И всё же антиправительственные выступления очень скоро пошли на убыль. А 25 октября – через восемь дней после опубликования царского Манифеста – всероссийская стачка прекратилась.
В конце октября 1905 года Ольга Маяковская отправила письмо сестре Людмиле:
"Я купила себе книги: "Положение женщины в настоящем и будущем", "Долой социал-демократов!", "Социализм в Японии", "О программе работников", "Что такое рабочий день?", "Идеи марксизма и германская рабочая партия", "Об избирательном праве", "Буржуазия, пролетариат и коммунизм", "Среди людей", "Мозг и душа". Подобных книг купил себе и Володя 10 штук…
Сегодня я всё утро… ходила по домам собирать на сходку. Я маме сказала, что я иду на сходку, и мама разрешила, это очень приятно".
1 ноября мать тоже написала письмо Людмиле. В нём были и такие строки:
"В Кутаисе на бульваре ораторы говорили речи по поводу манифеста. Оля и Володя ходили слушать, но обошлось тихо, без казаков".
То, что мать "разрешила" детям побывать на сходке, лишний раз свидетельствует о том, что к революционерам она относилась весьма сочувственно.
Вечером того же дня царь Николай записал в дневнике:
"7 ноября. Вторник. Холодный ветреный день…
Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губ."
Новым знакомцем царской семьи стал крестьянин Григорий Ефимович Распутин (Новых), родившийся в 1869 году в селе Покровском Тобольской губернии в семье ямщика Ефима Яковлевича Распутина и Анны Васильевны Паршуковой. Григорий много странствовал по России, а в начале двадцатого столетия объявился в Санкт-Петербурге, где вскоре стал известен как "старец", "юродивый", "божий человек". Тогда же, по словам его дочери Матрёны, он стал брать "первые уроки письма и чтения". Познакомившись с царской семьёй, стал помогать царевичу Алексею бороться с гемофилией, болезнью, с которой тогдашняя медицина справиться не могла. А по стране начала тихо распространяться молва о том, что на российском властном Олимпе появился первый Хам – из тех, кого предсказывал Дмитрий Мережковский.
В это время (12 ноября) из Кутаиса в Москву полетело письмо – Александра Алексеевна Маяковская писала дочери:
"Оля занимается в гимназии, а Володя только бегает на сходки. Сейчас тоже побежал в гимназию, несмотря, что уже вечер. Он присоединился к группе шестиклассников, к ним приходит студент и читает им новые книги. Володя очень этим интересуется, он у нас большак, сильно идёт вперёд, и удержать не могу".
Надо полагать, что отец гимназиста Маяковского тоже был в курсе того, что его сын "бегает на сходки" и "очень интересуется" книгами антиправительственного толка.
В ноябре 1905 года Володя Маяковский тоже отправил письмо сестре Людмиле:
"Дорогая Люда!
Пока в Кутаиси ничего страшного не было, хотя гимназия и реальное забастовали, да и было зачем бастовать: на гимназию были направлены пушки, а в реальном сделали ещё лучше. Пушки поставили во двор, сказав, что при первом возгласе камня не оставят на камне. Новая "блестящая победа" была совершена казаками в городе Тифлисе. Там шла процессия с портретом Николая и приказала гимназистам снять шапки. На несогласие гимназистов казаки ответили пулями. Два дня продолжалось это избиение. Первая победа над царскими башибузуками была одержана в Гурии, этих собак там было убито около двухсот.
Кутаис тоже вооружается, по улицам только и слышны звуки Марсельезы".
Песню, которую любил распевать дома Маяковский-старший, теперь пел весь город Кутаис.
Вооружённое восстание
14 ноября 1905 года начался мятеж на крейсере "Очаков" и других кораблях Черноморского флота. Во главе взбунтовавшихся моряков встал капитан второго ранга Пётр Петрович Шмидт, объявивший себя командующим флотом. Но его командование продолжалось недолго – уже на следующий день восстание было подавлено.
В Москве обстановка тоже накалилась до предела. Владимир Джунковский, ставший к тому времени московским губернатором, писал:
"7 декабря начались волнения. Советом народных депутатов была объявлена с 12 часов дня общая политическая забастовка, долженствовавшая перейти во всеобщую, так как предполагалось, что днём позже к ней должны примкнуть Петербург и затем вся Россия.
Но день прошёл, петербургские газеты продолжали выходить, междугородный телефон работал, функционировала и Николаевская ж. д., даже рабочие Путиловского, этого передового завода, продолжали ещё работу, об остальных и говорить нечего. Этот индифферентизм Петербурга ещё больше озлобил московских забастовщиков и придал им дерзости и энергии для дальнейшей борьбы в надежде, что они одни смогут достичь желаемых результатов. Они и не остановились поэтому перед решением начать вооружённое восстание".
И оно началось.
Поэт-бунтарь Константин Бальмонт, только что вернувшийся из-за границы, сразу включился в события, которые развернулись на Пресне. Впрочем, самому ему казалось, что ничего особо "активного" в его поведении нет. Просто он…
"… принимал некоторое участие в вооружённом восстании Москвы, больше – стихами".
Однако его жена, Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт, в воспоминаниях написала, что в 1905 году её муж…
"… страстно увлёкся революционным движением, …все дни проводил на улице, строил баррикады, произносил речи, влезая на тумбы".
Мало этого, в его кармане всегда был заряженный пистолет.
В воскресенье 11 декабря царь Николай записал в дневнике:
"Вчера в Москве произошло настоящее побоище между войсками и революционерами. Потери последних большие, но не могли быть точно выяснены".
Генерал-губернатор Москвы Пётр Дурново, видя, что имевшимися в его распоряжении силами с восстанием не справиться, обратился за помощью в Санкт-Петербург. И 15 декабря в первопрестольную прибыл Семёновский полк. Его командир, полковник Георгий Александрович Мин, отдал приказ:
"Арестованных не иметь, пощады не давать".
Власть демонстрировала силу. Элитное воинское подразделение без суда и следствия начало терроризировать и убивать гражданских лиц, многие из которых к вооружённому восстанию не имели никакого отношения. Было безжалостно расстреляно более 150 человек. И уже в понедельник 19 декабря Николай Второй записал в дневнике:
"В Москве, слава Богу, мятеж подавлен силою оружия. Главное участие в этом приняли: Семёновский и 16-й пех. Ладожский полки".
В ночь на 1 января 1906 года Константину Бальмонту пришлось сесть в поезд, покинуть Россию и отправиться в Париж. На этот раз в настоящую эмиграцию. Но и там российская охранка внимательно за ним следила. И было из-за чего. Ведь во Франции он написал стихотворение "Наш царь", в котором самодержцу припоминалось и поражение в русско-японской войне и злодеяния против собственного народа:
"Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,
Наш царь – кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму темно.
Наш царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, под суд, расстрел.
Царь – висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, да дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать – Ходынкой,
Тот кончит, встав на эшафот".
Вскоре из-под пера Бальмонта вышло стихотворение "Николай Последний", начинавшееся словами:
"Ты должен быть убит,
Ты стал для всех бедой..".
Читали ли Маяковские эти бальмонтовские строки, неизвестно. Но в ту пору из-за рубежа в Россию нелегальная литература шла нескончаемым потоком, весь Кутаис был пропитан революционной атмосферой, да и сам кутаисский губернатор Старосельский относился к смутьянам весьма сочувственно.
Во вторник 10 января царь Николай записал в дневнике:
"Утро было очень занятное. Завтракал Мин, произведённый в ген. – майоры с зачислением в свиту. Он рассказывал много про Москву и про подавление мятежа; он показывал нам образцы взятых полком револьверов и ружья".
Полковник Георгий Мин был не только произведён в генерал-майоры. Он получил ещё и денежную премию "с присовокуплением царского поцелуя" за подавление вооружённого мятежа.
Николай Второй, продолжавший относиться к смутьянам и бунтарям весьма неблагожелательно, через несколько дней сделал в дневнике такую запись:
"Вот о ком считаю нужным сказать крепкое слово – это о кутаисском губернаторе Старосельском. По всем полученным мною сведениям, он настоящий революционер…".
В январе 1906 года Владимира Старосельского с его высокого поста сместили и выслали на Кубань. Власти Кутаисской губернии благоволить бунтарям перестали.
Глава третья
Приобщение к бунтарству
Трагедия семьи
В своих воспоминаниях Александра Алексеевна Маяковская рассказала о той ситуации, что сложилась в начале 1906 года:
"Люда подробно писала нам о событиях в Москве: о похоронах Баумана, о боях на Пресне… Володя и Оля писали ей о демонстрациях и забастовках в Кутаисе. Занятия всюду прекратились, и мы ждали Люду домой в конце февраля".
И тут произошло событие, в корне изменившее жизнь всей семьи – с Владимиром Константиновичем Маяковским случилась беда. Александра Алексеевна с горечью писала:
"Он готовился сдавать дела багдадского лесничества, так как получил назначение в кутаисское лесничество. Мы радовались, что будем жить все вместе. Но это не осуществилось.
Владимир Константинович сшивал бумаги, уколол палец иголкой, и у него сделался нарыв. Он не обратил на это внимания и уехал в лесничество, но там ему стало ещё хуже. Вернулся он в плохом состоянии. Операцию было уже поздно делать. Ничем нельзя было помочь…".
В "Я сам" об этом сказано так:
"Умер отец. Уколол палец (сшивал бумаги), заражение крови. С тех пор терпеть не могу булавок".
Багдадский лесничий ушел из жизни 19 февраля 1906 года. Володе Маяковскому было двенадцать с половиной лет. Сестра Людмила писала:
"Володя самый младший, но почти взрослый по своему развитию… Распоряжался на похоронах, обо всём хлопотал, не растерялся. Он сразу почувствовал себя мужчиной, заботливо и внимательно относился к нам. С этого времени Володя стал серьёзней, характерная складка на лбу обозначилась едва заметной линией. Смерть отца на всю жизнь осталась неизгладимой. Всё изменилось".
Это, пожалуй, единственное свидетельство того, как отреагировал Володя Маяковский на семейную трагедию. Взрослые были поражены спокойствием двенадцатилетнего подростка. Но сам он через семь лет скажет стихотворцу Николаю Асееву, что смерть отца его ошарашила. А ещё через два года напишет в поэме "Облака в штанах": "а самое страшное видели – лицо моё, когда я абсолютно спокоен?"
На самом деле, сердце сына почившего лесничего разрывалось. Кончина отца была воспринята им как угасание солнца и наступление кромешной тьмы. Он изо всех сил подбадривал мать и сестёр, но на душе его было очень скверно.
Семейная трагедия коснулась и статуса гимназиста Маяковского – его сразу освободили от платы за обучение. Но учиться он лучше не стал – тройки и двойки появлялись всё чаще. Третий класс гимназии был закончен с одной пятёркой (по рисованию) и несколькими четвёрками. Всё остальное – тройки. А по латинскому языку и вовсе требовалась переэкзаменовка. В автобиографии об этом говорится:
"Перешёл в четвёртый класс только потому, что мне расшибли голову камнем (на Рионе подрался), – на переэкзаменовках пожалели".
В самом начале марта 1906 года Коба Джугашвили организовал в Кутаисе дерзкий экспроприаторский акт. На одной из людных улиц вооружённая банда Симона Тер-Петросяна (партийная кличка – Камо) напала на банковскую карету. Кучер был убит, кассир ранен. Экспроприаторы скрылись, прихватив с собою 15 тысяч рублей, которые были тут же в винных бутылках переправлены в Санкт-Петербург – Леониду Красину, на нужды социал-демократической партии.
Семья Маяковских в тот момент очень нуждалась. Александра Алексеевна Маяковская писала:
"Мы остались совершенно без средств; накоплений у нас никогда не было. Муж не дослужил до пенсии один год, и потому нам назначили только десять рублей пенсии в месяц. Я послала заявление в Петербург, в Лесной департамент, о назначении полной пенсии. Распродали мебель и питались на эти деньги".
В "Я сам" об этом же:
"Благополучие кончилось. После похорон отца – у нас 3 рубля. Инстинктивно, лихорадочно мы распродали столы, стулья. Двинулись в Москву. Зачем? Даже знакомых не было".
Зато в Москве проживала и училась сестра Людмила. На семейном совете было решено, что лучше всем быть вместе.
13 июня мать написала прошение, и Владимира Маяковского отчислили из Кутаисской гимназии. Затем, по словам Александры Алексеевны:
"Распродав вещи и заняв у хороших знакомых двести рублей на дорогу, мы двинулись в Москву. Наша добрая знакомая при этом сказала: "Отдадите, когда дети закончат образование "".
20 июля 1906 года семья Маяковских покинула Кутаис.
Ситуация в России
В стране по-прежнему было очень неспокойно. Московский губернатор Владимир Джунковский писал:
"В последних числах мая месяца и в начале июня стали учащаться случаи волнений и беспорядков в войсках. Революционная пропаганда проникла и в казармы…
18 июня в Севастополе был убит адмирал Чухнин в тот момент, как собирался сесть в катер. Это была очень большая потеря для флота. Чухнин был выдающийся моряк и честнейший человек".
Убийство командующего Черноморским флотом Григория Павловича Чухнина организовал Борис Савинков, заместитель главы Боевой организации эсеров. Чухнин карался за то, что утвердил смертный приговор Петру Шмидту и другим руководителям восстания на крейсере "Очаков".
Владимир Джунковский:
"3 июля в Нижнем саду в Петергофе в 10 часов вечера на глазах многочисленной публики был убит генерал-майор Козлов. Убийца, социал-революционер, объяснил, что принял его за Трепова. На последнего это произвело очень тяжёлое впечатление".
Генерал Сергей Владимирович Козлов действительно очень походил на генерал-губернатора Санкт-Петербурга Дмитрия Трепова. Покушавшийся эсер Васильев был казнён.
В самом конце драматичного месяца июля Маяковские прибыли в Москву. Александра Алексеевна писала:
"1 августа 1906 года мы навсегда поселились в Москве".
"Я сам":
"Остановились в Разумовском. Знакомые сёстры – Плотниковы. Утром паровиком в Москву. Сняли квартирёнку на Бронной".
Александра Алексеевна:
"Нашли квартиру на углу Козихинского переулка и Малой Бронной улицы, в доме Ельцинского, на третьем этаже.
Пришли в пустую квартиру. Нужно было занять денег у знакомых, чтобы купить самую необходимую мебель. Кое-что дали знакомые".
Владимир Джунковский:
"В августа получено было известие о покушении на варшавского генерал-губернатора генерал-адъютанта Скалона – брошено было 6 бомб, когда он проезжал в коляске. Убит был околоточный надзиратель и посторонний. Ранено несколько человек. Скалон остался невредим".
Покушение на Георгия Антоновича Скалона организовала Польская социалистическая партия. Покушавшиеся три женщины бомбы бросали с балкона дома, мимо которого проезжал экипаж. Среди раненых был и ребёнок.
7 августа Маяковские отправились во второй полицейский участок Арбатской части, и их прописали в доме № 18/11.
А через несколько дней был совершен ещё один террористический акт. Владимир Джунковский высказался о нём так:
"12 августа совершено было неслыханное по своей дерзости и бесчеловечности покушение на П.А.Столыпина".
Что произошло?
Глава российского правительства и министр внутренних дел Пётр Аркадьевич Столыпин принимал посетителей у себя на даче (на Аптекарском острове Санкт-Петербурга). В четвертом часу подкатили карета и ландо (коляска с открывающимся верхом). Из кареты вышли трое мужчин, двое – в форме жандармских офицеров, третий – во фраке и с тяжёлым портфелем в руках. Оттолкнув старика-швейцара, они стремительно прошли в приёмную.
В 15 часов 16 минут (время запечатлели остановившиеся часы) произошёл взрыв чудовищной силы. За ним прогремел второй – в ландо сдетонировали две бомбы, приготовленные как запасные, резервные, на всякий случай.
Погибли 29 человек, более 70 получили ранения различной тяжести.
Теракт был организован и проведён петербургским "Союзом эсеров-максималистов".
Петра Столыпина защитил дубовый стол. Но пострадали его дети – 14-летняя дочь Наташа и 3-летний сын Аркадий, которых взрывной волной выбросило с балкона на землю. Их няня погибла. У дочери Столыпина были раздроблены кисти ног, и она несколько лет не могла ходить. У сына оказалось перебитым бедро, были лёгкие ранения головы. По словам его сестры Марии, он долго страдал:
"Маленький Аркадий несколько дней совершенно не мог спать. Только задремлет, как снова вскакивает, с ужасом озирается и кричит: "Падаю, падаю!" Потом он спрашивал: "Что, этих злых дядей, которые нас скинули с балкона, поставили в угол? ""
Ставить в угол было некого – "злые дяди", боевики, были разорваны в куски. Но организаторов теракта нашли и судили, приговорив к смертной казни через повешение. Впрочем, одной из приговорённых, красавице-эсерке Наталье Климовой, смертную казнь вскоре заменили бессрочной каторгой. Запомним эту фамилию – Климова – она на пути нашего героя ещё объявится.
Бомбы для этого теракта были изготовлены в динамитной мастерской "Боевой технической группы" Леонида Красина, располагавшейся в квартире писателя Максима Горького. Охранял мастерскую Симон Тер-Петросян (партийная кличка – Камо). Как видим, знакомые всё лица – почти все эти люди имели отношение к кровавой мартовской экспроприации в городе Кутаисе.
После взрыва на Аптекарском острове был принят закон о военно-полевых судах – дела о террористических актах стали рассматривать в течение 48 часов, а смертные приговоры приводить в исполнение в течение суток. Чрезвычайность подобных жестких мер Столыпин оправдывал тем, что, дескать, нельзя "щепетильничать", когда террористы входят в твой дом.
Всего военно-полевыми судами было вынесено 1102 смертных приговора.