* * *
Внимательно и любовно относился Яков Михайлович к бойцам, охранявшим Кремль, часто с ними беседовал, интересовался их бытом, условиями службы. Спрашивал, что пишут им из дому, выступал на собраниях. Недаром красноармейский клуб в Кремле назвали клубом имени Я. М. Свердлова.
Сижу я как-то и комендатуре, вдруг двери настежь, на пороге Яков Михайлович, а за ним часовой с винтовкой наперевес. Не успел я и рта раскрыть, как боец рапортует:
– Товарищ комендант Кремля! Мною задержана подозрительная личность без пропуска возле квартиры председателя ВЦИК товарища Свердлова. Означенная личность доставлена в ваше распоряжение. Я вскочил.
– Да ты, – говорю, – такой-сякой, кого задержал? Ведь это же и есть Яков Михайлович, председатель ВЦИК товарищ Свердлов!
Часовой оторопел. На лбу у него даже пот выступил. Стоит, переминается с ноги на ногу, смотрит то на меня, то на Якова Михайловича, вконец растерялся. А Яков Михайлович хохочет.
– Ну, – говорю часовому, – придется тебя, голубчик, суток на десять посадить за такое дело, чтобы знал в другой раз, как председателя ВЦИК водить по Кремлю, направив ружье в спину.
Яков Михайлович сразу посерьезнел.
– Постойте, товарищ Мальков, постойте. За что вы, собственно говоря, собираетесь товарища наказывать? Он прав. Ведь у меня на лбу не написано, что я председатель ВЦИК, а пропуска с собой действительно не было. Товарища надо не наказывать, а объявить ему благодарность за революционную бдительность.
Так-то!
Я вытянулся:
– Слушаю, Яков Михайлович. Есть объявить часовому благодарность за революционную бдительность.
– Ну вот, это другое дело, – улыбнулся Яков Михайлович.
– Так, как, товарищ конвоир, – повернулся он к часовому, – могу я теперь идти?
И, пожав часовому руку, Яков Михайлович вышел из комендатуры.
Бесконечное количество народу шло к Якову Михайловичу с разнообразнейшими делами. Бывая у него, я постоянно встречал в его приемной секретарей губкомов, уездных и районных комитетов партии, руководителей низовых партийных организаций. К Якову Михайловичу шли вожаки рождавшегося в те годы комсомола, председатели губернских и уездных исполкомов Советов, командующие армиями и дивизиями, председатели совнархозов и директора предприятий, партийные, советские, хозяйственные, военные руководители всех степеней и рангов, десятки рядовых членов партии, бесчисленные делегации рабочих и крестьян.
Здесь, в кабинете Якова Михайловича, рабочий-большевик становился комиссаром полка или дивизии, руководителем Советской, сласти: района или уезда; старый член партии – руководителем главка, членом коллегии наркомата, членом Реввоенсовета армии или фронта.
За бесконечной грудой важных дел Яков Михайлович ни на минуту не упускал из поля своего зрения повседневных вопросов кремлевского обихода, постоянно оказывал помощь нуждавшимся товарищам, следил за жизненным укладом Кремля. Чуть не ежедневно раздавались телефонные звонки Якова Михайловича, и я получал четкие, конкретные указания, задания, распоряжения. Зачастую мне вручали коротенькие записки:
"20 сентября 1918 г.
Коменданту Кремля.
Считаю целесообразным мебель для квартир в Вознесенском монастыре получать из дворцового имущества. Предлагаю за мебелью и обращаться туда.
Я. Свердлов".
Или:
"1 октября 1918 г.
Коменданту Кремля.
Прошу предоставить кремлевский оркестр для похорон т. В. М. Бонч-Бруевич.
Я. Свердлов".
Еще:
"11 декабря 1918 г.
Тов. Мальков.
Необходимо, предоставить квартиру т. Бокию. С т. Бонном сговоритесь сейчас же.
Я. Свердлов".
И еще:
"6 февраля 1919 г.
Коменданту Кремля.
Прошу выдать подателям делегатам жел.-дор. рабочих 25 фунтов хлеба.
Я. Свердлов".
Сколько их было, таких немногословных, лаконичных записок…
* * *
Постоянное, живое участие Якова Михайловича в делах комендатуры стало таким привычным, что казалось, будто иначе и быть не может. Но вот, вернувшись в первых числах марта 1919 года из поездки на Украину, Яков Михайлович тяжело заболел.
Днем 16 марта 1919 года я заканчивал уборку помещения круглого зала в помещении ВЦИК, где должен был открыться VIII съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). Ну что ж, кажется, все готово. Стены увиты гирляндами зелени, празднично алеют знамена, плакаты, тяжелыми складками свисает со стола президиума пунцовая скатерть. В глубине сцены – бюсты Маркса и Ленина.
Да, готово все. Вот еще телефон. Закончена ли подводка? Подхожу к аппарату. Звонок. Ага, значит, уже работает. Снимаю трубку.
– Павел, ты?
Чей это голос? Аванесов? Не может быть! Никогда так не дрожал, не прерывался голос Варлама Александровича.
– Что случилось? – кричу в телефон, охваченный внезапной тревогой.
В ответ слышится глухой, сдавленный голос:
– Да, это я, Аванесов… Яков Михайлович… Пять минут назад…
Без сил, без мыслей я рухнул на стул. Горло свела мучительная спазма, глаза застлал какой-то туман.
…Два дня спустя, 18 марта 1919 года, мы хоронили Якова Михайловича Свердлова. У подножия Кремлевской стены, в самом центре Красной площади, зияла свежая могила. Замерли в горестном молчании десятки тысяч людей, заполнивших из края в край огромную площадь. На могильный холм поднялся Владимир Ильич Ленин.
– Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы…
В Кремле, в круглом зале здания ВЦИК, названном отныне Свердловским, я увивал черным крепом алые полотнища знамен и лозунгов. Открывался VIII съезд РКП(б). В гробовой тишине зазвучали скорбные слова Ильича:
– Товарищи, первое слово на нашем съезде должно быть посвящено товарищу Якову Михайловичу Свердлову…
Калинин
Две недели спустя, 30 марта 1919 года, председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета был избран Михаил Иванович Калинин.
Прошло еще несколько дней, и Михаил Иванович переехал из Питера, где до этого работал, в Москву. Квартиру для него в Кремле подобрали сразу, в Кавалерском корпусе, но она была не в порядке, требовала ремонта, и Калинин поначалу поселился у одного из своих товарищей, тоже из старых питерцев.
Прямо надо сказать, ремонт двигался не очень быстро: то рабочих нет, то материалов. День проходит, другой, неделя, квартира Калинина все не готова. А Михаил Иванович молчит. Хоть бы раз позвонил, напомнил, обругал кого-нибудь, так нет! Живет с семьей в одной комнатке у товарища и молчит. Очень деликатный и обходительный человек. Никогда для себя ничего не требовал.
Прошла этак неделя с небольшим – звонок. Калинин вызывает. Ну, думаю, будет мне за ремонт! Заранее ответ подготовил – дело-то действительно по тем временам не простое.
Пришел к Михаилу Ивановичу, только он о квартире ни слова: пойдем, говорит, по Кремлю, покажи, как у тебя охрана организована, где какие посты стоят, как бойцы живут, на чем спят, чем питаются.
Пошли. Михаил Иванович все обошел, все облазил, на стену кремлевскую взбирался, всюду побывал. Возле курсантов, стоявших на часах, не раз останавливался и с некоторыми подолгу беседовал, расспрашивал обстоятельно, дотошно: и про то, как несут службу, не трудно ли, и про учебу, и что кому из дому пишут, и про харч кремлевский.
Разговаривал Михаил Иванович с курсантами здорово. Ему было все едино: рабочий ли перед ним, одетый в красноармейскую шинель, крестьянин ли. И с тем и с другим Калинин моментально находил общий язык. Он великолепно знал жизнь, условия труда, всякие там профессиональные тонкости любого собеседника, будь то слесарь, токарь или крестьянин. Обстоятельно, с большой мудростью и неизменным юмором отвечал на любой, порой самый заковыристый вопрос. Я видел, как прямо расцветали лица курсантов во время беседы с Калининым.
И только когда мы кончили обход, Михаил Иванович как бы невзначай спросил:
– Ну, а как там с квартирой моей, скоро ремонт закончат?
Я стал было объяснять, а он руками замахал:
– Да ведь я так, к слову, мне что? Вот только перед товарищем неудобно. У него семья, квартира небольшая, а тут еще я с целой оравой. Живу и живу.
Еще дня три-четыре прошло, вызывает Ильич:
– Что там у Калинина с квартирой? Скоро ремонт закончите? Знаю я вас – на вас не нажмешь, без конца копаться будете. Калинин – человек скромный, он небось не требует, а просит, вот вы и тянете. Кончать ремонт надо…
Только мы зря не тянули. Действительно трудно было с ремонтом, делали, как могли, в, чуть закончили, я сразу доложил Михаилу Ивановичу, и он переехал в свою квартиру.
Прием у Калинина был очень большой – бесчисленные делегации и ходоки шли со всей страны к Всероссийскому старосте. Особенно много приезжало крестьян. Каждый хотел повидаться непременно с "самим Калининым", и почти каждого Михаил Иванович стремился сам принять.
Дежурные в бюро пропусков у Троицких ворот сбились с ног. Пойди разбери: кому давать пропуск, кому нет. Вроде каждому, кто идет к Калинину, надо дать пропуск, но давать каждому нельзя, мало ли кто под видом ходока пролезет в Кремль? Выход из положения нашел сам Михаил Иванович. Он перенос свою приемную из Кремля на Моховую, в 4-й Дом Советов, что против Троицких ворот, где и сейчас находится приемная Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Туда к Калинину мог прийти каждый, у кого была нужда в председателе Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, кто хотел встретиться, побеседовать с Всероссийским старостой.
Ежедневно, энергично постукивая по тротуару своей неизменной палочкой, шагая быстро и решительно, направлялся Михаил Иванович Калинин из Кремля в свою приемную, ежедневно сюда стекались десятки и сотни людей со всей страны, рассказывали, искали совета, просили помощи. И ни один вопрос, ни одна просьба не оставались без ответа.
Как-то месяц или два спустя после избрания Калинина председателем ВЦИК я вошел к нему, чтобы доложить кое-какие дела по комендатуре.
– Знаешь, Мальков, – перебил меня Михаил Иванович, – ты уж докладывай лучше все свои вопросы секретарям ВЦИК. Они знают все твои дела досконально, сами разберутся, а мне со всем этим наново знакомиться надо. Не возражаешь?
Так и пошло: делами комендатуры Калинин заниматься не стал, и я докладывал все больше секретарям ВЦИК, или Феликсу Эдмундовичу.
Взрыв в Леонтьевском переулке
…25 сентября 1919 года в помещении Московского комитета РКП(б), в Леонтьевском переулке, собрался московский партийный актив, Заседание открыл секретарь МК РКП(б) Владимир Михайлович Загорский. Первым был заслушан доклад одного из руководителей московских большевиков в 1917 году, старейшего члена партии, заместителя Народного комиссара просвещения, крупного советского ученого-историка Михаила Николаевича Покровского о вражеской деятельности и ликвидации "Национального центра".
Я был на заседании актива. Когда Покровский закончил доклад и актив перешел к очередным делам, мне пришлось уйти. Надо было возвращаться в Кремль, сегодня же решить ряд срочных вопросов.
Когда я вышел из здания МК, уже стемнело, наступил вечер. Разыскав в темноте свою машину (уличные фонари не горели, переулок освещался слабым светом, падавшим из окон близлежащих домов), стоявшую невдалеке, я уселся на переднее сиденье. Шофер вылез и принялся ожесточенно крутить заводную рукоятку. Машина, открытый "Паккард", как назло, не заводилась.
Я собрался было выйти из машины и помочь шоферу, как вдруг блеснула ослепительная вспышка и вечернюю тишину рванул оглушительный грохот. Из окон соседних домов с дребезгом посыпались стекла.
Ничего еще не соображая, не поняв еще толком, что произошло, я рывком махнул через дверцу машины и кинулся к зданию МК, откуда вышел всего несколько минут назад, где остались мои товарищи, мои боевые друзья, актив московской партийной организации большевиков…
Ни в одном из окон Московского комитета РКП(б) свет не горел. Да и были ли окна, был ли дом?.. В сгустившемся внезапно мраке передо мной высилась страшная, изуродованная стена, зиявшая пустыми глазницами выбитых окон. На голову, на плечи оседало густое облако кирпичной пыли, трудно было дышать, под ногами хрустело стекло. Из глубины дома неслись приглушенные стоны, крики о помощи, чьи-то рыдания…
Я попытался проникнуть в здание – тщетно. Вход засыпало, ничего в темноте нельзя было разобрать. Тогда я бросился к машине. Шофер, дрожа, сидел за рулем. Мотор работал. Когда он его завел, ума не приложу. Я велел ему мчаться в Моссовет – ведь рядом! – позвонить в ЧК Дзержинскому, в Кремль, вызвать пожарных и скорее возвращаться назад, а сам побежал в ближайший дом в надежде раздобыть хоть какую-нибудь лампу.
Между тем безлюдный до того переулок ожил. Со всех сторон раздавались голоса, неистово хлопали двери соседних домов, по тротуарам, по мостовой к месту катастрофы бежали десятки людей.
Я торопился, медлить было нельзя. Кто знает, не скрываются ли в густевшей толпе преступники, совершившие злодеяние, не готовят ли они новый удар, стремясь добить тех, кто чудом уцелел в полуразрушенном здании Московского комитета?
Ворвавшись в первую попавшуюся квартиру, я крикнул:
– Лампу, скорее давайте лампу!
Какая-то старушка, открывшая мне дверь, на мгновение застыла от ужаса, затем спохватилась, поспешно засеменила в одну из комнат и через минуту вернулась, неся керосиновую лампу. Я тут же ее зажег и выскочил на улицу.
Расталкивая встречных, я подбежал к зданию МК. Вновь сунулся к дверному тамбуру, быстро прошел вдоль стены. Нет, света моей лампы было недостаточно, пробраться внутрь здания не было возможности. А оттуда все неслись и неслись стоны и крики, и я ничем, ровно ничем не мог помочь.
К, счастью, в этот момент в конце переулка замаячили фары стремительно мчавшейся машины, второй, третьей… Оглушительно рявкнул сигнал, заскрежетали тормоза. Из первой машины выскочил председатель МЧК Манцев, за ним еще люди, еще. Со стороны Тверской раздался топот множества бегущих людей. К месту катастрофы мчались бегом, прямо с заседания, члены пленума Московского Совета, все в полном составе.
Замелькали огни карманных фонариков. Как на штурм, кидались к дому, карабкались друг другу на плечи, лезли в окна члены Моссовета, чекисты, добровольцы. Большая группа рассыпалась по переулку в цепь, оттесняя любопытных, охватывая кольцом дом, квартал.
Вдалеке пронзительно взвыли сирены. Все ближе, ближе, и вот уже несутся по переулку огромные пожарные машины. Десятки пожарников, с ярко пылающими факелами в руках с ходу устремляются в развалины.
Закипела бешеная работа. Чекисты, пожарники разбирали обрушившиеся балки, стены, извлекая из-под обломков жертвы ужасного преступления. Одних несут на руках, другим помогают идти, третьи, освободившись из-под развалин, идут сами. Их много, очень много. Ведь на активе присутствовало свыше ста человек, лучшие из московских большевиков.
Вот, тяжело опираясь о плечо рослого пожарника, прихрамывая, шагает Михаил Степанович Ольминский.
Под руки ведут раненого Мясникова. Бодрится и пытается вмешаться в общую работу легко раненный Емельян Ярославский… Живы, живы товарищи, целы! А где же Загорский, где Владимир Михайлович? Его нет. Нет среди живых, нет среди мертвых. Нашли Загорского только некоторое время спустя, а на следующий день выяснились подробности гибели секретаря Московского комитета партии большевиков Владимира Михайловича Загорского.
* * *
…Александр Федорович Мясников, председательствовавший на собрании, только что предоставил слово очередному оратору, как в окне, выходившем в небольшой сад, с треском лопнуло стекло и в гущу собравшихся грохнулась, шипя и дымя, большая бомба. Все на мгновение оцепенели, затем шарахнулись к двери, давя и толкая друг друга. Моментально образовалась пробка.
В этот момент прозвучал спокойный, решительный голос Загорского:
– Спокойно, товарищи, спокойно. Ничего особенного не случилось. Сейчас мы выясним, в чем дело…
Загорский стремительно встал, вышел из-за стола президиума и уверенно, твердыми шагами направился к дымящемуся чудовищу. При звуках его голоса суета и давка прекратились, восстановился порядок. Многие успели выйти в дверь, другие отодвинулись подальше, а он шел в мертвой тишине, решительный и неустрашимый, прямо на бомбу.
Все это заняло считанные секунды. Загорского отделяло от бомбы пять шагов, три, два… Он протянул руку, стремясь вышвырнуть за окно шипящую смерть, уберечь товарищей от страшной гибели, и тут грохнул взрыв…
Почти никто из находившихся в президиуме не пострадал, ведь стол президиума стоял в отдалении от места падения бомбы, а Загорский… Труп Загорского опознали лишь через несколько часов после взрыва. Он был изуродован больше, чем какой-либо другой.
Владимир Михайлович Загорский был на редкость обаятельным, мужественным человеком, закаленным революционером, большевиком. Он был совсем молод, ему едва исполнилось 36 лет, из них восемнадцать он отдал партии, вступив в ее ряды еще в 1901 году. За плечами у него были тюрьмы, ссылки, каторга, годы вынужденной эмиграции после одного из удачных побегов…
Загорский приехал в Москву в 1918 году и вскоре был избран секретарем МК. Я его чаще всего встречал у Якова Михайловича, с которым Загорский был очень дружен еще с давних времен, с мальчишеских лет.
…Я и не заметил в горячке, когда приехал Феликс Эдмундович, всего вернее одним из первых, когда я вместе с другими разгребал развалины. Мы извлекли из-под обломков девять трупов, еще трое вскоре умерли от ран. Двенадцать человек было убито, погибло двенадцать большевиков: Загорский, Игнатова, Сафонов, Титов, Волкова… Пятьдесят пять человек было ранено, многие – серьезно.
Сразу по прибытии на место Феликс Эдмундович возглавил работы по спасению жертв катастрофы и одновременно начал расследование обстоятельств злодейского преступления. В сопровождении группы чекистов он тщательно обследовал садик, прилегавший к зданию МК со стороны Большого Чернышевского переулка, осмотрел все вокруг. Постепенно восстанавливалась вся картина.
Преступники, как видно, хорошо знали обстановку. Они проникли в сад через небольшую калитку, которая обычно была заперта, предварительно взломав замок. Очутившись в саду, террористы метнули бомбу именно в то окно, против которого сидело больше всего народу, и поспешно скрылись. Бомбу они изготовили сами, начинив ее взрывчаткой страшной разрушительной силы.
Все это выяснилось, но кто подготовил взрыв, кто совершил это чудовищное злодеяние, кто повинен в гибели наших товарищей – ответа на эти вопросы пока не было. Правда, кое-какие факты говорили о многом. Не вызывало сомнения, что преступники неоднократно бывали в здании до взрыва, отлично знали дом, знали расположение комнат. Иначе чем объяснить, что бомба так точно была брошена?