Неожиданно один из отделенных Чернобаев погорел. К счастью, это случилось без меня, когда я был на занятиях в Любече. К нам явился начальник Особого отдела старший лейтенант Чернов и предъявил ордер на арест Чернобаева и бойца Косых, которые были мобилизованы под Сталинградом. Их обыскали, ничего уличающего не нашли и отправили под конвоем в Калинковичи. Там состоялся над ними суд, и их, как бывших полицаев, приговорили к 10 годам каждого.
Всего в 1-м взводе теперь набралось 100 с небольшим бойцов, разбитых на 5 отделений.
К этому времени закончились работы по 1-й линии траншей в проклятой глине. 2-й и 3-й взводы - Виктор Эйранов и Миша Толстов - перешли на копку второй линии, а я на копку третьей, проходившей возле Пищиков.
Эх, показать бы на песочке невиданные темпы! Дать бы высокие, как ни у кого в 74-м ВСО, проценты! Да не тут-то было. Подвели проклятые морозы - землю сковало на 50 см.
Все ломы, имевшиеся в роте, давно были поделены между взводами. Я получил 5 ломов и 2 кирки. И это на 100 человек! Меня коробило, когда я видел, как тюкали лопатами по мерзлоте. Даже со всеми зимними и мерзлотными поправочными коэффициентами выходило лишь 20 % нормы.
Пылаев послал двух человек за 40 километров на какой-то взорванный железнодорожный мост в надежде, что из арматуры что-либо удастся выбрать. Но когда те люди вернутся? Ломы мне нужны были сегодня!
На следующий день, когда Харламов и я обходили траншеи, к нам подошел командир отделения Монаков и сказал:
- Самородов ломы достал, но от вас их прячет.
На самом деле на участке Самородова было много выкопано, а когда мы к нему подошли, его отделение сидело и курило. Я пнул ногой в отвалы и сразу обнаружил два спрятанных под песком лома.
- А это что? - заревел Харламов и вытащил еще один.
- Я эти ломы у тебя забираю, - сказал я, - и отдаю в другое отделение. Жулик ты какой! А теперь скажи, сколько у тебя ломов и где ты их достал.
Самородов сперва жалобно запротестовал, а потом признался, что вчера вечером с двумя бойцами он отправился с салазками в Духовщину, походили они по дворам и вот, привезли.
- И что же, вам так с охотой и отдавали?
- А мы и не спрашивали. Пока я с хозяйкой тары-бары - ребята по двору шарили.
Решили сегодня же с обеда выделить от каждого отделения по два бойца и с салазками отправить их по соседним деревням. Я приказал им не возвращаться, пока каждая пара людей не достанет по 4 лома.
На следующий день сводку я подписал с большим удовольствием. То же было и на третий день, а на четвертый выработка опять поехала вниз. Ломы затупились.
Ротная кузница была под боком - в тех же Пищиках. Кузнец и молотобоец носили подходящие фамилии - Коваль и Коваленко, но на самом деле - первый был хилый, трясущийся старичок, а второй - отъявленный лентяй.
Сама кузница, бывшая колхозная, была в самом жалком состоянии, вместо одной стены висела рогожа, а в трех других и в крыше зияли такие щели, что ее всю задувало снегом. Мех был рваный, наковальня полуразбитая, инструмента почти никакого. Каменный уголь, привезенный еще с осени на автомашине, кончался. По инициативе старшины в лесу организовали углежжение, но когда угольную яму открыли, там оказалась одна зола.
Попробовал было я отдавать ломы на оттяжку в кузницу. Но это означало, что они выбывали из строя на весь день. К тому же кузнецы отговаривались, что завалены заказами для нашей столовой и кондвора, и не всегда успевали за день выполнить мой заказ.
Так, в кузницу упиралось все выполнение плана 1-го взвода.
Я пошел к Пылаеву и, несмотря на яростные протесты старшины, добился того, что кузница была передана в мое полное распоряжение с обязательством в первую очередь выполнять заказы для роты.
На следующий день и стены и крыша кузницы, а также мех были отремонтированы, а Самородов приволок из Духовщины наковальню, рашпиль и молот.
Наша рота, как и все другие воинские части, получала посылки от неизвестных нам щедрых черниговцев. Если взять такую посылку да потрясти возле уха, то в иных слышалось бульканье жидкости. Я сам раздавал предпраздничные для нашего взвода подарки как премии и самую увесистую на этот раз отдал кузнецам. В их посылке оказалось, кроме махорки и семечек, еще сало, платочек, курица и четвертинка самогону.
Кузнецы меня сердечно поблагодарили, но тут я им преподнес такое, что они собрались на меня жаловаться старшине. Я им предложил оттягивать ломы по ночам.
Коваль сказал, что он полвека работает кузнецом, но по ночам не работал никогда, и привел, казалось бы, веский довод: ночью темно.
Единственная в деревне Пищики лампа-молния принадлежала моей и Харламова хозяйке и висела в нашей же с ним комнате. Взять эту лампу - значит навлечь многие неудобства для себя лично и поссориться с хозяйкой, которая и так на меня ворчала за толчею бойцов и за мою домашнюю амбулаторию. Харламов тоже протестовал, но все же я пошел на ссору. Лампа повисла в кузнице, а мы стали довольствоваться жалкой коптилкой. Теперь ломы оттягивались по ночам, и не только для 1-го взвода, но и для других взводов.
И опять новая беда - каменного угля осталось на два дня. Я поехал в лес, где разыскал наших старых п…в углежогов. Они мне долго объясняли - почему из первой закладки дров получилась одна зола. В углежжении я ничего не смыслил и из их объяснений понял только то, что наши старички тоже ничего в этом деле не смыслят, а нашли спокойное занятие, когда можно весь день тянуть махорку и варить картошку.
На следующий день я подобрал третьего старичка, который сумел меня убедить, что он большой спец по углежжению. Я его послал в лес, и через три дня небольшое количество угля впервые было получено.
Слухи о том, что у меня около 20 ломов (фактически их было свыше 30), дошли до Пылаева, и он мне прислал коротенькую записку: "Вернуть в кладовую взятые там 7 ломов".
Пылаев со мной поступил точно так, как и я в свое время поступил с Самородовым. Но мне было очень обидно - почему другие командиры взводов не проявили инициативы, не послали за ломами по деревням?
Три дня я тянул волынку, напоил курьера самогоном, уговорив его сказать, что он меня не застал. В третьей записке Пылаев мне пригрозил арестом, и тогда я отдал, да не 7 ломов, а 10. Правда, накануне за 7 километров мне привезли тоже десяток.
Весь 1-й взвод был разбит на звенья по три человека в каждом звене, один - посильнее - бил по мерзлому ломом, двое других орудовали лопатами.
Теперь ниже 150 % плана я не выполнял.
Но успехи продолжались не долго. Опять проценты поехали вниз и вот по какой причине.
Раньше, когда в роту приходила бумажка с требованием направить туда-то столько-то человек, мы старались выбрать людей самых худших из худших. Но начальство скоро разгадало нашу систему отбора людей и приказало передавать бойцов согласно определенному списочному составу без всякого выбора, а прямо целым взводом или отделением.
Пылаев решил начальство перехитрить. Еще никого у нас брать не собирались, а мы заранее отобрали из всех взводов самых некудышных 40 человек и сформировали из них 5-й взвод.
Командиром его Пылаев назначил недавно к нам присланного члена партии бывшего чекиста Лосева и нас прямо предупредил, чтобы мы были с ним начеку, ведь Лосев - осведомитель Особого отдела, и Пылаев искал случая, как бы его куда сплавить.
Между прочим, этот Лосев как-то выпивал со мной и с Харламовым, разоткровенничался и рассказал, как служил в женском концлагере, как туда прислали жен "врагов народа", они прибыли в котиках и в норках, воровки их грабили, а Лосев заставлял работать на лопате.
На мое несчастье этот 5-й взвод, или, как мы его называли, "5-я колонна", вместе со своим командиром попал в мое распоряжение.
Люди там действительно были отборные. Например, у одного бойца после каждого действия желудка выпадала прямая кишка сантиметров на 50. Он начинал ходить раскорякой, и его надо было немедленно отсылать домой, где он сам вправлял кишку, иначе она могла отмерзнуть.
У другого бойца пальцы всегда были зажаты в кулак, якобы вследствие паралича, хотя я подозревал, что он симулирует. Спал он всегда в рукавицах, а на работе убирал щепки с постройки убежищ, таскал их по одной, зажимая между кулаками.
Ну как с подобными людьми выполнять план? Ломами я их обеспечил, ругал ежечасно, но в сумме двух взводов едва вытягивал 100 % плана.
Недели через две их куда-то отправили. И снова против моей фамилии стала красоваться цифра 150. Но Лосев, между прочим, остался, хотя Пылаев решительно не знал, что с ним делать. Он все ходил по траншеям, и когда приближался к сидевшим на перекуре, те сразу замолкали.
Именинником со 150 процентами я не мог ходить долго и понимал, что скоро опять сяду. Все мои траншеи считались принятыми лишь условно, ведь я только землю копал. Вначале на 1-й линии в самих Коробках, когда я безжалостно срубил росшие перед хатами пирамидальные тополя, мне удалось построить два дзота.
А на 3-й линии расстилалось голое поле, а до леса считалось 4 километра. Дзотов тут не было, но все убежища оставались непокрытыми, а самое главное, мне предстояло выстроить 3 КП (командных пункта) - одно батальонное и два ротных.
Котлованы для них я выкопал давным-давно, но о постройке их не смел и мечтать, ведь для этого требовалось 40–50 кубометров леса.
Наши четыре ротные лошадки были всецело заняты на хозяйственных перевозках. Я ходил по работам и все повторял:
- Коня, коня! Полцарства за коня!
Самородов попытался было походить по соседним деревням с предложением обмена: "Возьмите от нас пять стариков, а нам отдайте одну кобылу". Но ни один председатель колхоза на такую комбинацию не пошел.
Виктор Эйранов однажды попытался весь свой взвод отправить в лес. В тот день бойцы его принесли на своих плечах столько бревен, что ими хватило накрыть лишь два убежища. Нет, это не был выход из положения.
Лосев предлагал достать лошадь по способу № 13. Нет, такое возможно было во время похода Унеча - Любеч, но не посылать же людей, хотя бы и во главе с бывшим чекистом, за 40 километров, мимо всяких КПП и комендантских патрулей. Тут такая могла бы завариться каша, что потом не расхлебаешься.
Лошадка у меня появилась неожиданно, как в сказке.
Еще до моего переезда в Пищики помкомвзвода Харламов тайно от всех поселил километров за 15 одного нашего бойца - сапожника Нефедова Алексея. Он мог там делать что хотел, но обязан был через день заработать лично для Харламова литр самогону и курицу.
В 1-м взводе членов партии не было, но имелся один комсомолец, которым мы очень гордились; это был близорукий паренек Федя Бучнев. Харламов отпускал его через день с обеда, и тот отправлялся за нефедовской данью.
Когда я переселился в Пищики, Харламов вынужден был мне во всей этой комбинации признаться. Я всецело одобрил его инициативу, и мы вдвоем через день после работы предавались весьма приятному времяпрепровождению.
Федя знал, что я остро мечтаю о лошадке, и однажды мне сказал, что председателю колхоза той дальней деревни нужно построить скотный двор и за 5 плотников он согласен временно отдать лошадь.
Пылаеву такой обмен очень понравился. И на следующее утро Федя и Самородов повели, правда, не пятерых, а четвертых наших старичков в лаптишках, в подбитых ветром одежонках, за 15 километров.
Когда уже смеркалось, в Пищики привели кобылу. Я вышел ее смотреть. Передо мной стояла маленькая, тощая, понурая гнеденькая лошаденка, безразлично уставившаяся в землю. Вместо уздечки с ее морды свисала гнилая, перевязанная в нескольких местах веревочка, иной упряжи на лошадке не было.
Старые сани и лугу мы сразу нашли в Пищиках. Несмотря на ночь, я погнал Самородова в Духовщину с приказом разыскать к утру, где хочет, хомут и прочую упряжь. Другой боец отправился в Коробки за овсом и за сеном.
Утром до 10 часов мы прилаживали хомут, чинили сани. Наконец запрягли лошадку. За возчика сел Нефедов Павел - брат сапожника. Он тронул веревочными вожжами, лошадка затрусила в лес и за день привезла три воза бревен.
Вечером я покатил на ней в Коробки за фуражом. Увидев лошадку, Пылаев стал хохотать, издеваться над ее действительно невзрачным видом. Он распорядился принять ее лишь на половинный паек, выдавать ей ежедневно вместо четырех два кило овса и очень мало сена.
Присутствовавшая при осмотре лошадки некая Анечка спросила меня - как ее зовут.
Я ответил, что еще не придумал.
- Назовите ее Чилита. Не правда ли, оригинально? - заметила Анечка.
И с того дня все пошло как по маслу. Чилита совершала ежедневно 4 рейса, Самородов со своим отделением ежедневно накрывал 4 убежища, а 4 наших старичка-плотника на Чилитиной родине строили колхозный скотный двор.
Так продолжалось до тех пор, пока из-за 5-го взвода кривая выполнения моего плана не поехала вниз.
Однажды Пылаев мне резко высказал свое недовольство. Я стал оправдываться, ведь еще надо отрабатывать за четырех человек.
- Каких четырех человек? - спросил Пылаев.
- Да тех, что пошли в обмен на Чилиту.
- Немедленно вернуть их обратно!
- А как же Чилита?
- А Чилита как работала, пусть так и работает. Она тебе нужна?
- Очень нужна. - Я не сказал, что успел уже полюбить милую кобыленку. Несмотря на свое тщедушие, она усердно помогала мне выполнять план.
Федя Бучнев на следующий день отправился за очередной нефедовской данью. Ему было поручено сказать нашим старичкам, чтобы они возвращались в Пищики, а в колхозе предупредили бы - дескать, идем за пайком, а через день вернемся.
Следующая неделя прошла благополучно, но на душе у меня кошки скребли.
Настал день, когда, вернувшись с пакетом от Нефедова, Федя Бучнев мне сказал, что председатель колхоза беспокоится, велел или вернуть Чилиту, или вновь послать плотников.
Я пошел к Пылаеву.
- Не отдавать! - воскликнул он. - Ни в коем случае не отдавать! Если явятся за Чилитой, посылай их ко мне.
И Чилита продолжала возить лес. Уже все убежища были накрыты. Самородов приступил к строительству ротного КП.
Однажды в поле ко мне подошел невзрачный, лохматый мужичонка.
- Товарищ начальник, так что я насчет кобылы. Она, говорят, у вас.
- Ничего не знаю. Идите в Коробки, там командир роты, с ним разговаривайте.
Вечером тот же мужичонка явился уже ко мне на квартиру.
- Да где же мне правду искать? - жалобно спрашивал он. - Ваш капитан говорит, что ничего не знает. Где кобыла?
- Я вам повторяю, она в Коробках, - ответил я, а сам подумал, только бы он не догадался сунуть нос во двор, где в этот момент Чилита невозмутимо хрустела овсом.
На следующий день Павел Нефедов ее запряг и, как обычно, поехал в лес. Среди дня я пришел в Пищики обедать и зашел в кузницу.
Кузнецы мне сказали, что сейчас тут проходили четверо мужиков с топорами и дубинками и спрашивали меня.
Я тут же написал коротенькую записку Виктору Эйранову, который со своим взводом недавно переехал в деревню Рудню за 4 километра от Коробков: "Виктор, направляю временно в твое распоряжение Чилиту".
С этой запиской я послал молотобойца Коваленко перехватить подводу по дороге в лес и направить ее кружным путем в Рудню.
Я знал, что Коваленко был растяпа, но другого под руками не было, а самому идти - здравый смысл подсказывал воздержаться. Коваленко вскоре вернулся, сказав, что подводы нигде не нашел.
А через два часа передо мной предстал Павел Нефедов с кнутом в руках. Я выругал Коваленко, выругал и Нефедова, понимая, однако, что одному против четверых вооруженных не устоять. Подлецы забрали чужие сани, хомут, дугу и всю упряжь.
Так кончилось временное пребывание Чилиты в нашей 2-й роте.
Я тут упомянул о некоей Анечке, которая стоит того, чтобы рассказать о ней подробнее.
Как-то вечером, когда я еще жил в Коробках, у нас появилась хрупкая девичья фигурка в сером платочке и с небольшим чемоданчиком в руках. Она приехала из Любеча на подводе, привезшей нам продукты, и подала бумажку, в которой было сказано, что боец такой-то направляется в распоряжение командира 2-й роты.
Анечка поужинала с нами в командирской столовой, мы ее расспрашивали и узнали, что до войны она была студенткой в Ленинграде, что все время находилась в 75-м ВСО, а теперь перевелась сюда.
Пылаев не знал, что с ней делать - в штабе все должности были заняты, послать на лопату хорошенькую интеллигентную девушку казалось неудобным.
Впоследствии мы стороной узнали, что она прибыла в наше 74-е ВСО со строжайшим приказом самого Богомольца направить ее обязательно в роту. И еще мы узнали, что эта самая Анечка так вскружила голову начальнику 75-го ВСО майору Мейендорфу (он был еврей, а не барон), что тот забыл все на свете - написал жене, что больше не хочет ее знать, и совсем забросил дела своего ВСО.
Богомолец, чтобы привести майора в чувство, обманом заманил его в штаб УВПС, а в его отсутствие приказал Анечку схватить и сослать к нам.
Прошло несколько дней. Однажды Пылаев встал в 7 часов утра, а не в 10, как обычно, и отправился проверять ротные порядки.
И вдруг увидел, что бойцы на работу еще не вышли, так как на кухне не хватило дров и завтрак еще не поспел.
В тот же вечер в штабе всем под расписку давали читать переписанный каллиграфическим почерком приказ такого содержания:
"Во время утренней проверки мною было установлено, что бойцы 2-й роты на работу не вышли вследствие нераспорядительности старшины Середы, заранее не озаботившегося о доставке вовремя дров, а также вследствие халатности завстоловой Дыменко (то есть Ольги Семеновны), не проверившей накануне количество и качество дровяного наличия, вследствие чего кухонный котел, долженствовавший закладываться продуктами в 5 часов утра, был заложен лишь в 7.30, когда чересчур поздно запряженная хозяйственная лошадь привезла из лесу сырые, с большими затруднениями загоревшиеся дрова, в количестве явно недостаточном для изготовления пищи. На основании всего вышеизложенного всем вышеупомянутым объявляю строгий выговор и предупреждаю, что при повторении подобных безобразий, непростительных происшествий, буду накладывать значительно более суровые взыскания, вплоть до снятия с занимаемой должности и направления на лопату.
Командир 2-й роты 74-го ВСО инженер-капитан Пылаев".
Неизвестно, как реагировала бедная кобыла Синица на угрозу снятия с занимаемой должности и направления на лопату, но старшина Середа метал громы и молнии, а Ольга Семеновна вся распухла от слез.
На следующий день такой же громоподобный приказ последовал о нашей медичке Марусе за ее бездеятельность и заигрывание с нашими молодыми бойцами. Она была снята с работы и отправлена в распоряжение штаба ВСО, и по совместительству я стал (к счастью, лишь на несколько дней) ведать всей ротной медициной.
На третий день появился еще более длинный приказ о всех наших штабных работниках: бухгалтер Дудка, нормировщик Кулик и сводник Сериков также получили по строгому выговору.
Все затихли, ожидая новых громов. С Анечкой избегали разговаривать, понимая происхождение страшных приказов. Но следующие две недели прошли спокойно. Анечка скромненько сидела в штабе в уголку и помогала кому-то и в чем-то.