Смысл этой жесткой речи был очевиден и непосредственным слушателям, и всему остальному миру. Состоял он в том, что британские политики должны продолжать курс "умиротворения", не идти на конфликт с Германией, который может привести к войне. В случае ее развязывания США вряд ли окажут активную помощь своему собрату по общему языку.
Рьяные изоляционистские круги США бурно приветствовали речь Кеннеди. Их неофициальный лидер сенатор от штата Айдахо Уильям Бора заявил, что посол в Великобритании - наиболее понимающий свое дело специалист по внешней политике.
Так почти сразу после того, как Кеннеди приступил к своим обязанностям дипломата, начались его сначала небольшие, а затем всё более разраставшиеся разногласия с собственным руководством, прежде всего с президентом Рузвельтом.
Для Рузвельта политика невмешательства в европейские дела являлась вынужденным курсом, продиктованным господством в стране изоляционистских настроений. Для Кеннеди это была сознательная линия, побуждавшая его находиться в одном лагере не с президентом, а с крайними изоляционистами своей страны и в Великобритании полностью поддерживать усилия Чемберлена по "умиротворению" агрессора, что фактически означало потворство гитлеровской политике грабежа и захвата.
Сам Кеннеди явно испытывал чувство симпатии к нацистскому режиму. По его мнению, Гитлеру удалось покончить с хаосом и наступлением коммунизма. В то же время во Франции и Испании, как он считал, события развивались в негативном направлении. Формирование в этих странах народного фронта с участием коммунистов, антифашистские и антинацистские лозунги, звучавшие из уст официальных лиц этих стран, представлялись ему опасными, так как могли привести к власти компартии, выполнявшие указания Москвы.
Западноевропейские коммунистические партии действительно являлись агентурой московского руководства. Однако их влияние в правительствах народного фронта и Кеннеди, и другие сторонники "умиротворения" агрессоров переоценивали, не учитывая, что во Франции они не имели министерских постов, а в Испании руководили в правительстве второстепенными ведомствами. В обеих странах решающие позиции занимали центристские и правосоциалистические партии, которые нельзя было упрекнуть в потворстве коммунизму.
Между тем опасения и предубеждения Кеннеди привели к тому, что в то время, как весь западный либеральный мир сочувствовал правительству народного фронта в Испании во время гражданской войны, разгоревшейся из мятежа, который возглавили правые генералы (вскоре во главе антиправительственных сил стал Франсиско Франко, которому был присвоен титул генералиссимуса), американский посол в Лондоне открыто выражал свои симпатии мятежникам. И это происходило в то время, когда Рузвельт, правда безуспешно, пытался добиться такой трактовки действовавшего в США закона о нейтралитете, которая позволила бы его стране продавать оружие республиканскому правительству. А когда Франко, разгромив республиканцев, пришел к власти, Кеннеди выразил удовлетворение по этому поводу.
Именно в этих условиях в первой половине 1938 года разразился так называемый Судетский кризис. Суть его в том, что проживавшие в Судетской области Чехословакии немцы, сгруппировавшиеся вокруг Судето-немецкой партии Конрада Генлейна, по указанию и на средства Берлина стали требовать "особых прав". Не удовлетворившись уступками, Генлейн потребовал автономии области, а затем включения ее в состав Германии. Боевики Генлейна начали кровавые провокации, поддерживаемые Германией.
В ответ власти Чехословакии ввели в область войска, которые заняли пограничные укрепления. Одновременно к чехословацкой границе были вьщвинуты германские вооруженные силы. На основании договоров 1935 года между СССР и Францией и между СССР и Чехословакией обе страны обязывались оказать помощь Чехословакии в том случае, если она подвергнется агрессии. Но советская помощь была обусловлена помощью Франции, а правительство последней колебалось, стремясь не довести дело до конфликта, то есть, по существу дела, пошло по линии "умиротворения" агрессора.
Премьер-министр Великобритании Чемберлен дважды летал в Германию на встречи с Гитлером, во время которых он фактически капитулировал перед нацистским лидером. Пытаясь оправдать свое поведение, Чемберлен писал, что он вполне удовлетворен обещанием Гитлера, что после присоединения Судетской области к Германии фюрер больше не будет выдвигать никаких территориальных требований к другим странам.
29-30 сентября 1938 года в Мюнхене состоялась встреча премьер-министров Великобритании и Франции Чемберлена и Эдуара Даладье с Гитлером и фашистским диктатором Италии Бенито Муссолини. Представители Чехословакии допущены не были. Фактически без обсуждения было заключено соглашение о включении Судетской области в состав Германии, а вслед за этим между Великобританией и Германией была подписана декларация о взаимном ненападении; через некоторое время была обнародована сходная декларация Германии и Франции. Мюнхенский сговор с агрессором, как стали называть это соглашение, открыл путь к дальнейшим агрессивным действиям Германии.
На всем протяжении Судетского кризиса американский посол поддерживал британского премьер-министра. Он настолько сблизился с Чемберленом, что они стали называть друг друга по именам - Невилл и Джо. Наблюдавшие это острые на язык люди поговаривали, что Кеннеди стал большим британцем, чем сами англичане.
Свой курс решительной поддержки политики "умиротворения" Гитлера Джозеф оправдывал не столько политическими соображениями, сколько эмоциями, непосредственно проистекавшими из заокеанского изоляционизма и сугубо личных соображений. "У меня четыре мальчика, - говорил он, - и я не желаю, чтобы они были убиты на войне, которую ведут иностранцы".
Разумеется, вполне оправданный отцовский эгоизм имел место. Но Кеннеди не мог не видеть, что "умиротворение" только разжигало аппетиты агрессора, что жертвами политики уступок и попустительства могут оказаться миллионы сыновей граждан европейских стран и скорее всего сыновья, братья и мужья американцев. Так что его позиция была не просто близорукой. По существу она была преступной.
Так или иначе, но военно-политические установки представителя могучей заокеанской державы являлись важным аргументом, на который опирался Чемберлен, да и не только он, во время Судетского кризиса. При этом Кеннеди явно выходил за рамки своих официальных полномочий. Во время августовской встречи он заявил, например, премьер-министру Великобритании, что президент Рузвельт решил "идти вместе с ним" и какой бы курс ни был избран британским правительством, он встретит одобрение Белого дома. Это было опасное заявление, содержание которого Джозеф даже не решился сообщить в Вашингтон. А это являлось грубейшим нарушением норм дипломатической службы.
Между тем в Вашингтоне усиливались критические настроения по поводу позиции Кеннеди. Сам Рузвельт, трезво оценивавший внутреннее соотношение сил и понимавший, что до поры до времени ему не удастся преодолеть господствовавший изоляционизм, вначале относился к Кеннеди терпимо, хотя и не скрывал раздражения его эскападами. Министр финансов Моргентау записал в своем дневнике сразу после подписания Мюнхенского соглашения: "Настроение президента в последние дни перед Мюнхеном было нестабильным. Кто мог подумать, что англичане… смогут привлечь в свой лагерь рыжеволосого ирландца?.. Что же касается Чемберлена, президент назвал его "сонным" и добавил с некоторым ожесточением, что он был "заинтересован в мире любой ценой, лишь бы он смог удалиться оттуда (из Мюнхена. - Л. Д., Г. Ч.) с ним и сохранить свое лицо"".
Но еще до Мюнхенского сговора Рузвельт послал Кеннеди письмо, выражавшее недовольство его интервью, данное изоляционистской хёрстовской газете "Америкэн". Это письмо явно звучало выговором: "Как вы знаете, мы все очень обеспокоены появлением "эксклюзивного" сообщения о советах, которые Вы дали и которые были опубликованы в бостонской [газете] "Америкэн" и затем переданы в другие газеты Хёрста. Я знаю, что [государственный] секретарь телеграфировал Вам по этому поводу, и я вчера просмотрел, что Вы послали [гос] секретарю. Речь идет не о том, чтобы "поддерживать разумно хорошие отношения с агентствами", потому что, конечно, Вы это делаете, но это приводит к тому, что американская газета или новостное агентство используется здесь для "особого интервью" или "особого сообщения, содержащего советы"".
По требованию президента теперь все политические выступления Кеннеди предварительно направлялись на своеобразную цензуру в Госдепартамент. Это свидетельствовало о том, что недоверие по отношению к послу росло. Теперь он был значительно предусмотрительнее. Но всё же в речь, которую Джозеф собирался произнести в шотландском городе Абердине, вкралась крамольная фраза: "Клянусь жизнью, что я не могу понять, почему кто-то должен идти воевать, чтобы спасти чехов". По требованию Вашингтона эти слова из выступления были исключены. И хотя они не были произнесены, Рузвельт буквально бушевал по поводу поведения своего представителя в Лондоне. "Этот молодой человек заслуживает того, чтобы ему хорошо дали по рукам", - заявил он Моргентау.
Рузвельт, однако, был очень осторожен, тем более что в сущности по главному вопросу - о необходимости непосредственно не вмешиваться, по крайней мере на данном этапе, в европейские дела - Кеннеди не переступал отведенную ему черту. Он, однако, подходил к этому рубежу и даже выходил за его пределы в приватных разговорах, содержание которых не могло попасть в прессу. Накануне подписания Мюнхенского соглашения министр иностранных дел Великобритании Эдуард Галлифакс задал Кеннеди вопрос, как отнесутся американцы к своему закону о нейтралитете, если Великобритания будет вовлечена в войну.
У Кеннеди был хороший шанс в соответствии с курсом своего президента призвать британцев к твердости, указать, что отношение к ним американцев будет полностью зависеть от того, насколько серьезно они будут защищать демократию. Но Кеннеди этот шанс не использовал. Он заявил о полной поддержке политики Чемберлена. Слова эти, к недовольству Джозефа, проникли в прессу.
С явным недоброжелательством в самых широких британских кругах, да и в Соединенных Штатах, было встречено общение Кеннеди с летчиком Чарлзом Линдбергом, который прибыл в Лондон по приглашению посла как раз в разгар Судетского кризиса, 21 сентября 1938 года.
Линдберг приобрел всемирную известность беспосадочным трансатлантическим перелетом еще в 1927 году и рядом других воздушных рекордов. В 1936 и 1937 годах он ездил в Германию и похвально отзывался о нацистском режиме. В 1938 году он принял новое приглашение одного из нацистских лидеров Германа Геринга (также профессионального летчика) посетить Германию и ознакомиться с достижениями вверенных тому военно-воздушных сил. Мировая знаменитость была принята со всеми почестями. Геринг вручил Линдбергу орден Германского орла - специальную награду для иностранцев. Люфтваффе произвели на Линдберга неотразимое впечатление, и он стал проповедовать непобедимость германской авиации и вообще Германии, предостерегая Европу от войны. Одновременно Линдберг начал выступать с антисемитскими заявлениями в духе пропаганды нацистского рейха, утверждая, что евреи во всех своих бедах должны винить только себя и никого более.
При таких обстоятельствах Линдберг появился в Лондоне. Он поделился с послом своей страны восторженными впечатлениями о военно-воздушных силах Германии. По просьбе Кеннеди был написан подробный доклад в том же духе, который переправили в Госдепартамент. В сопроводительном письме посол выразил согласие с мнением, что германская авиация превосходит все военно-воздушные флоты европейских стран, взятые вместе, и что люфтваффе могут стереть с лица земли любую столицу старого континента. Всё это писалось не в духе предостережения, а являлось выражением нескрываемого восторга.
Хотя фактическая сторона документов была недалека от истины, они воспринимались весьма скептически в высших американских кругах, где содержание доклада Линдберга и сопроводительного письма к нему рассматривали как попытку запугать Соединенные Штаты. Общение Кеннеди с Линдбергом и появившийся в результате их беседы доклад усилили напряжение между президентом и Госдепом, с одной стороны, и послом в Великобритании - с другой.
В ряде полуофициальных разговоров и реже во время публичных выступлений посол проводил сравнения между демократическими и тоталитарными режимами. Правда, он констатировал, что демократические системы предпочтительнее, но произносил он такие фразы в сдержанно-колеблющейся форме, "полуискренне", как констатировал автор одной из биографических книг. Конечно, Германия не может считаться раем земным, говорил Кеннеди, но действительно ли Третий рейх так уж плох, как его характеризуют ярые "интервенционисты"?
Позиция Кеннеди представлялась Рузвельту и его штабу явно односторонней.
Полное одобрение Мюнхенского сговора свидетельствовало, что американский посол, по существу дела, выразил согласие с насильственной перекройкой европейских границ, начатой со стороны нацистской Германии.
Более того, круг общения посла, его неофициальные заявления свидетельствовали, что он исходил из целесообразности сохранения дружественных отношений с нацистами, несмотря на преступления, которые уже совершили гитлеровцы, и отлично понимая, что ими будут совершены новые, еще более отвратительные и страшные злодеяния.
Взгляды Джозефа Кеннеди, его позиция по кардинальным вопросам европейской политики четко проявились в общении с послом нацистской Германии в Лондоне Гербертом фон Дирксеном. Дипломатические бумаги Дирксена были захвачены союзниками на заключительном этапе военных действий в Европе в начале 1945 года и опубликованы Госдепартаментом США в 1949 году. Эти документы в числе прочего раскрывали неприглядный облик американского посла в Лондоне.
13 июня 1938 года Дирксен доносил, что у него состоялась беседа с американским коллегой. Оказалось, что Кеннеди сочувствует тому курсу, который проводило нацистское руководство. "Хотя он не знает Германии, он выяснил из самых разнообразных источников, что нынешнее правительство осуществило великолепные дела для Германии и что немцы удовлетворены и рады хорошим жизненным условиям". Нельзя не отметить, что вторая часть этого суждения в целом соответствовала действительности, но, во-первых, судить об этом Кеннеди мог тогда почти исключительно по данным нацистской пропаганды и обязан был ставить под сомнение ее материалы, а во-вторых, само по себе это признание означало со стороны американского представителя расшаркивание перед нацистским руководством.
С особым удовлетворением Дирксен сообщал в Берлин о позиции посла заокеанской республики по еврейскому вопросу в связи с разнузданным антисемитским курсом, проводившимся Гитлером. Немецкий посол отмечал "мягкие замечания", которые были им выслушаны по этому поводу. Он сообщал: "В этой связи не столь важен факт, что мы хотим избавиться от евреев; более вредным для нас является тот громкий шум, которым мы сопровождаем [осуществление] этой задачи. Сам он (Кеннеди. - Л. Д., Г. Ч.) полностью понимает нашу еврейскую политику, сам он из Бостона, и там в один гольф-клуб (имелся в виду тот клуб, в котором Кеннеди участвовал. - Л. Д., Г. Ч.) и в другие клубы в последние 50 лет евреев не допускают… В США такое отношение [к евреям] является довольно распространенным, но люди избегают поднимать большую шумиху по этому поводу". Иначе говоря, Кеннеди советовал, чтобы нацисты, проводя антисемитский курс, не трубили о нем на весь мир…
Вскоре состоялась новая встреча послов, причем, по словам Дирксена, далеко не вторая (он говорил о беседах во множественном числе). На этот раз никаких "замечаний" по поводу господствовавшего в Германии антисемитизма сделано не было: "Кеннеди упомянул, что в Соединенных Штатах существуют очень сильные антисемитские тенденции и что большая часть населения понимает немецкое отношение к евреям… Из всего его облика вытекает, что он нашел бы взаимопонимание с фюрером".
Когда через десять с лишним лет эти скандальные откровения были опубликованы, шокированный Джозеф Кеннеди пытался отрицать подобные беседы. Он утверждал, что Дирксен фантазировал, сообщая в германский МИД то, что там хотели бы прочитать. Но это была явная ложь. Во-первых, Дирксен, дипломат старой школы, был заинтересован в том, чтобы дать своему начальству адекватное представление о беседах с американским послом, о том, каковы его позиции. Во-вторых, вряд ли кто-то иной кроме Кеннеди мог снабдить его такой деталью, как антисемитские настроения в гольф-клубах Бостона. Можно быть уверенными в том, что Дирксен верно отразил позицию американского официального представителя.
В то время как в Европе дело всё быстрее приближалось к военной развязке, Джозеф Кеннеди, отлично понимая, что при любом повороте событий он не получит ни малейшего одобрения своих действий, решил выждать и взял длительный отпуск. В декабре 1938 года он отправился в США, заявив напоследок журналистам: "Я просто собираюсь отдохнуть и немного подумать об Америке".
На самом деле у него были куда более важные намерения.
На первом плане стояла задача сгладить разногласия, которые возникли с Белым домом, убедить Рузвельта, что Европа стремительно движется к войне, в которой США, по его мнению, не должны поддерживать ни ту ни другую сторону. Но Джозеф размышлял и над более отдаленными и, можно сказать, грандиозными целями. Прошла уже половина второго президентского срока Рузвельта, и приближались новые выборы. Никогда еще в истории США президент не выдвигал свою кандидатуру на третий срок. Американцы почти не сомневались, что и на этот раз Рузвельт отойдет в сторону, дав возможность Демократической партии выдвинуть другую кандидатуру. Почему не попробовать стать номинантом на высший государственный пост? Такие мысли не раз приходили в голову Джозефу. Он не принимал еще решения, будучи, как истинный делец, очень осторожным, но подспудно не исключал такой возможности.