С абвером работает более десяти лет, пользуется абсолютным доверием, характеризуется как опытный разведчик, обладает высоким интеллектом, повышенной интуицией и острой наблюдательностью. В общении с агентами строг, требователен и устремлен. Навыки психологии позволяют ему устанавливать контакты с людьми, умело выявляя слабые и сильные черты собеседника, определять внутреннюю суть и реальную направленность будущих действий.
По характеру волевой, выдержан, самокритичен, склонен к компромиссам, в работе и быту дисциплинирован, алкоголем не злоупотребляет, к женщинам не равнодушен, увлекается пением и игрой на гитаре.
Рекомендуют: начальник отдела абвер-2 полковник Э. Штольц, генералы царской армии Шкуро и Краснов.
Заключение: Ростов-Беломорин соответствует требованиям и может быть зачислен в зондеркоманду "Москва".
Службы безопасности СД и СС".
Допрос Ростова-Беломорина в управлении контрразведки "Смерш" 1-го Белорусского фронта
Выписка из протокола
Вопрос: Расскажите, чем вы занимались в абвере после возвращения из зондеркоманды "Москва".
Ответ: В абвере мне бросилась в глаза нервозная обстановка. Ощущалось, что абвер еще не оправился после поражения под Москвой и лихорадочно пытается восстановить свою силу, особенно в офицерских кадрах и надежной агентуре.
Доложив адъютанту отдела о своем прибытии, я остался ждать приема начальником. Вскоре меня принял начальник отдела Эрвин Штольц. На столе я увидел свое личное дело. Оно было раскрыто на страницах моей автобиографии. Штольц снял пенсне, любезно поздоровался, осведомился о самочувствии и раненом плече, а затем сказал: "Я еще раз ознакомился с вашим личным делом, с вашей биографией и характеристиками. Будучи в зондеркоманде "Москва", вы были свидетелем битвы под Москвой и неудачи там наших войск. Мы, вся военная разведка, переживаем эту неудачу вермахта. А как вы воспринимаете и оцениваете ее?" Отвечая ему, я сказал: "Я, как и вы, искренне переживаю эту досадную неудачу. Но мы с вами военные люди, и вы, вероятно, согласитесь со мной, что одна, тем более первая проигранная битва - это еще не поражение в войне и не последнее сражение. Запас сил и средств еще не истрачен. Вермахт не утратил боевого духа и психологии победы. Что касается лично меня, то психологически в своих идеалах я неизменно сохраняю гармонию того, что хочу и к чему стремлюсь с тем, что я могу делать, делаю и готов делать". Размышляя над моим ответом, Штольц через минуту сказал: "Я думаю, что вы тот человек, который живет той жизнью, которую сам выбрал сознательно и достойно заслужил. Поэтому вы нам, применительно к решению наших задач, вполне подходите".
Затем, говоря о военной кампании и ее развитии на 1942 год, он сказал, что для абвера главная проблема - это восстановить агентурный ресурс надежных агентурных кадров, способных выполнять задания штабов вермахта. "Поэтому, - продолжал Штольц, - исходя из обстановки целесообразно вербовать агентуру из среды военнопленных Красной Армии, которых мы содержим в массовом количестве в лагерях. Условия там тяжелые, большая смертность. Военнопленные морально и физически надломлены, среди них есть и такие, которые недовольны властью большевиков, тем более что их главный политический комиссар Мехлис объявил всех пленных предателями. Подобное предложение поддержал адмирал Канарис и получил одобрение в генштабе и в ставке фюрера. В связи с этим я хотел бы знать ваше мнение, тем более что вы русский и лучше нас, немцев, знаете психологию российского солдата".
Я ответил: "Ваши предложения, господин полковник, при тщательно спланированной организации подготовки и практических действий вполне реально осуществимы. Во-первых, условия и режим в лагерях ставят перед пленными альтернативу жизни или смерти. Конечно, каждый стремится выжить. Во-вторых, среда военнопленных неоднородна, среди них найдутся и такие, кто добровольно согласится помогать Германии. Главное в реализации ваших предложений, как я полагаю, это кадры, способные найти правильный подход, ключ, аргументы к отбору и вербовке нужных добровольцев-агентов".
"Вполне согласен с вашим мнением, - несколько обрадованно сказал Штольц. - А теперь лично о вас. Где вы хотели бы служить в абвере-2, господин обер-лейтенант?"
Я ответил, что я офицер. "Вы знаете мой опыт разведчика, мои взгляды и желание работать там, где могу принести пользу. И полагаю, что вы лучше меня найдете применение моим способностям". Видимо, довольный моим ответом Штольц посвятил меня в планы абвера-2 на 1942 год, заранее решив, какую роль отводит мне в этих планах.
"Мы сейчас укрепляем кадрами 203-ю абверкоманду, приданную группе армий "Центр", действующей на московском стратегическом направлении, - начал он. - В дополнение к пяти абвергруппам, входящим в эту команду, формируем дополнительно 209-ю группу под условным названием "Буссард", которая своими операциями будет поддерживать 9-ю армию генерала Моделя, нацеленную наступать на Москву со ржевско-вяземского выступа. На вас возлагается обязанность восстановить из военнопленных агентурный аппарат 203-й абверкоманды и обеспечить агентами 209-ю абвергруппу. Я и адмирал Канарис решили назначить вас главным вербовщиком 203-й абверкоманды и одновременно заместителем начальника 209-й абвергруппы. Мы это делаем для того, чтобы вы по штату получили очередное звание капитана, повышенный оклад денежного довольствия и имели бы закрепленную лично за вами легковую автомашину с водителем. А начальником 209-й абвергруппы мы назначили вашего коллегу по зондеркоманде "Москва" капитана Больца. Он возьмет на себя все административно-хозяйственные функции. У него обширные связи здесь, в Германии, и на фронте, в штабах армий и местной военной администрации. Больц сейчас в Смоленске, где в комплексе зданий бывшей МТС готовит помещения для дислокации 209-й группы.
Обо всех возникающих принципиальных проблемах информируйте меня и начальника 203-й абверкоманды подполковника Вильгельма Готцеля. Он сейчас здесь, в Берлине, и я вас ему представлю. У меня к вам все. Есть ли у вас вопросы ко мне или к адмиралу Канарису?"
Я ответил, что вопросов нет, что программа моей работы ясна и я постараюсь выполнять ее добросовестно, оправдывая оказанное доверие.
Штольц встал, пожал мне руку и пожелал успехов. Затем порекомендовал завершить личные дела в Берлине и самолетом вылететь в Смоленск.
На Смоленском аэродроме меня встретил капитан Больц и отвез на приготовленную для меня квартиру в четырех километрах от Смоленска, в одном из зданий бывшей МТС, где военнопленные заканчивали ремонт.
Небольшая двухкомнатная квартира со всеми удобствами была обставлена дорогой, но разностильной мебелью, награбленной в музеях и домах Смоленской области. За сытным обедом и французским коньяком Больц посвятил меня в обстановку на фронте. "Здесь, - говорил он, - у нас пока затишье, кроме демянского котла, где русские, отбивая наши атаки, стремятся уничтожить шесть окруженных дивизий 16-й армии. А вот на юге назревают серьезные события, поскольку туда, под Харьков, стянуты танковая армия Гота, 6-я армия Паулюса и много других частей вермахта".
Через два дня я и Больц отправились на совещание в Смоленск, в штаб 203-й абверкоманды. Там присутствовали все руководители пяти абвергрупп и начальник разведотдела штаба группы армий "Центр". Он сделал вероятный прогноз развития событий на лето 1942 года на центральном фронте и заявил, что, по данным разведки, русские перебрасывают резервы сюда и намерены наступать на Смоленск, предварительно устранив угрозу Москве путем окружения и уничтожения наших войск в районе Демянска и ржевско-вяземского выступа. Поэтому штаб группы армий "Центр" просил бы приданную ему 203-ю команду и входящие в нее группы быть готовыми к лету начать широкую диверсионную деятельность на железнодорожных коммуникациях русских для того, чтобы сорвать переброску их подкреплений. Конкретные задания по выводу из строя объектов будут в оперативном порядке ставить штабы армий.
Затем выступил начальник 203-й команды Готцель, который поставил главные задачи. Во-первых, восстановить с запасом агентурный ресурс и начать интенсивную вербовку агентов среди военнопленных в Минском и Смоленском лагерях. Для этого выделить из каждой абвергруппы по одному опытному вербовщику. На меня он возложил обязанности старшего этой бригады.
Во-вторых, по мере поступления завербованных агентов в Минской, Смоленской и других школах начать их обучение подрывному делу и другим дисциплинам, а также отработку легенд прикрытия. Это потребует не только оборудования учебных классов, уточнения программ, но и пополнения преподавателей квалифицированными специалистами.
И, наконец, в-третьих, учитывать, что придется иметь дело не с привычным контингентом, а с противником, хотя и плененным, но хорошо обученным в политическом отношении, идеалом которого является коммунизм и для которого национал-социализм - злейший враг. Даже попавший в плен советский солдат, каким бы безобидным и угнетенным он ни выглядел внешне, будет использовать всякую возможность для того, чтобы проявить свою ненависть ко всему немецкому. Потому при вербовочной беседе и при вербовке совершенно необходимо быть максимально бдительными, осторожными и недоверчивыми.
"Я обязываю вас всех, - закончил свое выступление Готцель, - ознакомиться в канцелярии с директивами и указаниями штаба верховного командования об отношении к военнопленным и их охране".
Для меня среда военнопленных, из которых я собирался вербовать агентов для совершения диверсий, была совершенно незнакомой, и я уже стал сомневаться, насколько можно использовать свой прошлый вербовочный опыт.
После ознакомления с директивными документами относительно военнопленных я решил побывать в нескольких лагерях. Вместе с другими вербовщиками мы посетили два смоленских лагеря, где содержалось более ста тысяч пленных. В центральном лагере № 126 среди барачных рядов бродили измученные, истощенные тени людей. Ветхая одежда, рваная, выцветшая от дождя, снега и солнца, делала их похожими на огородные пугала. Начальник лагеря познакомил нас с порядком и условиями содержания пленных, пожаловался на слабую охрану, массовые болезни и плохое питание. Несмотря на тяжелые каторжные работы по 13–15 часов, пленный получал 150–180 граммов хлеба, содержащего 30 % ржаной муки грубого помола, остальное - опилки и солома. К хлебу давался литр варева - суп из травы и порченого картофеля. От голода, холода и болезней в лагере с сентября 1941 года умерло более 10 тысяч человек. Хоронили по 30–50 пленных в день…
Затем начальник показал документацию: каждый пленный имеет номер, на каждого ведется карточка, где наряду с установочными данными указываются биографические сведения о службе, времени, месте и обстоятельствах пленения. "Тысячи узников, умирающих друг у друга на глазах, - размышлял я. - Это не только номера. Каждый имеет свое имя, облик, душу. И если он еще ходит - значит, не сломился духовно и не утратил волю к жизни". Я видел и явственно ощущал, что человек, ежедневно живущий в лагере среди испытаний и ужасов, привыкает к ним. Его стараются задушить и уничтожить, а он думает о многих вещах, противоположных смерти. В этом его сила жизни.
В связи с этим я попросил коменданта поделиться мнением о настроениях пленных: на что рассчитывают, на что надеются в этих условиях лагеря? Комендант ответил: "По моим и моих подчиненных наблюдениям к весне 1942 года я понял, что лагерь живет двумя жизнями. Одна идет неотвратимым путем строгого режима, безысходных мук и лишений. В другой жизни - коллективизм дружбы, взаимная поддержка и выручка. Вот это и помогает пленным выжить: сегодня твою жизнь спас товарищ, а завтра ты его. Ничего подобного я не видел в лагерях пленных французов и поляков, где в свое время был комендантом. На что рассчитывают, на что надеются пленные? Конечно, физически они истощены, но духовно не сломлены и воли к жизни не утратили, потому что избегают одиночества и не поражены западным эгоизмом. Почти все они верят в победу своей армии, ведь фронт стоит в ста километрах, под Вязьмой, а год назад стоял у стен Москвы. Они надеются, что Красная Армия и ее командиры научатся воевать, соберутся с силами и рванут на Запад. Сами же они надеются на лето, когда будет полегче и можно будет бежать к партизанам, которых полно вокруг Смоленска. В прошлом году только в сентябре бежало пять тысяч человек, и нынче, при такой слабой охране из пожилых резервистов, побеги увеличатся".
"И последний вопрос к вам, господин полковник. Я и мои коллеги впервые встречаемся с военнопленными Красной Армии, среди которых нам приказано вербовать агентуру для абвера. Как, на ваш взгляд, целесообразнее организовать нам эту работу: объявить ли всему лагерю о предложении добровольно служить в военной разведке или выявлять желающих добровольцев в индивидуальных беседах?"
Комендант, не задумываясь, сразу ответил: "По-моему, вы можете добиться положительного результата только путем индивидуальной беседы с каждым пленным, но ни в коем случае не обращаясь ко всей массе. При такой коллективной спаянности ни один пленный не откликнется на ваше предложение. Вот вам пример. В соответствии с общим планом обработки пленных зимой сюда приезжали два эмиссара из Берлинского отделения белоэмигрантской организации Национально-трудового союза (НТС). Они попытались коллективно агитировать и вербовать в свою антисоветскую организацию. Кончилась эта затея провалом. Эмиссаров освистали и чуть не избили".
Мы поблагодарили коменданта за прием и советы и в тягостном молчании уехали. В штабе абверкоманды мы доложили начальнику о визите в лагерь и обменялись мнениями о предстоящей работе.
Начальник команды подполковник Готцель, обобщая наши рассуждения, напутствовал: "Вам придется приложить немалые усилия и все знания психологии людей, поскольку плен - это максимальное душевное напряжение. Вы должны учитывать, что плен, порожденный трагической обстановкой первого года войны, стал для солдат и командиров противника не только позором, но и суровой проверкой этих людей. Испытания пленом обнажили душу, истинное нутро каждого из них. Проникнуть в душевную глубину русского человека не просто даже вам, русским, тем более что в отличие от нас, немцев, ему не свойственны ни врожденная дисциплинированность, ни привитая с детства честность. Мне кажется, что русский человек даже в плену легче солдат других национальностей переносит реакцию страха, избавляясь от его последствий. Поэтому он и быстрее приспосабливается к окружающей его действительности.
Что касается политических взглядов пленных, их отношения к Советской власти, - а для абвера прежде всего важны и приемлемы люди, враждебно настроенные, обиженные большевиками, - то выявить таких можно только путем умело построенной личной беседы с каждым пленным. Уметь найти контакт, расположить собеседника к откровенности, узнать его личные качества, пригодные для совершения диверсий, можно только путем изучения в процессе беседы. Будьте внимательны, осторожны и "спешите медленно". Желаю вам успехов".
Так началась моя душевно изнурительная, неблагодарная работа, продолжавшаяся больше года. Я не был доволен своей работой, хотя и старался сохранять самообладание. Особенно тяжело и больно было наблюдать угасание жизненных сил у пленных лагеря. Небольшое удовлетворение я получал тогда, когда в личной беседе добивался согласия пленного работать на абвер. Я понимал, что, как бы ни сложилась дальнейшая судьба завербованного, мне приятно чувствовать, что я спасаю еще одного соотечественника от голодной смерти.
Первое время в беседах я интересовался у пленных мотивами их согласия на вербовку, предпочтительно обращая внимание на враждебно настроенных или недовольных Советской властью. Но таких оказывалось мало, чем мое начальство было недовольно. А затем я вообще перестал ориентироваться на этот критерий. Естественно, количество завербованных стало расти все больше и больше. И начальство было удовлетворено, и конвейер заработал на полную мощность.
Конвейер начинался с вербовки военнопленных, которых из лагеря направляли в Смоленскую, Минскую и Катынскую школы, где специалисты-преподаватели обучали их подрывному делу, радиоделу и другим военным дисциплинам. Через две-три недели другие специалисты отрабатывали легенду прикрытия, в соответствии с ней изучали документы и задание, оформляли подпиской согласие выполнить задание, а затем парами забрасывали самолетом в тыл Красной Армии.
Этот налаженный конвейер с чисто немецкой пунктуальностью функционировал в абвере до конца войны. В нем ничто не менялось. В целях соблюдения секретности вербовщики, преподаватели не имели отношения к характеру задания, к заброске агентов и к их возвращению.
О конечных результатах своей работы я и мои коллеги узнавали из отзывов заказчиков - армейских штабов, о чем периодически информировал нас на совещаниях начальник абверкоманды Готцель.
Так, в начале 1942 года он сообщал, что заброшенная в тыл Красной Армии диверсионная агентура путем подрыва эшелонов парализовала железнодорожные магистрали на участках Бологое - Старая Русса и Бологое - Торопец и тем самым сорвала своевременную переброску русских войск для ликвидации шести немецких дивизий, окруженных в районе Демянска. Это помогло вермахту пробить коридор к окруженным войскам и вывести их из окружения. Диверсионные операции проводились также на железных дорогах, идущих от Москвы на запад, что затрудняло подтягивание резервов русских для летне-осеннего наступления их против группы армий "Центр" в районе ржевско-вяземского выступа. "Однако следует отметить, - сказал далее Готцель, - что количество реально совершенных диверсий по сравнению с большим количеством забрасываемой нами агентуры слишком мало. А возвращающихся после выполнения задания агентов просто единицы. Конечно, здесь мы учитываем трудности перехода стабильной линии фронта и строгий контрразведывательный режим русских. Но причины не только в этом. По обобщенным данным разведки и контрразведки абвера, коммунистическая идеология оказалась слишком живучей. Многие из них сознательно идут на вербовку, чтобы после заброски оказаться в рядах Красной Армии и снова воевать против нас. Поэтому мы должны более внимательно изучать завербованных агентов на всех стадиях пребывания у нас и проверять их надежность, выявляя истинные мотивы и цели, связанные с выполнением задания. А ненадежных будем отводить и ликвидировать".
После совещания я и Больц возвращались к себе в "Особый лагерь МТС". Оба молчали, и каждый думал о своем. Из выступления Готцеля мне стало ясно, что ставка руководства абвера на эффективное использование диверсионной агентуры из военнопленных под угрозой провала. Ничто не помогло: ни жестокий режим, ни агитационная обработка в лагерях, ни награды, ни материальные обещания - ничем не удается совратить пленных на свою сторону.