Духовный опыт, поиск праведного жизненного пути, занимавшие и волновавшие Распутина, производили впечатление на все православные натуры. Он был далек от академического богословия, он нес людям трепетное восприятие простоты сердца, что было дорогого и ценимо. Как говорила А.А. Вырубовав своих показаниях ЧСК, он "проповедовал Слово Божие, постоянно говорил. Это было довольно интересно. Я даже записывала. Объяснял Святое Писание. Он все знал Святое Писание, Библию, все. Мне он много рассказывал про свои путешествия, массу, в Иерусалим. по всей России он ходил в веригах. По всей России в веригах пешком".
До конца 1907 года встречи Императорской Четы со "старцем Григорием" были случайными и довольно редкими. Вторая встреча произошла через много месяцев после первой, летом 1906 года, когда посетив усадьбу Анастасии Сергиевку, там "увидели Григория". Но радость от общения, как всегда в таких случаях, возникла. Вот, например, запись Николая Александровича от 19 июня 1907 года: "В 3 часа поехали с Алике в ее двуколке на Знаменку. Встретили Стану на террасе перед дворцом, вошли в него и имели радость увидеть Григория. Побеседовали около часа и вернулись к Себе".
Можно уверенно указать на время сближения Царской Четы и сибирского странника. Это произошло в октябре 1906 года, когда Распутин познакомился и с Царскими Детьми. Первоначально Николай II согласился ненадолго принять Григория, который собирался передать Венценосцам чудодейственный образ Симеона Верхотурского. Нежданно встреча затянулась, и Григорий впервые покорил повелителя державы своими откровениями и размышлениями. Венценосцы признали его необычность.
Через три дня после встречи Император рекомендовал премьер-министру П.А. Столыпину пригласить удивительного человека к больной дочери. Она получила тяжелую травму в результате покушения террористов на отца. "Петр Аркадьевич! На днях Я принимал крестьянина Тобольской губернии - Григория Распутина, который поднес Мне икону Св. Симеона Верхотурского. Он произвел на Ее Величество и на Меня замечательно сильное впечатление, так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа! Он в скором времени уезжает на родину. У него сильное желание повидать Вас и благословить Вашу больную дочь иконою. Очень надеюсь, что вы найдете минутку принять его на этой неделе. Адрес его следующий: СПб, 2-я Рождественская, 4. Живет у священника Ярослава Медведя [9 - Речь идет о настоятеле храма при Рождественской больнице в Петербурге.]".
Распутин вошел в Царский Дом и стал там желанным гостем. Началась историческая биография сибирского крестьянина.
Глава III. "Исчадие ада" выводят на арену
Предметом оживленных разговоров в светских и политических салонах Петербурга Распутин становится с конца 1909 года. 17 января 1910 года Великий князь Константин Константинович записал в дневнике: "Его Святейшество Владимир [10 - Речь идет о митрополите Московском и Коломенском Владимире (Богоявленском), ставшем в ноябре 1912 года митрополитом Петербургским и Ладожским.] пожелал говорить со мной. Епископ говорил о каком-то юродивом Григории, простом крестьянине, которого ввела к Императрице Александре Федоровне Милица и который, по-видимому, имеет большое влияние на окружение Царицы. Я был неприятно удивлен, что епископ коснулся предмета, нам совершенно чуждого и такого, в котором крайне трудно установить, где кончается правда и начинаются слухи".
Как человек преданный монархическому кодексу чести, как верный подданный Государя, Великий князь был удивлен и озадачен тем, что жизнь Царской Семьи становится темой пересудов. Неизвестно, что именно говорил Владыка Владимир; но ясно, что ничего определенного он сказать не мог. Сам он с Григорием не общался, судил с чужих слов, что Константин Константинович и отметил.
Другие члены Императорской Фамилии были куда более деятельными в добывании "сведений" о "тайной жизни Царского Села". Сестра Николая II Великая княгиня Ксения Александровна особенно старалась узнать "правду". Хотя она общалась с Братом и Его Женой, прекрасно знала Детей, уклад Царской Семейной жизни, но своим глазам не верила. Она могла задать вопрос, могла спросить. Но не спросила.
Она верила тем слухам, которые разносили по Петербургу усердные сплетники. И собранную "важную информацию" непременно приносила к своей матери - Императрице Марии Федоровне. Постепенно Императрица была соответственно настроена.
В мае 1911 года Константин Константинович описал в дневнике свой разговор в Аничковом дворце с Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной. Она "сокрушалась, что продолжают таинственно принимать какого-то юродивого мужика Гришу, который наказывает Императрице Александре Федоровне и Детям соблюдать тайну и не говорить, что видели его. Приучение Детей к такой секретности едва ли благодетельно. Столыпин как-то докладывал Государю, что этот Гриша - проходимец, но в ответ получил приказание не стеснять Гришу".
Здесь примечателен негативный настрой, характерный для умонастроения Императрицы Марии Федоровны. Слухи делали свое черное дело, и события обрисовывались совершенно в ином цвете. Столыпин действительно говорил с Государем о Распутине (об этом речь впереди), но "проходимцем" никогда не называл по той простой причине, что несколько лет назад Григорий молитвой облегчал страдания раненой дочери Столыпина.
Что касается "тайны", то Григорий Распутин членам Царской Семьи не "наказывал". Александру Федоровну вообще ни к чему нельзя было принудить. Именно Она, а не кто-то другой, просила Дочерей не рассказывать никому о Григории. Царица слишком хорошо знала придворный мир; тут любое слово сплошь и рядом переиначивали до неузнаваемости.
Слух о "приказе Распутина" распространяли некоторые недобросовестные придворные, в первую очередь фрейлина Двора (с 1905 года), а затем состоявшая при Великих Княжнах С.И. Тютчева. Сама она Распутина встретила лишь один раз в коридоре Александровского дворца, но и этого было достаточно, чтобы "воспылать" ненавистью к "грязному мужику". Она пыталась выведать подробности "общения" у княжон, но Те ей ничего не рассказали. Самолюбие амбиционной старой девы, считавшей себя полной хозяйкой в мире Царских Детей, было уязвлено смертельно.
Исповедовавшая "свободомыслие" внучка великого поэта Ф.И. Тютчева стала порочить не только Распутина, но и Александру Федоровну, которая якобы "неправильно воспитывает Детей". Когда мера терпения у Венценосцев иссякла, то в 1912 году ей показали на дверь. "Вылетев из Дворца", бывшая фрейлина неистово несколько лет инсинуировала, рассказывая о том, как "развратник Гришка" бывает "в спальнях" у княжон, "гладит" Их, лежащих уже в постели, и тому подобную злонамеренную ложь.
Сама она ничего этого не видела, но ее россказни многими принимались на веру: Тютчева ведь "очевидец"! Поверил им председатель Государственной Думы Родзянко, поверили и многие другие.
Приняла сплетни за правду и Великая княгиня Ксения. 25 января 1912 она занесла в дневник: "Говорили о Гермогене, Илиодоре, а главное, о Григории Распутине. Газетам запрещено писать о нем - а на днях в некоторых газетах снова появилось его имя, и эти номера были конфискованы. Все уже знают и говорят о нем, и ужас какие вещи про него рассказывают, т. е. про Алике и все, что делается в Царском. Юсуповы приехали к чаю - все тот же разговор - ив Аничковом вечером и за обедом рассказывала все слышанное. Чем все это кончится? Ужас!"
Царские родственники и знакомые чуть ли не целый день обсуждали "ужас" Царского Села! Что же такого страшного происходило в Царском? Чему ужасалась Великая княгиня? Ведь она знала, что Распутин помогал преодолевать приступы болезни у Цесаревича. Об этом ей рассказала сестра Ольга Александровна и лично наблюдавшая, и слышавшая объяснения Александры Федоровны.
Да и сама Ксения имела возможность регулярно бывать в Царском Доме, а Александру Федоровну она знала почти два десятка лет. Царица относилась к сестре Мужа с ровной симпатией и ни единожды не позволила выказываться критически на ее счет. А повод был вопиющий - Ксения Александровна завела себе возлюбленного, жившего месяцами в ее доме! И это на глазах прислуги, придворных, родственников, а главное - детей! Ксению эта связь совсем не шокировала. Мало того. Она была возмущена, что на их счет злословят. В дневнике 13 ноября 1911 года зафиксировала риторический вопрос: "Отчего же мы не можем иметь кого хотим?"
Дочь Царя (Александра III) и сестра Царя (Николая II) была убеждена, что не совершает ничего предосудительного, прогуливаясь в крымском имении Ай-Тодор в пеньюаре (!!!) со "своим другом" мистером Фэном [11 - В своем дневнике Ксения Александровна шифровала его латинской буквой F.]. А вот Царица "фраппирует [12 - От французского "frapper" - поражать, потрясать.] общество", ведя духовные беседы с крестьянином-христианином. Это - "скандал", это - "эпатаж", это - "ужас"! Она ведь - Царица! Но если Ксения признавала исключительное положение Александры Федоровны, то она должна была бы испытывать к Ней и особое отношение. Куда там!
Великая княгиня принимала живое участие в обсуждении и еще одной занятной светской темы: "живет" или "не живет" Александра Федоровна с "этим Гришкой".
Господи! Княгиня ведь рядом с Ней находилась, лично десятилетия знала Ее морально бескомпромиссную натуру, но судила о своей Золовке на уровне какого-нибудь Керенского.
Фактически Ксения допускала, что и ее Брат, уж Он-το с младенчества ей хорошо известен, что и Он способен общаться с каким-то "грязным" человеком, да и вообще позволять нечто предосудительное в Своем Доме!
Миропредставления Великой княгини - диагноз тяжелой, неизлечимой болезни высшего общества, предвосхищавшего его неминуемую гибель. Там, где господствует двойной стандарт, там отсутствуют всякие принципы. А это - нравственный распад, что такие люди, как Ксения Александровна, наглядно и являли.
Но если бы только Великая княгиня пала жертвой инсинуаций! Увы! Подобных персонажей в высшем обществе России было более чем достаточно, и их становилось, что называется, час от часу все больше и больше.
Распутинская тема постепенно выходит далеко за рамки сплетен о семейном времяпрепровождении Царской Семьи и все больше и больше приобретает политический характер. Именно в этот период враги монархической системы вообще и личные недоброжелатели Николая II в частности начали публично, как страшилкой, размахивать этим именем. Как справедливо заметил лейб-медик Е.С. Боткин, "если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь".
Настроение умов "просвещенной публики" было готово к восприятию любой антицарской клеветы, принятию самых невероятных суждений о Царе и Его близких. Как уже говорилось, истинное положение вещей, реальные факты и события мало кого интересовали. В тон общественных представлений попадало лишь то, что соответствовало двухмерной системе политических координат: все, что связано с властью, есть зло, все это - "темнота" и "разложение".
В то же время все и все, что этой власти противостоит, вызывало если и не умиление, то уж сочувственное снисхождение обязательно. Чтобы пояснить современному читателю, какие конкретные формы приобретало умопомешательство "передовых кругов общества", сошлемся лишь на один случай, далеко не самый известный, но чрезвычайно показательный.
Дело происходило в Москве в начале февраля 1905 года. На званом вечере во дворце князей Долгоруких собрались сливки московской аристократии и интеллигенции. Обсуждали текущие злободневные вопросы. Только недавно случились громкие эксцессы в Петербурге (так называемое Кровавое воскресенье), и собравшееся у Долгоруких общество бурлило и негодовало.
Радушные хозяева, братья князья Павел и Петр Дмитриевичи Долгорукие, представители высшей дворянской аристократии, "Рюриковичи", соперничавшие с самими Романовыми, были особо нетерпимы по отношению к Царю и "Его сатрапам". Собравшиеся единодушно требовали конституции, ратовали за "обуздание произвола", вынашивали план политических действий "всего общества". Если бы не накал страстей, то внешне все это походило бы на традиционные собрания родовой и интеллектуальной элиты, которые давно стали обычными и в Москве, и в Петербурге.
История не сохранила для потомков, в какой фазе приема: то ли до ужина и шампанского, то ли во время трапезы, то ли сразу же после нее, гостей начал веселить один "удачный перл". Он относился к происшествию, случившемуся накануне: в Кремле бомбой террориста убили дядю Царя, бывшего Московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича. Покойный слыл "реакционером" и, естественно, никакого сочувствия у собравшихся "прогрессивных деятелей" не вызывал. Конечно же, никому и в голову не пришло осудить злодеяние.
Внимание привлекло другое. Как передавали очевидцы, взрыв был такой силы, что "мракобеса" буквально разорвало на куски, которые потом долго собирали. Говорили, что голова Великого князя оказалась на крыше здания Сената! Это обстоятельство породило остроту, которая долго забавляла: "Пришлось, наконец, и Великому князю пораскинуть мозгами!"
Князья Долгорукие и их гости веселились от души. И кто тогда, в богатой гостиной, с бокалом французского шампанского в руке, в "эпоху безвременья", в "царстве самовластья", думал о том, что одобрением убийств политических противников они готовят и себе, и России жуткую участь. Никто не думал.
Все отечественные "либералы" и "свободолюбы" получили судьбу, сотворенную собственными руками. Кто-то был уничтожен в застенках, кто-то сгинул в лагерях, а некоторые, "удачливые", успевшие унести ноги от беспощадной "народной власти", влачили жалкое существование беженцев-изгоев. Не было уже больше "темной империи", "выродившейся династии", "реакционной политики". Вместе с "реакционным режимом" исчезли особняки, гувернантки, камердинеры, имения, вояжи в Биарриц и Баден-Баден, изысканные приемы и фамильное серебро. Вкус шампанского остался лишь сладостным воспоминанием давно ушедшей эпохи "освободительного движения".
Важно отметить исторически сущностный момент, помогающий понять причины цветения "Распутиниады": господствующее в обществе настроение умов. Если уж убийство члена Династии вызывало кощунственное словоблудие, то нетрудно представить, какого характера "спичи" вылетали из уст "революционеров с хорошей генеалогией", не говоря уже о прочих "пламенных борцах" за счастье народное, по адресу живых "опор режима", в первую очередь самого Царя.
Распутин оказался в фокусе общественной борьбы, стал инструментом политических и фракционных интриг, удобным способом общественной саморекламы, публичного самоутверждения. При этом одни преследовали разрушительные цели, другие же, главным образом из кругов салонной столичной публики, ни о какой революции, естественно, не мечтали, но нанесением оскорблений Монарху старались удовлетворить мелкие личные амбиции.
В итоге и те (революционеры и ненавистники системы) и другие ("сливки" чиновноаристократического общества) оказались сообщниками. Случай подобной поразительной "диффузии" столь разных социальных элементов не имеет аналогов в мировой истории.
Как уже отмечалось, в авторитарно-теократической системе, каковой и являлось русское Самодержавие до самого своего крушения, Монарх являлся фигурой исключительной. Царские порфиры отражали свет Небес, он был "Помазанником Божьим". Поэтому любое умаление престижа власти, тем более ореола небесного избранничества, неизбежно ослабляло власть, а в конечном итоге и всю государственную конструкцию.
Когда в нелегальных газетах, в подметных воззваниях и листовках называли Царя "глупым" или "кровавым", а Царицу "немецкой шпионкой", то эти обвинения мало кто слышал, да на них почти никто и внимания не обращал. Когда же нелицеприятные, а затем и просто оскорбительные отзывы и характеристики зазвучали от депутатов парламента, из уст высокопоставленных лиц до некоторых Царских родственников включительно, то они получали совершенно другой резонанс.
Скажем, публичные истерики по поводу "козней грязного Гришки", которые устраивал "камергер Высочайшего Двора" и председатель Государственной Думы М.В. Родзянко, разрушали ореол власти, а следовательно, и сложившийся миропорядок куда сильнее, чем гневные разоблачительные статьи лидера большевиков Владимира Ульянова-Ленина на страницах нелегальных изданий.
Распутинская история раскрывает проявление предреволюционного общественного психоза во всей его "красе". Разговоры "о слабоволии Царя", о его "полном подчинении Царице", которая в свою очередь "закабалена Гришкой", действующим "в угоду врагов России", - все эти вердикты-эпитафии не о Царе говорили. Сам факт их распространения в чиновно-дворянской среде являлся красноречивым показателем той "эрозии монархизма", которая в конечном итоге и стала одной из первопричин крушения всей Самодержавной системы.
Распутин, которого Царь и Царица видели Другом Своего Дома, постепенно, помимо своей воли, становился политическим фактором. Его этим качеством наделяли светские "львы" и "львицы", как и клевреты партийных течений различного толка, записные борцы "за благо России" из стен Государственной Думы.