- Слышал о таком, - раздумчиво произнес Дзержинский. - И даже немного знаком. Надо будет подумать... Спасибо, товарищ Инесса, ваша рекомендация дорогого стоит, - шутливо раскланялся Дзержинский. - А вы говорите-восход. Восход восходом, а вон мы какое дело спроворили. Вы еще о своем протеже услышите!
Дело было настолько серьезным, что по этому поводу состоялось специальное заседание Оргбюро ЦК, которое приняло решение: "Просьбу тов. Дзержинского удовлетворить. Откомандировать в его распоряжение тов. Давтяна".
Так Яков Христофорович Давтян, сын зажиточного армянского коммерсанта, стал первым в истории советских спецслужб начальником Иностранного отдела ВЧК, более известного как ИНО. Разведка, да еще закордонная, дело настолько тонкое и серьезное, что не имевший никакого опыта Давтян поначалу от этого назначения растерялся. А потом его осенила гениальная мысль: а почему бы нашим разведчикам не работать под крышей дипломатических представительств, а ему, их начальнику, не совмещать две должности и работать одновременно и в Наркоминделе, и в ВЧК? Руководство его поддержало, и Давгян с присущим ему энтузиазмом занялся созданием ИНО. Где он только не поработал в качестве и дипломата, и разведчика за пятнадцать лет своей закордонной службы! Это были Эстония, Литва, Китай, Тува, Франция, Греция, Иран, Польша. Если результаты работы Давтяна в Греции, Польше и Франции до сих пор засекречены, то о его пребывании в Китае кое-что известно.
"Нашу работу здесь я считаю чрезвычайно важной и полагаю, что тут можно много сделать, - сообщал он в одной из шифровок. - Здесь узел мировой политики и ахиллесова пята не только мирового капитализма, но и наша. Работу ИНО удалось наладить так эффективно, что от меня не ускользает ничего существенного. Ни один шаг белых не остается для меня неизвестным. Все узнаю быстро и заблаговременно. Есть надежда проникнуть в японскую разведку".
Но так как обязанности дипломата и особенно разведчика требуют постоянного присутствия за границей, Якова Христофоровича непрерывно перебрасывают из одной страны в другую. Последней была Польша. В 1938-м его отозвали в Москву и тут же арестовали. Обвиняли Якова Христофоровича в полнейшей чепухе: участии в армянской националистической организации и, конечно же, в работе на польскую разведку. Никакие объяснения и никакие оправдания ни к чему не привели, и создателя Иностранного отдела ВЧК расстреляли.
Прожил Яков Христофорович всего 50 лет. С его-то кавказскими генами жить бы ему и жить, если бы не похвальное слово Инессы Арманд.
"Я МОГЛА БЫ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ПОЦЕЛУЕВ"
Как я уже говорил, Ленин всерьез озаботился организацией поездки Инессы на Кавказ. Прежде всего, он собственноручно написал сопроводительное письмо в Управление курортами и санаториями Кавказа: "Прошу всячески помочь наилучшему устройству и лечению подательницы сего тов. Инессы Федоровны Арманд, с больным сыном. Прошу оказать этим, лично мне известным партийным товарищам полное доверие и всяческое содействие".
Но устроить в санаторий - это одно. А обеспечить безопасность? Ведь на Кавказе еще стреляют, да и по Кубани гуляют недобитые банды. И обеспокоенный Ленин отправляет члену Реввоенсовета Кавказского фронта Серго Орджоникидзе шифрованную телеграмму: "Очень прошу Вас, ввиду опасного положения на Кубани, установить связь с Инессой Арманд, чтобы в случае надобности эвакуировать ее и ее сына или устроить (сын болен) в горах около Каспийского побережья, и вообще принять все меры".
Меры были приняты, и в конце августа 1920 года Инесса Арманд вместе с сыном приехала в Кисловодск, как свидетельствует запись в журнале, "одиночным порядком и согласно приказу наркома Семашко". Совершенно неожиданно она там встретилась со своей давней приятельницей, которая, как ни старалась, не могла составить ей компанию.
- Это был какой-то залой одиночества,-рассказывала она несколько позже. - Инесса приехала такая усталая и разбитая, такая исхудавшая. Ее утомляли люди, утомляли разговоры. Она старалась уединиться и по целым вечерам оставалась в своей темной комнате, так как там не было даже лампы.
В то же время она отмечала, что Инесса была "сильно истощена и крайне расстроена нервно". Врачи это наблюдение подтвердили, записав точно такие же слова в медицинской книжке.
Между тем прогулки, который совершала Инесса, становились все продолжительнее, по вечерам она уже не сидела в своей темной комнате, а приходила в музыкальный салон и часами играла на рояле. У нее появился аппетит, на щеках - румянец, она стала замечать людей, азартно играла в крокет, охотно шутила, заразительно смеялась, словом, пошла на поправку.
Это видно из письма, которое она отправила дочери: "Мы уже три недели в Кисловодске, и я не могу сказать, чтобы до сих пор мы особенно поправились с Андреем. Он, правда, очень посвежел и загорел, но пока еще совсем не прибавил весу".
Да уж, прибавить весу в тех условиях было трудновато. Не случайно сами курортники не без иронии говорили: "Мы тут не питаемся, а немножко подкармливаемся".
А вскоре комендант запретил ходить в горы - оттуда доносилась не просто стрельба, а раскаты артиллерийской канонады. Страшновато становилось и по ночам: то совсем рядом застучит пулемет, то разорвется граната. Это пытались прорваться из окружения остатки белогвардейского десанта генерала Фости-кова, которых поддерживали бандитские шайки всевозможных абреков.
Изменилась обстановка, изменилось и настроение Инессы. Вскоре в Москву полетело совсем другое письмо: "Я сначала все спала день и ночь, а теперь, наоборот, совсем не сплю. Погода здесь неважная, частые бури, а вчера было совсем холодно. Вообще не могу сказать, чтобы я была в большом восторге от Кисловодска. И сейчас начинаю скучать".
Чтобы дочь не волновалась, Инесса ничего не пишет о фронтовой обстановке, а ситуация между тем осложнилась настолько серьезно, что было принято решение всех отдыхающих немедленно эвакуировать. Как всегда, кто-то запаниковал, заплакал, запричитал, что не хватит мест, что нужно усилить охрану, что надо потребовать бронепоезд. И тогда на помощь пришла Инесса.
- Тихо! - перекрывая вопли и причитания, закричала она. - Без паники! Белые еще далеко. А пулеметы стреляют наши. И пушки бьют тоже наши. Пули и снаряды летят не в нашу сторону. Так что нечего размазывать сопли! - неожиданно лихо закончила она. - Комендант, прикажите прежде всего отправить женщин и детей. А замыкать колонну буду я!
Тут уж не на шутку испугался комендант. Он читал сопроводительное письмо Ленина и прекрасно понимал, что, если с головы Инессы упадет хотя бы один волос, ему несдобровать.
- Нет, товарищ Инесса, - набравшись храбрости, заявил он. - Так дело не пойдет! За эвакуацию отдыхающих отвечаю я, и, если что не так, Реввоенсовет будет спрашивать с меня. Хоть вы здесь и по приказу наркома, но раз вы отдыхающая, то извольте соблюдать дисциплину. Первыми поедут женщины и дети. Это приказ! На вас, товарищ Инесса, он распространяется так же, как и на других.
-Молодец, комендант, - улыбнулась Инесса.-Давно бы так. Куда хоть едем-то?
- Для начала в Нальчик. А там посмотрим...
До ближайшей остановки, которая была во Владикавказе, тащились четверо суток. Кто-то в пути заболел, кто-то чуть было не отстал, кто-то умолял положить в больницу, всем им на помощь приходила Инесса. Зато во Владикавказе ее ждала совершенно неожиданная и от этого еще более приятная встреча. Когда на перроне к ней бросился одетый в военную форму красавец грузин, Инесса на какое-то мгновение даже отшатнулась, а потом радостно расхохоталась.
- Батюшки-светы! - всплеснула она руками. - Да неужто это мой любимый "сельский учитель"? Неужто вы сюда прямо из Длинной Ослицы? А уроки французского не забыли? А как на всю округу пели грузинские песни, помните?
- Помню, дорогая товарищ Инесса, все помню, - почтительно склонил голову Серго Орджоникидзе. - Лонжюмо-это на всю жизнь. Именно там, благодаря вам и Владимиру Ильичу, я научился думать и стал сознательным большевиком.
- Вы далеко пошли, дорогой Серго. Вы стали не просто сознательным большевиком, но еще и полководцем, членом Реввоенсовета Кавказского фронта.
- Ну что вы, - смутился Серго. - Какой из меня полководец?! Военному делу я еще только учусь. А как вы? Как отдохнули? Как здоровье? Как сынишка? - сменил он тему, отметив про себя, что выглядит Инесса неважно.
- Отдохнула вполне прилично, - храбро начала Инесса, хотя прекрасно поняла погрустневший взгляд Орджоникидзе. - Андрюшка поправился. Я тоже. Хотя не прибавила ни одного килограмма,-не удержалась она от кокетливого тона, но тут же поникла. - Что, товарищ Серго, я изменилась? Постарела?
- Что вы, что вы! - вспыхнул Серго. - Абсолютно нет; дорогой товарищ Инесса! Я бы даже сказал - помолодели.
- Ну, это вы хватили, - отмахнулась Инесса. - Это вы говорите как кавказский мужчина. Но все равно приятно! - озорно улыбнулась она.
Отдохнув денек во Владикавказе, горе-курортники двинулись дальше, но буквально через сутки застряли в Беслане. На этот раз надолго. Там было такое скопище людей, такая гнусность, мерзость и грязь, что, как считали врачи, именно эта стоянка стала для Инессы роковой.
До Нальчика все-таки добрались и даже неплохо провели там целый день, а ночью ей стало плохо. Так плохо, что утром пришлось отвезти в больницу. Диагноз установили быстро-холера. Инесса то теряла сознание, то приходила в себя, извиняясь, что с ней приходится возиться. От обезвоживания организма она сильно похудела. Потом начались судороги. Стал хриплым, а затем совсем пропал голос.
Эпидемия холеры поразила тогда всю страну. Больные умирали десятками тысяч. Инесса сражалась двое суток. В полночь она в очередной раз потеряла сознание. Врачи делали все возможное: инъекции, уколы, капельницы. Но утром ее не стало. В тот же час из Нальчика полетела телеграмма:
"Вне всякой очереди. Москва. Совнарком. Ленину. Заболевшую холерой товарищ Инессу Арманд спасти не удалось. Кончилась 24 сентября. Тело перепроводим в Москву".
Москва встречала Инессу с нескрываемой печалью. От Казанского вокзала до Дома союзов гроб с ее телом несли на руках. В газетах были напечатаны пространные некрологи с рассказом о жизни и деятельности покойной. А женщины столицы обратились ко всем работницам со специальным призывом: "Товарищи работницы! Мы призываем вас всех, которым усопшая отдала свою жизнь, почтить память тов. Инессы. Пусть будет жива о ней память среди тех, кто теперь среди голода и разрухи идут упорным трудом к светлой жизни".
Делегаций к гробу шло множество. Но что характерно, шли не только делегации, направленные райкомами и профкомами, шли молоденькие девушки, шли старушки, шли искалеченные ветераны Первой мировой, шли рабочие Лефортовского района, где в молодые годы Инесса занималась пропагандистской работой. Но вот внесли венок из белых живых цветов. На муаровой ленте надпись: "Тов. Инессе - от В.И. Ленина".
Похороны состоялись 12 октября. Вот как описывала это событие одна из столичных газет:
"У Дома союзов шпалерами выстраиваются пулеметчики. Не по-осеннему жарко. Оркестр Большого театра под управлением знаменитого Вячеслава Сука играет траурный марш Шопена. После марша - партийный гимн "Интернационал". Траурная колесница медленно трогается".
Первым за скорбной колесницей шел человек, для которого эта утрата была невосполнимой, для которого это была не просто потеря друга, а потеря любимой женщины, без которой борьба-не борьба и жизнь - не жизнь. Ну, кто теперь ему скажет: "Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, и только бы видеть тебя, иноща говорить с тобой было бы радостью"? Кто, забыв о женской гордости, воскликнет на весь белый свет: "Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно"?!
Когда шедшая неподалеку от Ленина Александра Коллонтай взглянула на Ильича, она была ошеломлена. "Ленин был потрясен, - написала она в тот же вечер в своем дневнике. - Когда мы шли за гробом Инессы, Ленина невозможно было узнать. Он шел с закрытыми тазами, и, казалось, вот-вот упадет".
Поразительно, но через четыре года Коллонтай вернулась к этой записи и дополнила ее провидческими словами: "Смерть Инессы Арманд ускорила смерть Ленина: он, любя Инессу, не смог пережить ее уход".
Надо сказать, что в этой непростой ситуации исключительно деликатно вела себя Надежда Константиновна Крупская. Она видела, как страдает муж, понимала, что сейчас ему не до нее, что помочь ему может только время. Спустя полгода, когда Владимир Ильич пришел в себя от перенесенного удара, он снова, как это было принято раньше, решил позаботиться об Инессе. Не доверяя телефону, он собственноручно написал председателю Моссовета обеспокоенную записку:
"Дети Инессы Арманд обращаются ко мне с просьбой, которую я усердно поддерживаю. Не можете ли Вы распорядиться о посадке цветов на метиле Инессы Арманд? То же-о небольшой плите или камне?
Если можете, черкните мне, пожалуйста, через кого (через какие учреждения или заведения) Вы это сделали, чтобы дети могли туда дополнительно обратиться, проверить, дать надпись и т.п.
Если не можете, пожалуйста, черкните тоже: может быть, мне следует написать куда-либо, и не знаете ли куда?"
И еще... Сразу после кончины Ильича, когда еще не был решен вопрос о строительстве мавзолея, ходили упорные слухи, что Крупская предлагала похоронить Ленина рядом с Инессой Арманд. Что и говорить, это было бы не просто благородным поступком, а стало бы великолепным памятником любви, верности и преданности не только до гроба, но и за гробом.
Вчерашние соратники Ильича эту идею, конечно же, отвергли. О какой там верности и преданности речь, если впереди их ждали бесконечные выяснения отношений, предательство, гнусность, подлость и грязь?!
ПОЩЕЧИНА ЛУБЯНКЕ ОТ РУССКОГО БАНДИТА
"ЧЕРТ С ТОБОЙ, ЧТО ТЫ ЛЕВИН"
Одна буква! Всего одна буква "в" вместо буквы "н". Но если бы Ильич произнес ее более четко, а бандит не был туговат на ухо, судьба революции, страны, да и всей истории как таковой могла быть совсем иной. Если бы Ленин был убит, то Сталин, Троцкий и Зиновьев наверняка бы перессорились и перестреляли друг друга. Деникин и Колчак вошли бы в Москву, Юденич - в Петроград, и Россия пошла бы другим путем.
Вот он, истинный парадокс истории: судьба России находилась в руках отпетого бандита. Но - недолго. Он свой шанс упустил и заплатил за это своей жизнью.
А все началось с того, что у Надежды Константиновны Крупской обострилась тяжелая форма базедовой болезни. Ильич заметно помрачнел, стал грустным и понурым. Первым на это обратил внимание Бонч-Бруевич. Он заметил, что Ленин часами сидит над одной и той же бумагой, как будто изучая ее, а на самом деле не видя ни одной буквы. Он не пил свой любимый чай, почти ничего не ел, перестал следить за своей внешностью, запустил бороду и не подравнивал усы.
Ленин любил и умел красиво завязывать галстуки, следил за тем, чтобы воротничок был чистым и свежим, а тут вдруг стал появляться с какой-то селедкой вместо галстука, не говоря уже о воротничке, при взгляде на который хотелось отвести глаза.
-Что с вами?-преодолевая чувство неловкости, на правах не столько ближайшего сотрудника, сколько старого товарища спросил Владимир Дмитриевич. - Вы не больны? Не дает ли себя знать пуля, которую отказались извлекать врачи?
-Да ну ее к черту, эту пулю, - отмахнулся Ленин. - Если бы дело было в ней, а значит, во мне, я бы терпел. А тут! - едва не всхлипнул он. - Самое ужасное, что я ничем не могу помочь! - стукнул он кулаком по столу. - Нет ничего хуже, чем видеть, как страдает близкий человек, а ты - дурак дураком, только вздыхаешь да просишь, поелику возможно, держать себя в руках. Надя плоха, - пряча повлажневшие глаза, вздохнул он. - Ей все хуже и хуже, - печально сказал он и отвернулся к стене.
- А что говорят врачи?
- Что они могут сказать?! Необходим длительный отдых и квалифицированное лечение, желательно за границей. Надо же, за границей! - возмущенно вскинул он руки. - За какой границей? Они хоть на карту смотрели? С юга - Деникин, с востока - Колчак, с севера - Юденич, с запада - Петлюра... М-да, прижали нас основательно, - подбежал он к карте и начал переставлять флажки.
- И все же Надежде Константиновне необходим отдых, - решился поддержать врачей Бонч-Бруевич. - Лекарства лекарствами, что сможем, достанем. А вот отдых не заменить ничем. К морю бы ее или в горы, - сочувственно вздохнул он, - но туда не пробиться. А что, если организовать что-то вроде санатория где-нибудь в Подмосковье?
- О чем вы говорите? Какой санаторий? - досадливо отмахнулся Ленин. - Ни о каком отдыхе она и слышать не хочет. Я пытался уговорить ее просто прогуляться в каком-нибудь парке, вроде Нескучного сада или Сокольников, так она обозвала меня моционистом. Слово-то какое придумала, дескать, делать тебе нечего, не знаешь, чем себя занять, кроме как моционом на свежем воздухе.
- А что! - встрепенулся Бонч-Бруевич. - Хорошая идея!
- Какая идея? О чем вы?
-О Сокольниках. И близко, и место хорошее, и администрация там надежная. Я вот о чем, - торопливо продолжал он. - В Сокольниках есть так называемая лесная школа, детишки там и учатся, и живут. Столовая есть, спальни теплые, охрану организуем. Там даже есть телефон! - в качестве последнего довода воскликнул он. - Всегда можно позвонить и справиться о самочувствии Надежды Константиновны.
- Да? - начал сдаваться Ильич. - Это действительно близко?
- Полчаса на машине. Навещать можно хоть каждый день.
- А что, - азартно потер руки Ленин. - И близко, и телефон, и свежий воздух. Он там взаправду свежий? - придирчиво уточнил он. - Ни заводов, ни фабрик поблизости нет?
- Какие заводы? Помилуйте, Владимир Ильич, там же лесопарковая зона. Трамвай, правда, поблизости ходит, но от него никакого вреда.
- Да? Ко всем прочим удобствам еще и трамвай? Считайте, что трамваем вы меня доконали, - заметно повеселел Ильич. - Теперь дело за малым: идите и уговорите Надежду Константиновну.
- Я? - чуть не уронил очки Бонч-Бруевич. - Почему я? Я не смогу.
- Но меня же вы уговорили, - плутовато улыбнулся Ленин.
- Нет, Владимир Ильич. Нет, нет и нет, - замахал руками Бонч-Бруевич. - Женщин я уговаривать не умею.
- Так уж и не умеете? - лукаво прищурился Ильич. - А как же?..
- Прошу вас не продолжать, - густо покраснел многолетний товарищ Ленина.
- Хорошо, Владимир Дмитриевич. Хорошо, - резко изменил тему Ленин.
-Давайте сделаем так: я попробую поговорить с Надеждой Константиновной, а вы поезжайте на разведку. Загляните по какому-нибудь поводу в эту школу, хорошенько все посмотрите, разузнайте что и как, поинтересуйтесь, как там организовано питание, есть ли врач или хотя бы медсестра, каковы условия проживания, достаточно ли дров и все такое прочее. Но никому ни слова, почему вы этим интересуетесь! Вы поняли? Никому! Директор там человек надежный?
- Вполне. Фанни Лазаревну я знаю много лет.
- Так вот ни одна живая душа, кроме нее, не должна знать о нашем плане. И еще! - хлопнул он себя по лбу. - Дороги. Тщательно разведайте дороги, которые ведут к этой школе. Это на тот случай, чтобы при необходимости мы могли по одной дороге приехать, а по другой уехать.