- Заплатим. Я согласен платить. Идти вперед - значит неизбежно рвать мирские связи. Это - путь в Вечности через вселенское одиночество, по меньшей мере. Если ты выбрал движение, значит ты сам - Бог, Творец, Демиург, Созидатель собственной нравственности, собственного закона, мира, бытия. За это "покушение на престол" и следуют естественно вытекающие "награды" и пиздюли. Где праздник - там и похмелье. В самом акте творчества (особенно в роке) есть, на мой взгляд, некое "прометейство" - этакая кража, захват, крамольное и бунтарское похищение у горнего мира "небесного огня", знания, энергии, силы, света - в подарок, в дар своим увечным, лишенным, убогим, обижеУшьш, обделенным сородичам, "болезным" - тем, кому изувеченно и извечно не положено. И Матросов, и Махно, воюющий единовременно на всех фронтах, и Высоцкий, и Шукшин, и Тарковский, вообще, каждый истинно живой каждым своим честным, горьким и ликующим действием как-бы затыкает собой некое чудовищное метафизическое дуло, хоть на пару мгновений. И тут не важно - чем придется платить, какой карой… главное - что амбразура пару секунд безмолвствовала. Главное - что вражеское орудие выведено из строя хоть на пару секунд. Значит, свои получили передышку. И тут не важно - узнает ли кто об этом, поймет ли… если даже окажется, что ты - один такой пидор на всей планете - все равно надо взрывать и затыкать. Пока хоть один из нас держит этот антитоталитарный фронт - фронт не падет. И пока я жив - рок-н-ролл не умрет. И в этом я прав не по людской правде, я прав по своей свободе. Это - единственное, что чего-то стоит. Единственная реальность, единственная система координат, единственная моя религия, которая выше Бога, выше Мироздания, выше истины.
- Ты, стало быть, верующий?
- Я - человек, свято и отчаянно верующий в чудо. В чудо неизбежной и несомненнейшей победы безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками. В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду. Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый "маленький". Я, вот, где-то читал про одного самурая, который перед тем, как сделать себе харакири, написал: "Уничтожу весь мир!". Так вот, я свято и закоченело верю и знаю, что он его этот "весь мир" и уничтожил, расхуярил, величественно, безвозвратно и однозначно. Введенский правильно пишет, что чудо - остановка времени, возможная лишь в момент смерти. Сытый индивидум, существующий в липкой протяженности будней, надежд, желаний, ожиданий и т. д. и т. п., не сотворит чуда, не "остановит мир". На это способен лишь тот, кому нечего терять. Это тот сокрушительный залп, когда уже "кончились патроны". Пусть в глазах всего мира это - разгромное поражение, зато для тебя и для твоего мира это - полный и окончательный мат, триумф и торжество! Имеющий уши слышать - услышит. Если ты посмел и не отрекся, не предал в глубине души сам то, во имя чего ты жертвуешь - то никогда не проиграешь. И… кроме этой чудесной силы, нарушающей и попирающей вселенские законы и заповеди, я верю лишь в себя самого, в свою непримиримость и свои собственные игры. Все это можно выразить одним словом - свобода.
- Не возникает ли у тебя ощущения, что ты (да и все ГрОбовцы) в той или иной мере задействованы некими силами в этакой незримой партии в качестве шахматных фигурок? Я понимаю - это может звучать обидно…
- Задействованы? По-видимому, это так и есть. Я несомненно, ощущаю силу за своей спиной - иначе каким образом наши нелепые записи поимели бы столь широкое распространение на столь широкой замечательной во всех отношениях территории, несмотря на отвратительное качество записи и этакий, мягко выражаясь, "непрофессионализм" исполнения. Это, несомненно, кому-то нужно. Но в этом я не вижу ничего обидного, для себя во всяком случае. Видишь ли, дело в том, что я не соотношу себя, свое настоящее "я", свою истинную, нетленную суть с тов. Летовым Игорем Федоровичем, 1964 года рождения, проживающим по адресу… и т. д. Я и есть та сила, которая строго, заботливо и бережно хранит, ведет меня и спасет изо всех каждодневных мучительных ловушек. Мы все на "ГрОб-Рекордз" (кроме некоторых дезертировавших) в некотором роде - одержимые воплотители, исполнители некоего высшего, скажем, предначертания. Отдавая себе в этом отчет или не отдавая, каждый из нас делает то, что может и что должен.
- А, вот, скажи, по-твоему рок-н-ролл неминуемо приводит к суициду, безумию, погибели: так или иначе - к трагической "развязке"?
- Мне кажется, да. Это очень жесткий и суровый путь. Рок-н-ролл - это, вообще, жесткая штука. Это всегда, так или иначе, - вызов, бунт, всегда - побоище, войнушка. Преступление! Всегда - экстремизм. И если ты решил принять правила игры и принять в ней участие - хочешь-не-хочешь, придется распроститься с мечтаниями и попытками "на хуй сесть и рыбку съесть". Либо ты сам покоряешь, лепишь свою обетованную реальность, либо она превращает тебя в слякотное "увы". Да, и вообще, всегда и во всем необходимо доходить до полного крутняка: вплоть до самосгорания, самоуничтожения, или сгорания и уничтожения всего, что вовне. Если ты однажды решил сказать "а", то должен (если ты, конечно, не полный пиздун) сказать и "б" и все прочее. И ежели ты дошел до буквы "э", то имей гордость, мощь и совесть, чтобы выпустить из себя внушительное "ю", а затем - и великолепное раскидистое "я"!!. Рок - это всегда ярость, это - всегда агрессия. Яростное, одержимое, ликующее, бунтующее бессилие - бессилие загнанного в угол зверя, раздирающее и вдохновенное бессилие бросающегося на врага подранка, восставшее сокрушительное поражение, которое попирает вселенные, сдувает миры, как карточные домики, которые выше жизней, смертей и прочих подслеповатых сусальностей!.. Рокер в течении нескольких лет при честной и полной самоотдаче проживает то, на что нормальному жителю надобны десятилетия и целые жизни. Это - стремительное, яркое и зловещее, словно полет махаона, выгорание. Вымирание. Это своего рода трамплин, с которого, разогнавшись как следует, можно взмыть в наднебесье, выбраться за грань, перескочить несколько пролетов, прогрызть, пробить прозрачную стенку своей юдоли, перехитрить, наебать куцый человеческий удел и "объективные законы". Можно, конечно, и наоборот: сурово, самозабвенно и непоправимо наебнуться оземь вдрызг и брызг! Ну, что ж - кто не рискует, тот… Это очень здорово, вечно и вздорно - сигануть выше крыши, вытащить себя за шиворот из болота, как Мюнхаузен, понять то, чего нельзя понять, обрести неподдающееся обретению, сочинить то, что нельзя сочинить, позволить себе непозволительное. Главное - посильнее разогнаться и не дать уму и телу взять верх над собой, главное - не дать себе "съиндильгировать", как это делало и делает абсолютное большинство рокеров у нас, и тем более - на "Западе". Их Mario - первопроходцев, вольнодумцев, избранных. Основная масса же - апостолы, пожиратели, популяризаторы, приземлители. Так было и будет. Учитель учит лишь учителей. Художник рисует лишь для художников. Ученики не могут научиться ничему. Каждый живой, каждый настоящий - вселенски, безобразно одинок. Только косоротая чернь бывает "вместе". А каждый из наших всегда один на один со всем существующим и несуществующим. Таковы правила игры. У Леонида Андреева есть отличнейший рассказ - "Полет". Помнишь, чем он кончается? "На землю он так и не вернулся". Трагично ли это? А насчет суицида… Вот, Серега Фирсов (наш менеджер, друг, товарищ и брат), в отличие от меня считает, что последний патрон оставляют не себе, а пускают во врага, а потом идут в атаку с ножом, с голыми руками… пока ты не будешь убит в честном бою, убит именно ими, а не самим собой. Мол, если не можешь больше петь песни - пиши книги, снимай фильмы, просто существуй назло, главное - воюй до конца. Он мне однажды сказал, что никогда не простит мне, если я сделаю то же, что и Сашка Башлачев. А, по мне, так… самое страшное - это умереть заживо. Это - самое чудовищное, что я могу себе представить. Умереть "мучительной жизнью", как все эти бесчисленные престарелые постыдные "герои рок-н-ролла", Диланы и Попы. Я никогда не смогу себе позволить такой низости. А кроме того, сейчас на дворе такое жестокое времечко, когда каждое свое заявление необходимо подписывать чем-то серьезным, кровавым или безумным. Каждый раз приносить что-то внушительное в жертву, чтобы к тебе по-просту прислушивались - я уж не говорю, чтоб поверили… И вообще, мне кажется, что лучше уж (и, главное, - красивее) - яркое, горькое, испепеляющее и победное мгновение света, чем долгая косно-унылая и прозаично-параличная жизнь. Я никогда не мог понять пословицу про синицу в руках и журавля в небе. В самоубийстве для меня нет греха, если оно - акт утверждения "залихватских", не от мира сего ценностей, которые сильнее всех инстинктов самосохранения, сильнее всех наглядных распаренных благ, медовых пряников, "жирных рук жизни". Бердяев замечательно помыслил: "…для свободы можно и должно жертвовать жизнью, для жизни не должно жертвовать свободой. Нельзя дорожить жизнью, недостойной человека". О!
- Тебя еще не упрекали в инфантилизме?
- Еще бы! Мой братец всю жизнь "упрекает"! Все, что я несу - это очень детская, если можно так выразиться - "философия". Я все еще дитя в какой-то бесценной степени, и я сияю и горжусь тем, что до сих пор среди всей этой вашей замысловатой гамазни я окончательно еще не потерял детского, наивного, чистого восприятия, и до сих пор безоглядно отношусь к жизни, к тому, что со мной происходит, как к игре. Значит, я все еще молод. И, стало быть, жив. И рок для меня - своего рода детская, жестокая и опасная игра, как те игры, в которые играл маленький Иван и фильме Тарковского. С какой вдохновенной радостью, с каким остервенением я пинал в детстве мячик во дворе - так же весело, вдохновенно и стервенело я ору в свой микрофон. Только ребенок способен на истинно великое безумство, только он способен по-настоящему безрассудно и сокрушительно "дать духу!" "Человек" при-евбем рождении нежен и слаб, а при наступлении смерти - тверд и крепок. Все существа и растения при своем рождении слабые и нежные, а при гибели - сухие и гнилые. Твердое и крепкое - это то, что погибает, а нежное и слабое - то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает и крепкое дерево гибнет." Я - внештатный член "Союза свободных мореплавателей" из книжки Кэндзабуро Оэ.
- Вот, ты все время страстно подчеркиваешь всякие "религиозности" и прочие "неземные" аспекты своего сочинительства. Почему же до самого, сравнительно недавнего времени, в твоих песнях было столь немало политической тематики? То есть вот эти вот нынешние твои "метафизические" концепции возникли лишь недавно, или…?
- Я на этот вопрос уже неоднократно отвечал. Попробую еще раз. "Политика" в моих песнях ("Все Идет По Плану" и пр.) - это вовсе не "политика" (как все это тупейше и буквальнейше понимается тусовщиками, Троицкими и прочими почтенными умами), во всяком случае, - не совсем "политика" в полном смысле слова. То, что сейчас говорю о бунте, как о единственном Пути - это, в разной степени осознанности, было во мне всегда, насколько я помню, - с самого глубокого детства. Для меня все мною используемые тоталитарные "категории" и "реалии" есть образы, символы вечного, "метафизического" тоталитаризма, заложенного в самой сути любой группировки, любого ариала, любого сообщества, а также - в самом миропорядке. Вот в этом чарующе-нечестивом смысле - я всегда буду против! А кроме этого мною всегда двигало сознательное или подсознательное стремление к тому, чтобы честно "пасть на поле боя", побуждая сочинять, петь и учинять нечто столь дерзкое и непримиримое, обидное, за что должны либо повязать, либо просто запиздить. Однако Хозяин хитер. Я уже говорил, что, если он не может по каким либо причинам сразу же тебя уничтожить, он пытается тебя сожрать, сделать собственной составной частью, попросту опрофанить - через попе, через открытое признание. Поэтому нужно каждый раз изобретать новую дерзость, не лезущую ни в какие терпимые на данный момент рамки. Новый эпатаж. Тогда, в 1984-88 гг., снарядами были: совдеповская тоталитарная символика, панк-рок, мат и нарочито зловонное исполнение (особенно на "Live"-выступлениях, если таковые были). Теперь на смену им пришли: новая стратегия, новая тактика, новое оружие, новая форма войны. Но суть противодействия, суть хищного активного сопротивления - все та же, ибо все равно всегда и везде мы - лед под ногами майора, в каком бы козырном обличий он не являлся и через кого бы он не действовал. Каждый понимает все в силу собственного разумения.
- В свое время ты заявлял, что Русское Поле Экспериментов и Хроника Пикирующего Бомбардировщика - твой предел. Затем была записана Инструкция…, а затем последовал и Прыг-Скок. Что теперь?
- Не знаю. Не знаю даже как тебе ответить. Это глупейше словами выражать. Я, вообще, замечаю, что подошел к некоей условной грани - к некоему, как-бы высшему для меня уровню крутизны, за которыми слова, звуки, образы уже "не работают", вообще, все, что за ним - уже не воплотимо (для меня, во всяком случае) через искусство. Я это понял, когда написал Русское Поле…. Оно для меня - вышак. Предел. Красная черта. Дальше - у меня нет слов, нет голоса. Я могу лишь выразить равнозначное этому уровню, являя просто новый, иной его ракурс. Это "Хроника" с "Мясной Избушкой" и "Туманом" и "Прыг-Скок", и "Песенка Про Дурачка", и "Про Мишутку" (онаЯнке посвящается), и последняя моя песенка - "Это Знает Моя Свобода". Выше них для меня зашкол, невоплощаемость переживаемого, вообще, материальная невоплощаемость меня самого. А вот именно туда-то и надо двигать. Видишь ли, надежда - это наиподлейшая штука. Пока она хоть в малейшей степени присутствует, можно хуй пинать - выбор крайне далече. А вот теперь - времени больше нема. "Закрылись кавычки, позабылись привычки". Это - конец. Конец всего, что имело смысл до сих пор. Скоро утро. Новая ступень. Новый уровень. Новый прыг-скок. Осталось лишь всецело собрать все внимание, все силы, всю сноровку - и не пропустить необходимый стремительно приближающийся поворот. Как поступать в данной ситуации: каждый решает сам. Манагер, вот, считает, что напоследок надо непременно поубивать как можно больше людишек. Янка двинулась в обратный путь - к родному человечеству, со всеми вытекающими из этого последствиями. Черный Лукич попер в католичество. Джефф решил работать в одиночку… А мне, видимо, пора готовиться к прыжку. Мне, вообще, в последнее время кажется, что вся моя жизнь была этакой изящной разминочкой, подготовкой к тому финальному, решающему, толевому рывку вон, наружу, который мне и предстоит совершить, возможно. В самом скором времени, необходимость которого уже покачивается на пороге, поглядывает на часы, постукивает по циферблату и подмигивает.
- А не боишься ли ты, что потешаться будут и над тобой, и над словесами твоими и прочим, тобою рожденным? Ведь, сказано же в твоем любимейшем Евангелии от Фомы: "Не давайте того, что свято, собакам, чтобы они не бросили это в навоз".
- А все это не собакам дается, но своим. Я по крайней мере, на это уповаю. А то, что потешаться будут… так пусть себе посмеиваются. В "Том Самом Мюнхаузене" Марка Захарова отличнейше было сказано: "Это не всякий может себе позволить - быть смешным". Действительно, не всякий! Позволить себе такую напрасную наивность, растопыренную смелость и беспардонную святость - быть посмешищем. Позволить себе такую наглость - быть слабым, простым, быть по-просту хорошим, как Кирилов в "Бесах". И они все - смеющиеся и издевающиеся над нами - на самом деле, я знаю, боятся. Боятся до патологии. На самом деле они все понимают. И им не смешно. Им страшно. И до рвоты завидно. Ни один католик не позволит себе быть Христом, а я, вот, открыто могу заявить, что внутренне я истинно таков, как возносящийся Христос на картине Грюневальда!
- Даже так?
- Даже и не так! Я сугубо и всенепременнейше считаю, что то, что мною тут вещается - есть, не более и не менее, как пятое и единственное верное и священное Евангелие, да, и вообще, - Книга Бытия Всех Времен и Народов! Себя же я причисляю к лику святых - как в песне Кузи Уо поется: и отныне вам жить подобает по образу и подобию моему! Позволяю себе все. Нету ничего, что я не могу себе позволить: от Вечного и святейшего бытия - до сырого и кислого небытия. Только от тебя самого зависит - кем тебе быть… И это определяется тем, на что ты замахиваешься, и сколь многим ты способен пожертвовать. "О, засмейтесь, смехачи!"…
- А вот теперь такой вопрос. Как ты расцениваешь то, что в свое время и Ромыч, и Черный Лукич, и многие другие твои соратники выдавали невиданные, дерзновенные в своей дерзновенности опусы, а затем в дребезги отреклись от всего содеянного. Вот, как ты разумеешь - их былая крутизна являлась их собственной заслугой, или…?
- Да, какая, на хуй, разница - чье это! Это и так известно - чье. Автор один. Автор у всех у нас один. Это - то, что нами движет, то, откуда мы родом. Тот, кто хоть раз это понял, принял и вошел в игру - никуда из нее не денется. Он уже в высшем смысле как-бы спасен, как мне кажется, как бы низко он в процессе этой игры не сверзился, в каком бы говне не потонул, какой хуйнею бы ни занимался. Рано или поздно он проснется, все поймет и засмеется как Кришна в притче про то, как он однажды воплотился свиньей. Ромыч уже навечно автор "Непрерывного Суицида", "Рок-н-Ролльного Фронта", "Убей Мента", да, и вообще ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ. Вся поебень, которой он сейчас мается - простится, забудется, да, скорее всего, и вообще, во внимание не примется! Важно то, что он однажды (да и не раз) поставил всему миру (в очередной раз ухитрившемуся не заметить этого) мат, как в рассказе Василия Аксенова "Победа". Он - в моей вечности. И я думаю, что где-то в глубине души он все это и сам понимает, поэтому психует и выебывается. Как бы там ни было, он - навечно мой лихой горемычный собрат в нашей общей удалой и безобразной рок-н-ролльной войнушке, - так же, как и Черный Лукич, Димка Селиванов, Янка… да, и вообще, - все те, кто хоть раз поучаствовал в этом скромном празднике.
- Как ты относишься к профессионализму? В записи, в исполнении?