Диссертация Е. В. Гембицкого на тему "Гемодинамика при первичной гипотонии" оказалась центральным звеном во всей группе исследований по данной теме. Результаты ее он доложил на заседании Ленинградского терапевтического общества. Об этом докладе я слышал положительные, отзывы от проф. М. Я. Ратнер, в то время также работавшей в Ленинграде. Чуть позже в Саратове вышла монография проф. М. С. Образцовой "Гипотоническая болезнь" (в определении она пошла еще дальше). М. С. Образцова очень высоко отзывалась о работах кафедры Н. С. Молчанова по данной проблеме и о диссертации Е. В. Гембицкого.
Защита состоялась в 1952 г. в диссертационном совете ВМА им. С. М. Кирова и была успешной. Гембицкий был оставлен преподавателем ни кафедре госпитальной терапии.
Из песни слова не выкинешь. В эти годы в общественной жизни страны, противореча несомненным успехам производства, восстановления народного хозяйства и оборонного могущества, медленного, но реального роста благосостояния населения, постоянно присутствовала, обстановка бесконечной подозрительности и тревожного ожидания новых политических жертв. В 1952 г. было объявлено о "деле врачей", якобы отравлявших высший командный состав Советской Армии. Были арестованы ведущие профессора страны в частности, главный терапевт Красной (Советской) Армии М. С. Вовси, его заместитель П. И. Егоров – автор первого в мире учебника по военно-полевой терапии. В более ранних очерках мы о них упоминали. Арестованы они были по сфабрикованному доносу. Все – это было густо смазано дегтем антисемитизма, так как большинство – обвиняемых были – евреями. Антисемитизм был обращен ко всем евреям, в том числе не имевшим никакого отношения к медицине. Были репрессированы и некоторые преподаватели ВМА, в том числе С. Б. Гейро (мой будущий учитель). Я хорошо помню, как мы – слушатели Академии – по приказу Политотдела "работали" в Фундаментальной библиотеке, замазывая тушью фамилии "врагов народа" в учебниках, книгах и журнальных изданиях. Много туши было потрачено бдительной посредственностью, чтобы уничтожить память о замечательных военных медиках величайшей из войн. И ни одного маршала, ни одного профессора не нашлось, чтобы встать на их защиту или на защиту кого-нибудь из них.
Со смертью Сталина это дело было прекращено, и ложно обвиненные, пережившие допросы, пытки и издевательства были выпущены из застенков НКВД и восстановлены в своих правах.
5 марта 1953 г. умер И. В. Сталин. Это известие было воспринято практически всеми, кого я знал, как личное горе. Возникло чувство громадной тревоги за будущее государства. Сталин самим фактом своего существования как бы уравновешивал те трудности, которые испытывали люди. Вера в него была необычайной.
Утром 6 марта наша учебная группа была на кафедре военной гигиены. Стояли в коридоре, тихо переговариваясь. Когда мы построились, к нам вышел полковник медицинской, службы. Глибин – наш преподаватель, фронтовик. Седой, строгий и немногословный. Он тихо сообщил нам о смерти Иосифа Виссарионовича, постоял, отвернулся, отошел к окну и беззвучно зарыдал. Успокоившись, он вернулся к нам и разрешил разойтись.
Такой добровольной осознанной безусловной подчиненности какому-либо человеку я никогда больше не испытывал. А может быть, и людей-то таких не было. Теперь ясно, что отношение к Сталину и в то время далеко не у всех было однозначно положительным. И для этого были свои причины. Сталин – сложная историческая фигура, но с точки зрения создания и защиты рабоче-крестьянского государства – фигура великая.
Совместная работа Е. В. Гембицкого с профессором Н. С. Молчановым, переросшая в их творческое содружество, сыграла большую роль в его последующей судьбе. Еще совсем молодой специалист Е. В. Гембицкий в 1954 г. назначается главным терапевтом Центральной группы войск (Австрия, Вена), а затем – в 1955 г. – Северного военного округа (г. Петрозаводск). Складывалось впечатление, что его словно космонавта испытывали на ускорение. От войсковой и госпитальной работы – в глубины научного творчества и затем, cразу, – в 35 лет – главным специалистом группы войск, деятельность которого связана с координацией терапевтической службы госпиталей, обслуживающих армию, с широкими организационными, кадровыми и научными полномочиями. И он со свойственной ему внутренней организованностью, четким видением жизненной проблематики, с достаточным опытом работы на дивизионном и окружном уровнях успешно справился с поставленными задачами. Служба здесь позволила ему подробно изучить обширный регион – от Мурманска до Белоруссии, от Калининграда до границ со Швейцарией.
Вcе эти годы связи с кафедрой у Евгения Владиславовича не прерывались. Многие вопросы организации медицинской службы в войсках ему приходилось согласовывать в Академии, а с 1956 г. и с Н. С. Молчановым, когда тот был назначен главным терапевтом МО. Таким образом, кафедра и в эти годы оставалась для него родным домом, желанным, хотя все еще далеким.
В 1958 г., спустя 4 года, Е. В. Гембицкий вернулся в Академию – сначала на кафедру ВПТ, а вскоре – на кафедру госпитальной терапии, но уже в качестве старшего преподавателя. Ему не было еще и 40 лет. Вернувшись, он с головой ушел в педагогическую деятельность и приступил к работе над докторской диссертацией.
Считается, что развитие происходит по спирали. Это, последнее, возвращение Гембицкого в Академию было третьим за 14 лет, но какова крутизна опирали и какова мудрость его Учителя!
Путь на кафедру был завершен.
Кафедра академика Н. С. Молчанова (1958-1967 гг.)
Этот период в деятельности Е. В. Гембицкого в биографических сведениях о нем отражен кратко: "Возвращается в город на Неве в ВМА им. С. М. Кирова. Здесь большой практический опыт позволяет ему успешно продолжить работу в должности старшего преподавателя кафедры госпитальной терапии…" За этими строками не увидишь ни Гембицкого, ни кафедры, ни того времени.
60-е годы, годы "оттепели". Несомненный расцвет советской науки, образования, здравоохранения и культуры. Страна крепла после военной разрухи. Заработала промышленность, шло освоение новых земель. Интенсивно шло жилищное строительство, страна вышла в космос, был создан ракетно-ядерный щит. Люди стали жить лучше. Кровеносные сосуды общества наполнились кровью, сообщая ему энергию обновления.
Вместе с тем и эти годы не были безоблачными в социально-политическом отношении. Положительное в развитии страны, рост ее могущества как бы приглушали резонанс имевшихся трудностей и просчетов. Среди них кубинский кризис, трагические события в Новочеркасске с расстрелом забастовавших рабочих (о чем просачивались глухие известия), неудачные хозяйственные эксперименты Хрущева, неурожай 1963 г., заставивший выпекать кукурузный хлеб, медленный процесс реабилитации жертв политических репрессий, засилье МГБ, цензура в литературных журналах, гонения на диссидентов. В области медицины, правда, серьезных осложнений не было. Это время было временем заката руководства Н. С. Хрущева, приведшего к либерализации жизни, в том числе в экономике, но и к расцвету номенклатурного стиля советской власти, появлению советской буржуазии и всякого жулья. Истинные таланты во все большей степени теснились блатными… В 1964 г. Хрущев был снят, но смена не была эффективной: номенклатурный стиль власти нарастал, подменяя подлинное народовластие. Процветала двойная мораль. Чем громче декларировались коммунистические нравственные ценности, тем заметнее было, как они опошлялись, особенно в верхних эшелонах общества. А в его низовых звеньях, среди миллионов рядовых тружеников и коммунистов шла обычная напряженная и осмысленная работа, господствовала обстановка равенства, коллективизма, товарищества и приоритета общественных ценностей.
Сложное было время. Негативные стороны развития страны сочетались с серьезными успехами в различных областях. Это касалось и медицины. Здесь преобладала бедность большинства научных, учебных и клинических учреждений. Вместе с тем определились приоритеты. Вышли блестящие монографии (Г. Ф. Ланга, И. В. Давыдовского, А. Л. Мясникова, Е. М. Тареева, И. А. Кассирского, Д. Д. Яблокова и др.). Окрепли редакции центральных отечественных журналов. Хлынули как вешняя вода диссертации. Открылись новые кафедры и в ВМА, в частности, – кафедра термических поражений (начальник проф. Т. Я. Аръев).
Именно в этом мире оказался Е. В. Гембицкий, в 1958 г. вернувшийся на кафедру своего учителя. Чтобы воспринять постоянно растущее новое, освоить его, найти свою нишу в нем, Евгению Владиславовичу пришлось не только поднять планку своего панорамного видения, но и систематизировать подготовку в самых различных направлениях внутренней патологии. Эти усилия имели не только утилитарное назначение (педагогика), но были направлены и на более капитальные и долговременные цели. Постоянные места его литературных занятий – неплохая библиотека областной клинической больницы, где размещалась кафедра (это днем) и Фундаментальная библиотека Академии (вечерами). Он и прежде много работал здесь, но в это время, по его собственному выражению, у него "открылся прямо-таки диабетический аппетит к научному чтению".
Большое значение для него имели деловые контакты с крупными терапевтами того времени – как в Академии, так и вне её. Среди них были М. С. Вовси, Г. П. Шульцев, М. И. Теодори, Н. Н. Савицкий, В. А. Бейер, М. И. Хвиливицкая, В. Т. Вышегородцева. Однако основу его совершенствования составляла кафедра – совместная работа с Н. С. Молчановым, М. Л. Щербой, С. А. Вульфовичем.
В эти годы, еще до того, как я познакомился с Е. В. Гембицким, мне приходилось бывать на этой кафедре: в 1961 г., когда я неудачно сдавал экзамены, намереваясь поступить в адъюнктуру, к Молчанову, и в 1962-1965 гг., когда; я учился в клинической ординатуре при этой кафедре. Имению в это время, осенью 1962 г., мы и познакомились с Е. В.
Для того чтобы лучше понять атмосферу научного и клинического мира того времени, я поделюсь своими воспоминаниями о людях, так или иначе имевших отношение к Е. В. Гембицкому в те далекие годы, тем более, что наши мнения о них, как правило, совпадали.
Среди выдающихся терапевтов 40-50-х годов был профессор Мирон Семенович Вовси.
После окончания медицинского вуза в 1919 г. Вовси служил в Красной Армии, а по окончании гражданской войны работал врачом в Москве. В 30-е годы он был уже известным московским профессором. В 1941 г., в самом начале Великой Отечественной войны, по решению высшего руководства страны, он был назначен главным терапевтом Красной Армии. На него легла тяжелая ноша создания терапевтической службы армии, которой до войны не было, и он с этой задачей справился. Он разрабатывал различные проблемы внутренней патологии на войне, участвовал в создании военно-полевой терапии и, в частности, ее нового раздела – учения о болезнях у раненых. Им были проведены 23 фронтовые и армейские научно-практические конференции. Уже после воины, в 1947 г., он сделал основной доклад на Всесоюзном съезде терапевтов "Внутренняя медицина в годы Великой Отечественной войны".
Главным терапевтом Советской Армии он оставался до 1950 г., хотя и в последующем продолжая консультировать в Центральной поликлинике НКО СССР – вплоть до своего ареста по ложному обвинению в 1952 г.
Я познакомился с М. С. Вовси в 1958 г., получив разрешение провести стажировку в терапевтической клинике больницы им. Боткина в Москве. Войсковым врачам (а я тогда служил в Рязани, в парашютно-десантном полку) полагалось ежегодно проходить месячное усовершенствование в госпиталях. Конечно, вести больных и дежурить в такой солидной клинике врачу медпункта, было трудно. Вовси заведовал этой клиникой. С ним работали проф. Б. 3. Чернов (в прошлом фронтовой терапевт), проф. М. И. Шевлягина, к. м. н. М. Я. Ратнер.
Интересными были его клинические обходы. За докладом лечащего врача и дополнениями доцента у постели больного следовал его быстрый, но внимательный осмотр почти без дополнительных расспросов. Он не мешал докладчику, не торопил его, но не любил ссылок на консультации авторитетов. Затем все перемещались к следующему пациенту. И так – строго, молча, без каких-либо эмоций, очень серьезно, даже замкнуто, шел весь обход, накапливая ощущение диагностической интриги и тревоги. М. С. был крупным мужчиной, он возвышался над всеми, даже присаживаясь к больному, и, казалось, подавлял присутствующих своей молчаливостью. Присутствовавшие на обходе общались шепотом, притихшими были и больные.
После обхода все следовали в его кабинет, рассаживались вокруг стола, и он начинал разбор только что осмотренных им больных. Здесь говорил, лишь иногда что-то уточняя, только он. Он формулировал, обстоятельно аргументируя диагноз заболевания каждого из осмотренных больных (а их было 6-8), не забывая никаких деталей. И так, поражая своей памятью, от первого до последнего больного. Он как бы размышлял, не стараясь показаться интересным и значительным. Он был интересен и значителен естественно, сам по себе. Решая вопросы безупречно, он вместе с тем оставлял впечатление невысказанности еще многого. У меня это рождало ощущение неисчерпаемости возможностей мышления этого человека и даже какой-то таинственности его мышления. Дискуссий, как правило, не было, возможно, потому, что ему не было равных.
Однажды и я на обходе доложил ему о своей больной 40 лет, страдавшей мигрирующим тромбофлебитом с поражением сетчатки глаза. Природа процесса была не ясна не только мне, но и руководителю отделения. Готовясь к обходу, я несколько вечеров просидел в Центральной медицинской библиотеке, работать в которой любил. Там я нашел подобное описание, сделанное еще до войны неким Калька, с предположением о редком варианте васкулита. На обходе ему было доложено о моей литературной находке и после, уже у себя в кабинете, он очень внимательно и уважительно отнесся к моему рассказу. Чувствовался интерес не столько к тому, что и где я прочел, сколько ко мне самому. Он посоветовал использовать в лечении больной средние дозы аспирина и аскорбиновую кислоту.
Старший лейтенант медицинской службы, я, наверное, не очень-то понимал тогда, что беседовал "на равных" с бывшим главным терапевтом Красной Армии. Но, как и все в клинике, я знал, что он подвергался аресту по "делу врачей" и был оправдан. Тогда я вспомнил, как мы – слушатели Военно-медицинской академии, по приказу Политотдела, в 1952-1953 гг. замазывали тушью в учебниках и книгах в хранилище Фундаментальной библиотеки его фамилию и фамилии других арестованных. В клинике рассказывали, что он очень изменился после пребывания в тюрьме. Он вернулся в ту самую клинику, из которой его взяли и в которой его никто не смог защитить. Но, пережив столько страданий, он никогда никому не высказал упрека. Мне казалось, его любили уважительно и виновато.
Он превосходно читал лекции. Помню, в 1959 г. я даже специально приезжая в его клинику на лекцию о хроническом гломерулонефрите. Лекция читалась студентам 6-го курса. Изложение традиционного материала сочеталось с сообщением собственных наблюдений. Там я впервые услышал о первично-хроническом варианте нефрита. Он рассказал о случае 40-летней продолжительности этого заболевания, отличавшегося, по-видимому, высокой компенсацией. Лекция слушалась с упоением. Когда он ее закончил, это показалось неожиданным, я вовсе не устал и словно забыл о времени. И здесь – внешне несколько унылая, нетеатральная манера его чтения, сочетаясь с содержательностью, самобытностью, доказательной логикой, вызывавшей доверие, целиком захватывала слушателя, как бы распоряжаясь его восприятием.
В его клинике я многое узнал впервые. Это относилось к знанию ЭКГ, к пониманию прогностического значения "дефицита пульса" при мерцательной аритмии и т. п.
В 1950 г. пост главного терапевта М. С. Вовси передал П. Н. Поспелову, а тот, в свою очередь, в 1956 г. – Н. С. Молчанову. Дальше эстафета продолжилась: в 1972 г. главным терапевтом стал Ф. И. Комаров, и в 1977 г. – Е. В. Гембицкий. Эти люди пришли с фронта и делали одно общее дело.
В 1959 г. у Мирона Семеновича обнаружили саркому голени. Была предпринята ампутация. Какое-то время после этого – он еще работал, но вскоре, в 1960 г., умер.
Этот человек был чем-то большим, чем то, что после него осталось. Можно было бы привести примеры более "писучих", но гораздо менее значительных фигур среди тех, кто его окружал. Но и среди того, что осталось после него – Труды фронтовых конференций, многие тома "Опыта советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", работы в области нефрологии и кардиологии. И, прежде всего, его самоотверженная деятельность на посту главного терапевта Красной (Советской) Армии в течение всей войны с фашистской Германией.
Николай Николаевич Савицкий – начальник кафедры, пропедевтики внутренних болезней ВМА, профессор. Один из основоположников советской военной токсикологии. В послевоенное время – видный кардиолог, много сделавший в области инструментальной кардиологии.
Евгений Владиславович Гембицкий сблизился с ним еще в годы работы над своей кандидатской диссертацией, посвященной исследованию гемодинамики при первичной гипотонии. Они сотрудничали и в начале 60-х годов. Е. В. был научным редактором одной из книг Савицкого. Это требовало от него глубокой осведомленности в сложных вопросах механокардиографии. Я помню, что Е. В. очень ответственно относился к этому редакторскому поручению. Позже навыки редактирования ему очень пригодились. Общение с Н. Н. помогало Евгению Владиславовичу и в его работе над начатой в 1960 г. докторской диссертацией, посвященной изучению состояния внутренних органов при воздействии СВЧ-поля, темой, в то время считавшейся закрытой. Я помню, что Е. В. как-то особенно почтительно относился к этому, тогда уже пожилому ученому.
Здесь, на кафедре пропедевтики, начинался и мой терапевтический путь – от первого больного, данного для курации. Сам Савицкий был малообщительным человеком, лекции читал монотонно и трудно для восприятия. Был ученым кабинетного типа, но, пожалуй, в наибольшей степени среди профессоров Академии эрудированным и объективным. Казалось, что он весь в своих трудах, а не в свете общественных потрясений. В развитии академической терапевтической школы он стал связующем звеном между довоенной и послевоенной профессурой. Он пережил Аринкина и Крылова и ушел, когда уверенно зазвучали новые имена…
В сдержанности, неэмоциональности поведения при очевидной интеллектуальной напряженности было что-то общее у Е. В. с Н. Н. Савицким. Во всяком случае, их контакт – учителя и ученика – был весьма плодотворен как школа мышления.
Семен Борисович Гейро был преподавателем кафедры факультетской терапии Академии, той, что располагалась рядом с памятником С. П. Боткину, когда-то руководившим ею. Евгений Владиславович был знаком с Гейро. Этот человек, возможно, в наибольшей степени выражал собой ту грань академического коллектива, которая в те годы была характерна для многих и которая именуется интеллигентностью. А это было отличительной чертой и Гембицкого. Именно поэтому я помещаю воспоминания о Гейро в этой книге. Эти воспоминания уже были напечатаны мною в книге очерков "Мои учителя" в 1998 г. Их читал Е. В. Привожу их полностью.
"Небольшого роста, худощав. Лысый блестящий череп. Вдумчивые грустные глаза, чуть ироническая улыбка. Немногословен, нетороплив, немного неловок. Он был нашим преподавателем терапии на 6-м курсе, в субординатуре. Фронтовик. Полковник, медицинской службы. Известный гематолог. Написал уникальный труд по хроническому лимфоретикулезу. В 1952-1953 годах преследовался по "делу врачей". Был оправдан.