылать, - сказал он. - Благодарю, молодец, что дошел раньше меня. Машина пришла, и я приехал сюда ночью. Сейчас едем обратно.
Весь день он меня катал по каким-то улусам. На сердце у меня было очень тоскливо, ведь Баландин приказал мне как можно скорее возвращаться в Садовое, на эту проклятую обработку материалов, и сегодня же к вечеру я туда попаду. Неожиданно машина повернула на Уманцево. Приехали. Терехова не было.
Я бросился его искать и тотчас же нашел в сельсовете.
- Николай Алексеевич, ради бога, под любым предлогом оставьте меня у себя.
- Ладно, ладно, сейчас поговорю с Разиным, - басом отвечал он.
Через 10 минут Терехов мне весело подмигнул из-за плеча Разина.
- Ну, прощай, - Разин протянул мне руку, чего даже самое мелкое начальство никогда не делало. - Раз ты нужен здесь - оставайся здесь. - Он сел и уехал в Садовое один.
К большому неудовольствию Гофунга я устроился у прежней хозяйки.
Для чего я был нужен Терехову - ни ему, ни мне было неясно. Он с гордостью мне показал свое удостоверение, в котором было написано, что по приказу начальника штаба такой-то армии старший лейтенант Терехов назначается начальником гарнизона села Уманцева.
Гарнизон этот, кроме него самого и Гофунга, состоял еще из дюжины 16-летних местных допризывников. Таким образом, мое появление увеличивало численность личного состава этого гарнизона.
Каждое утро Терехов выстраивал мальчишек, вооруженных тремя румынскими винтовками, рявкал своим шаляпинским басом сперва "Смирно!", потом "Справа по одному рассчитайсь!", потом бойцы маршировали, проделывали разные упражнения с винтовками и с палками, потом Терехов назначал дежурных по гарнизону, рявкал "Разойдись!". И войско наперегонки разбегалось по домам.
Терехову вручили немецкий револьвер, которым он очень гордился и целыми днями пел басом:
- Парабеллум, парабеллум, парабеллум…
Как начальник гарнизона, он обязан был проверять документы у всех являющихся в Уманцево военных.
Несколько дней я наслаждался свободой и ничего не делал, только все боялся, что Баландин про это прознает и вытащит меня за шиворот.
Однажды пришел я домой и застал Гофунга разговаривающим с двумя черномазыми солдатами в длиннополых рыжих шинелях и в высоких, как башни, бараньих папахах.
- Как вы думаете, кто это такие? - спросил он меня.
- Узбеки какие-то.
- Сказали - узбеки! Это румыны.
В те дни по деревням и улусам много бродило румын, которые искали - кому бы сдаться в плен. Жалостливые женщины их кормили, давали какую-нибудь работу, иногда отдавались сами.
Этих двух в плен взял Терехов и под конвоем мальчишки отправил в Садовое.
Расскажу, что слышал о трехмесячном периоде румынской оккупации.
Зверств они не совершали, но уманцевские жители с презрением рассказывали об их мелких кражах и поборах. Они отбирали всякую мелочь, вроде сковородок, полотенец, рюмочек и рамочек, и все это складывали в мешки. Ездили они на громадных фурах, запряженных парой громадных коней. И эти фуры были доверху завалены мешками с награбленным добром.
С ними был священник, который превратил школу в церковь, и туда ходили молиться и румыны, и местные жители. Он проявил кипучую деятельность - крестил подряд всех детей. Крестными отцами были румыны, после совершения обряда требовавшие от матерей - настоящих и крестных - обильного угощения для себя и для своих друзей. Впоследствии хозяйка меня спрашивала - действительно ли румынское крещение. Я отвечал, что действительно.
Всего в Уманцеве стояло до 200 румын. Однажды ночью человек 25 наших кавалеристов-партизан налетели в село. Паника среди румын поднялась невероятная, в одном белье они выскакивали из хат, бежали кто куда и почти все были изрублены шашками.
Вояки они оказались совсем плохие. В своем поражении под Сталинградом немцы винили не себя, а румын, стоявших на южном фланге, и мадьяр, стоявших на северном. Наше наступление было начато именно с флангов, и операцию окружения Сталинградской группировки удалось осуществить сравнительно легко. Румын тогда было взято в плен великое множество. И чего их черт понес в калмыцкие степи.
Оказывается, должность начальника гарнизона могла стать весьма беспокойной.
Однажды ночью, когда Гофунг уехал в Садовое, а я оставался в хате один, раздался страшный стук в дверь.
Я побежал отворять и увидел Терехова и предсельсовета - инвалида без ноги.
- Голицын, - заговорил Терехов, - немедленно одевайся! В Уманцеве немцы!
В два счета я оделся, выскочил на улицу, там стояло трое мальчишек с винтовками и приехавший из района милиционер.
- Ты стрелять из румынской винтовки умеешь? - спросил меня загробным голосом Терехов.
- Да я и из нашей-то никогда не стрелял, - ответил я, поеживаясь от ночного холода. - Где же немцы-то?
- На вечеринке с девчатами, - прошептал Терехов.
Этот ответ меня совершенно ошеломил. Я ожидал, что враги спустились на парашютах, нас окружают, что надо немедленно драпать или храбро сражаться за Родину - за Сталина… И вдруг такой ответ.
Терехов в двух словах мне объяснил, что из района пришла бумажка - задержать, как опасных диверсантов, младшего лейтенанта и старшину, буде таковые явятся в Уманцево.
И как раз накануне к нам прибыли младший лейтенант и старшина с документами, что они посланы для сбора неиспользованных снарядов. Младший лейтенант - молодой парень - долго с нами разговаривал, а старшина - пожилой человек - все молчал, меня еще поразило его совершенно нерусское лицо. Я решил, что он был по национальности латышом.
Оказывается, настоящие-то посланцы за снарядами были убиты, а их документами и обмундированием завладели пробиравшиеся из Сталинграда предатель-русский и несомненно важный немецкий военачальник. Где они скрывались весь февраль - было неизвестно.
Осторожно, крадучись, окружили мы освещенную хату, из которой раздавалось многоголосое пение девчат и звуки гармошки. Когда на помощь подошли еще двое мальчишек, Терехов дал сигнал к атаке.
В хату ввалились: сперва милиционер, потом предсельсовета на костылях, потом я, потом Терехов, потом мальчишки.
- Девчата, разойдись по домам! - крикнул предсельсовета.
Гармошка в руках младшего лейтенанта смолкла.
- Ваши документы! - басом рявкнул из-за наших спин Терехов.
Младший лейтенант встал.
- Позвольте, - возразил он. - Я же вам днем показывал документы в официальном месте, в сельсовете.
Терехов вдруг поднял свой парабеллум и завопил:
- Руки вверх!
Милиционер наставил свой наган, мальчишки задвигали затворами, предсельсовета поднял костыль, я вынул руки из карманов. Девчата, толкая нас, стали выпрыгивать из хаты. Враги подняли руки. Ура, победа нам досталась без единого выстрела.
Мальчишки обыскали врагов, но оружия не нашли. Терехов забрал их документы и приказал им сесть в красный угол под образа, а двух мальчишек с винтовками посадил на полу у порога.
Упоенные победой, мы возвращались домой, оживленно обмениваясь впечатлениями.
Но в 4 часа ночи оба пленника вдруг вскочили с лавки, высоко подняв руки, якобы с ручными гранатами. Хозяйка на печке завизжала, полусонные мальчишки присели на полу и пропустили мимо себя врагов. А те преспокойно забрали их винтовки и скрылись в ночном мраке.
Только на рассвете дрожащие стражи решились выйти из хаты и разбудить начальника гарнизона.
Терехов их крыл нещадно, назначил им по три дежурства вне очереди и сел строчить донесение в район.
Через несколько дней мы узнали, что враги были пойманы за 80 километров где-то под Котельниковым. Увы, слава их поимки прошла мимо носа храброго Уманцевского гарнизона.
Наряду с крупными политическими событиями той зимы, такими, как разгром немцев под Сталинградом, наше стремительное наступление на Северном Кавказе и на Дону, наступление англичан в Северной Африке, происходили события и более мелкие, но тем не менее живо нас интересовавшие.
Одно из них - это приезд под Сталинград из Саратова большой группы наших стройбатовцев во главе с несколькими прорабами. От одного нашего УВСР-341 прибыло свыше 100 человек. Цель их приезда была - сбор немецких трофеев. Ведь немцы оставили под Сталинградом огромное количество техники, натащенной со всей Европы. К нам в Уманцево прибыли: старший лейтенант Американцев и техник Тимошков.
Другое событие - это приказ Комитета Обороны об отозвании бывших работников треста Моспромстрой в глубокий тыл на разные стройки.
Большинство нашего начальства принадлежало к моспромстроевцам. Уехал наш главный фюрер Богомолец со всеми своими подхалимами, уехали и главный инженер Карагодин, и комиссар Сухинин, и начальник техотдела Итин, и многие другие симпатичные и скверные люди. Зеге уехал на строительство Новолипецкого металлургического завода. После войны я тщетно расспрашивал о нем. Такие выдающиеся люди или становились крупными руководителями, или попадали в тюрьму. Так как я никогда ничего о нем не слышал, думаю, что испорченная анкета привела его на второй путь.
На совершенно заглохшем Саратовском рубеже за начальника остался старший прораб - старший лейтенант Эйранов и с ним несколько работников штаба и человек тридцать бойцов.
Временно в наших рядах наступила полная анархия. Кто теперь будет нашим начальством - мы не знали, и перестали получать зарплату. Давно я не получал ни одного письма. Впрочем, деньги не особенно были нужны, так как местное население их не брало.
Вообще все бывшие оккупированные территории и бывшие прифронтовые полосы давно перешли на натуральный обмен. Военные давали гимнастерки, ватники, телогрейки, сапоги, ботинки, соль и в обмен получали молоко, масло, сало, крупу и самогон. Сперва были две основные валюты - соль и самогон, потом остался один самогон. О колоссальной роли этой живительной жидкости во время войны как финансовой единицы в официальной литературе не говорится ничего.
Однажды Терехов вернулся из Садового возбужденный и сияющий. Он мне показал удостоверение, в котором было указано, что ему поручается сбор трофеев по всему Сарпинскому району Калмыцкой АССР и разрешается конфисковать у местного населения немецкое и отечественное оружие, технику и обмундирование.
В течение всего предыдущего месяца мы наблюдали, как это самое местное население лихорадочно перешивало немецкие, румынские и советские шинели, гимнастерки, брюки, плащпалатки на детские куртки, пальтишки, на женские юбки и куцавейки.
- Что бы вам получить такую бумажку хотя бы на две недели раньше! - горестно восклицал Гофунг. - Как бы мы сами разбогатели!
На следующий день по Уманцеву был издан приказ Терехова: "Всему местному населению немедленно сдать в сельсовет все трофейное имущество".
Мальчишки - бойцы гарнизона - притащили несколько противогазов, пустых гильз из-под снарядов, и все.
Нет, так дело не пойдет! Мы развернули бешеную деятельность. Село было поделено между мной и Гофунгом пополам, и мы с утра, каждый с подводой и с понятыми от сельсовета, разъехались в разные стороны.
В своей жизни я неоднократно присутствовал при обысках, обыскивали и меня лично, шарили и в моем столе. Я хорошо знал, как это производится. Но тут пришлось заниматься этим неблагородным делом самому, и это занятие мне совсем не нравилось.
В сундуки я не лазил, а больше искал технику. В первый же день мне удалось забрать несколько аккумуляторов, кузова автомашин, мензулу, телефонный аппарат, сломанные винтовки и всякую ерунду. Хозяйки беспрекословно отдавали все это.
И вдруг у одной бабки в хлеву я обнаружил станковый пулемет "максим" и к нему две ленты с патронами; ценные трофеи были обкаканы коровой. Стараясь не испачкаться, я ухватился за колеса, а бабка так и напустилась на меня:
- Не отдам, не отдам!
- Бабушка, на что вам станковый пулемет? - уговаривал я.
- Как на что, наши бойцы у меня ночевали, оставили беречь, наказали, чтобы никому не отдавала, что они через три дня вернутся…
С тех пор прошел месяц, и бойцы верно давно уже были за Ростовом. Пришлось мне ухватить бабку под мышки и втащить в хату. Пулемет был взят с бою.
Среди моих трофеев оказалась огромная семитонная грузовая машина чехословацкого завода Шкода, которая сама себя вытаскивала из грязи. Мы ее подвезли на буксире к нашей хате, а через несколько дней обнаружили, что с нее ночью был украден аккумулятор. Так, ценная добыча оказалась бесполезной, и пришлось ее оставить на месте.
В моих трофеях преобладало оружие и техника, а Гофунг сумел разыскать несколько шинелей, плащей и одеял. Хозяйка мне разболтала, что он с Тереховым потихоньку от меня однажды распили бутылку вина.
Но и мне посчастливилось распить без них, да не вино, а крепчайший ароматный ром из Пуэрто-Рико. Вот при каких обстоятельствах это произошло.
Я все продолжал жить вместе с Гофунгом. Нас объединяли общие продукты, а так мы почти не разговаривали друг с другом и в душе взаимно презирали и ненавидели друг друга.
Как-то вечером Гофунг ушел к Терехову, а я сидел у окна и писал очередное письмо, хотя не знал, когда получу на него ответ, да и вообще получу ли. После короткого письма от сестры Кати я уже три месяца не знал, как живут мои родные в Дмитрове и в Коврове.
Сидел я так и писал, а хозяйка, не отходя от русской печки, понемногу подкладывала единственное тамошнее топливо - смолу. На печке сидели трое ребятишек. Хозяйка стала наливать бензин в лампу, сделанную из сплюснутой артиллерийской гильзы.
Вдруг бензин вспыхнул, и вспыхнула солома. Хозяйка и старшая дочка остолбенели и заголосили, подняв руки вверх. Отрезанные пламенем детишки на печке завизжали.
Я вскочил, схватил Гофунгову шубу с барашковым воротником и накрыл ею солому, тут же схватил его же одеяло, стал топтать солому, накрытую одеялом, и быстро сбил и потушил пламя.
Хозяйка, вся в слезах, бросилась мне целовать руки, я их отнимал. Она достала из сундука заветную четвертинку этого самого рома, зажарила линей, и мы с ней распили драгоценную жидкость.
Когда на столе осталась пустая сковородка и пустые стаканы, а мы сидели напротив друг друга и улыбались, вошел Гофунг.
Он молча уставился на сковородку и на стаканы.
- Ты не туда смотри, а лучше погляди на свое пальто, - сказала пьяненькая хозяйка.
Боже, какой он поднял визг, когда увидел прожженный воротник своего пальто, дыру на спине и несколько дыр на одеяле!
Я уверял его, что думал о спасении детишек, о спасении хаты, наконец, о спасении его непомерной тяжести чемодана, который он держал под замком. Я оправдывался, что мой полушубок был слишком короток, а мое одеяло слишком тонкое, швырнул ему 300 рублей - все деньги, какие у меня были… С того дня Гофунг пилил меня каждый день, пока мы жили вместе. А в течение последующих трех лет при встречах он постоянно напоминал мне с кроткими, типично еврейскими вздохами о причиненном ему ущербе.
Когда в Уманцеве все трофеи были нами собраны, или точнее, когда местные жители так их запрятали, что мы ничего не могли отыскать, Терехов и Гофунг отправились по соседним улусам.
Возле одного из них еще в конце января упал транспортный немецкий самолет. Но к тому моменту, когда наши туда явились, весь его груз был растащен, перешит, съеден, выменен или запрятан так, что Терехов и Гофунг смогли привезти лишь пачку сигарет и юбку, перешитую из шелкового парашюта. Гофунг корил Терехова в отсутствии энергии и в неумении обыскивать.
Вскоре - это было 1 марта - поиски трофеев пришлось прекратить.
Поздно вечером мы услышали дикие крики верблюдов и ослов, ржание коней, людской мат. Выскочили на улицу и увидели до 50 подвод, груженных людьми и продуктами.
Оказалось, прибыли за 150 километров 400 человек калмыков, мобилизованных на копание окопов.
Всю ночь мы бегали по селу и размещали прибывших.
Если рекогносцировать Сталинградские рубежи в феврале было глупо, то копать окопы в марте, когда враг давно откатился больше чем за тысячу километров, было просто преступлением, тем более что окопы намечались не в степи, а вокруг хат по орошаемым участкам садов и огородов.
Во время войны я несколько раз сталкивался с подобными дикими фактами. И тот приказ Рокоссовского о рекогносцировке и строительстве оборонительных рубежей, и приказ о мобилизации местного населения, выпущенные в январе, отменить позабыли, а дошел этот приказ до местного населения лишь в феврале. Пока распределяли разнарядку по районам, пока собирали народ, снаряжали, уговаривали, приказывали идти, пока ловили, волокли, гнали, прошло еще две недели. И никто не решился сказать: "Товарищи, против кого вы собираетесь обороняться, когда Сталинградская группировка разгромлена, когда враги за тридевять земель?"