И еще позднее - всякие кислые известия о нарастающей стихии, о падении дисциплины, о вражде Совета к Думцам...
Но довольно. Всего не перепишешь. Уже намечаются, конечно, беспорядки. Уже много пьяных солдат, отбившихся от своих частей. И это Таврическое двоевластие...
Но какие лица хорошие. Какие есть юные, новые, медовые революционеры. И какая невиданная, молниеносная революция.
Однако, выстрел. Ночь будет, кажется, неспокойная.
Р. S. Позднее ночью.
Не могу, приписываю два слова. Слишком ясно вдруг все понялось. Вся позиция Комитета, вся осторожность и слабость его "заявлений" - все это вот отчего: в них теплится еще надежда, что царь утвердит этот комитет, как официальное правительство, дав ему широкие полномочия, может быть, "ответственность" - почем я знаю! Но еще теплится, да, да, как самое желанное, именно эта надежда. Не хотят они никакой республики, не могут они ее выдержать. А вот, по-европейски, "коалиционное министерство" утвержденное Верховной Властью... - Керенский и Чхеидзе? Ну, они из "утвержденного"-то автоматически выпадут.
Самодержавие так всегда было непонятно им, что они могли все чего-то просить у царя. Только просить могли у "законной власти". Революция свергла эту власть - без их участия. Они не свергали. Они лишь механически остались на поверхности, - сверху. Пассивно явочным порядком. Но они естественно безвластны, ибо взять власть они не могут, власть должна быть им дана, и дана сверху; раньше, чем они себя почувствуют облеченными властью, они и не будут властны.
Все их речи, все слова я могу провести с этой подкладкой. Я пишу это сегодня, ибо завтра может сгаснуть их последняя надежда. И тогда все увидят. Но что будет?
Они-то верны себе. Но что будет? Ведь я хочу, чтоб эта надежда оказалась напрасной... Но что будет?
Я хочу, явно, чуда.
И вижу больше, чем умею сказать.
1 марта. Среда.
С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. Дмитрий даже сегодня пришел в "розовые тона", в виду обилия войск дисциплинированных.
Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний - и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто внешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга.
С нами был и Боря Бугаев (он у нас эти дни). В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, - милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро, алые крылья и марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости...
Вернулись домой со встретившимся там Мих. Ив. Туган-Барановским. Застали уже кучу народа, студентов, офицеров (юных, тоже недавних студентов, когда-то из моего "Золотого Кольца").
Уже ясно, более или менее, для всех то, что мне понялось вчера вечером насчет Комитета. Будет еще яснее.
Утренняя светлость сегодня - это опьянение правдой революции, это влюбленность во взятую (не "дарованную") свободу, и это и в полках с музыкой, и в ясных лицах улицы, народа. И нет этой светлости (и даже ее понимания) у тех, кто должен бы сейчас стать на первое место. Должен - и не может, и не станет, и обманет...
4 часа. Прибывают всякие войска. Все отчетливее разлад между Комитетом и Советом. Слух о том, что к Царю (он где-то застрял между Псковом и Бологим со своим поездом) посланы или поехали думцы за отречением. И даже будто бы он уже отрекся в пользу Алексея с регенством Мих. Ал. Это, конечно, (если это так) идет от Комитета. Вероятно, у них последняя надежда на самого Николая исчезла (поздно!), ну, так вот, чтоб хоть оформить приблизительно... Хоть что-нибудь сверху, какая-нибудь "верховная санкция революции"...
У нас пулеметы протопоповские затихли, но в других районах действуют во всю и сегодня. "Героичные" городовые, мало, притом, осведомленные, жарят с Исаакиевского собора...
За несколько дней до событий Протопопов получил "высочайшую благодарность за успешное предотвращение беспорядков 14 февраля". Он хвастался, после убийства Гришки, что "подавил революцию сверху. Я подавлю ее и снизу". Вот наставил пулеметов. А жандармы о ею пору защищают уже не существующий "старый режим".
А полки все идут, с громадными красными знаменами. Возвращаются одни идут другие. Трогательно и... страшно, что они так неудержимо текут, чтобы продефилировать перед Думой. Точно получить ее санкцию. Этот акт "доверия" громадный факт; и плюс... а что тут страшного - я знаю, и молчу.
Боря смотрит в окно и кричит:
- Священный хоровод!
Все прибывают в Думу и арестованные министры, всякие сановники. Даже Теляковского повезли (на его доме был пулемет). Арестованных запирают в министерский павильон. Милюков хотел отпустить Щегловитова, но Керенский властно запер и его в павильон. О Протопопове - смутно, будто он сам пришел арестовываться. Не проверено.
6 часов. - Люди, вести, звонки. Зензинов, оказывается, в Совете. Приехал случайно из Москвы по лит. делам, здесь события и захватили его. Мы знали его лет 10, еще в Париже, еще до его ссылки в Русское Устье. С.-р. типа святого, слабого, аскетического. С Керенским его Дима же и познакомил, введя его в один из "кругов" ...Сейчас узнаем, что он в Совете - из числа крайних. Вот тебе и на!
Хрусталев сидит себе в Совете, и ни с места, хотя ему всячески намекают, что, ведь, он не выбран... Ему что.
По рассказам Бори, видевшего вчера и Масловского, и Разумника, оба трезвы, пессимистичны, оба против Совета, против "коммуны" и боятся стихии и крайности.
До сих пор ни одного "имени", никто не выдвинулся. Действует наиболее ярко (не в смысле той или другой крайности, но в смысле связи и соединения всех) Керенский. В нем есть горячая интуиция, и революционность сейчасная, я тут в него верю. Это хорошо, что он и в Комитете, и в Совете.
В 8 часов. Боре телефонировал из Думы Ив. Разумник. Он сидит там в виде наблюдателя, вклепанного между Комитетом и Советом; следит, должно быть, как развертывается это историческое, двуглавое, заседание. Начало заседания теряется в прошлом, не виден и конец; очевидно, будет всю ночь. Доходит, кажется, до последней остроты. Боря позвал Ив. Раз., если будет перед ночью перерыв, зайти к нам, отдохнуть, рассказать.
Ив. Раз. у нас не бывает (его трудно выносить), но теперь отлично, пусть придет. У нас все равно штаб-квартира для знакомых и полузнакомых (иногда вовсе незнакомых) людей, плетущихся пешком в Думу (в Таврич. Дворец). Кого обогреваем, кого чаем поим, кого кормим.
В 11 часов. Телефон от Petit. Был в Думе. Полный хаос. Родзянко и к нему (наверное, тоже хлопая себя по бедрам):
"Voila m-r Petit, nous sommes en pleine revolution!".
Затем пришел Ив. Разумник, обезноженный, истомленный и еще простуженный. В Т. Дворце перерыв заседания на час. К 12 он опять туда пойдет.
Мы взяли его в гостиную, усадили в кресло, дали холодного чаю. Были только Дмитрий, Боря и я.
Надо сказать правду, навел он на нас ужаснейший мрак. И сам в полном отчаянии и безнадежности. Но передам лишь кратко факты, по его словам.
Совет Раб. Депутатов состоит из 250-300 (если не больше) человек. Из него выделен свой "Исполнительный Комитет", Хрусталева в Комитете нет. Отношения с Думским Комитетом - враждебные. Родзянко и Гучков отправились утром на Никол, вокзал, чтобы ехать к царю (за отречением? или как? и посланные кем?), но рабочие не дали им вагонов. (Потом, позднее, все же поехали, с кем-то еще). Царь и не на свободе, и не в плену, его не пускают железнодорожные рабочие. Поезд где-то между Бологим и Псковом.
В Совете и Комитете РД роль играет Гиммер (Суханов), Н. Д. Соколов, какой-то "товарищ Безымянный", вообще большевики. Открыто говорят, что не желают повторения 1848 года, когда рабочие таскали каштаны для либералов, а те их расстреляли. "Лучше мы либералов расстреляем".
В войсках дезорганизация полная. Когда посылают на вокзал 600 человек, приходят 30. Нынче в 6 ч. у. сказали, что из Красного идет полк с артиллерией и обозом. Все были уверены, что прав-ный. Но на вокзале оказалось, что "наш". Продефилировал перед Думой. Затем его отправили в... здание М-ва Путей Сообщения, превратив здание в казармы.
"Буржуазная" милиция не удалась. Действует милиция с-деков. Думский Комитет не давал ей оружия - взяла силой.
Была мысль позвать Горького в Совет, чтобы образумить рабочих. Но Горький в плену у своих Гиммеров и Тихоновых.
Керенский - в советском Комитете занимает самый правый фланг (а в думском - самый левый).
Совет уже разослал по провинции агентов с лозунгом "конфисковать помещичьи земли". А Гвоздев, только освобожденный из тюрьмы, не выбран в Исполн. Ком. как слишком правый.
Вообще же Ив. Разумник смотрит на Совет с полным ужасом и отвращением, как не на "коммуну" даже, а скорей как на "пугачевщину".
Теперь все уперлось и заострилось перед вопросом о конструировании власти. (Совершенно естественно). И вот - не могут согласиться. Если все так - то они и не согласятся ни за что. Между тем нужно согласиться, и не через 3 ночи, а именно в эту ночь. Когда же еще?
Интеллигенты, вожаки Совета (интересно, насколько они вожаки? Быть может, они уже не вполне владеют всем Советом и собой?), обязаны идти на уступки. Но и думцы-комитетчики обязаны. И на большие уступки. Вот в каком принудительном виде, и когда, преподносится им "левый блок". Не миновали. И я думаю, что они на уступки пойдут. Верить невозможно, что не пойдут. Ведь тут и воли не надо, чтобы пойти. Безвыходно, они понимают. (Другой вопрос, если все "поздно" теперь).
Но положение безумно острое. И такой черной краской нарисовал его Разумник, что мы упали духом. Весь же вопрос в эту минуту: будет создана власть - или не будет.
Совершенно понятно, что уже ни один из Комитетов целиком, ни думский, ни советский, властью стать не может. Нужно что-то новое, третье.
Много было еще разных вестей, даже после ухода Разумника, но не хочется писать. Все о главном думается. Приподымаю портьеру; открываю замерзшее окно; вглядываюсь в близкие, голые деревья Таврического сада; стараюсь разглядеть невиданый круглый купол Дворца. Что-то там сейчас под ним?
А сегодня туда привезли Сухомлинова. Одну минуту казалось, что его солдаты растерзают...
Протопопов, действительно, явился сам. С ужимочками, играя от страха сумасшедшего. Прямо к Керенскому: "ваше высокопревосходительство..." Тот на него накричал и приобщил к другим в павильоне.
Светлое утро сегодня. И темный вечер.
2 Марта. Четверг.
Сегодня утром все притайно, странно тихо. И погода вдруг сероватая, темная. Пришли два офицера-прапорщика (бывшие студенты). Уж, конечно, не "черносотенные" офицеры. Но творится что-то нелепое, неудержимое, и они растеряны. Солдаты то арестуют офицеров, то освобождают, очевидно, сами не знают, что нужно делать и чего они хотят. На улице отношение к офицерам явно враждебное.
Только что видели прокламацию Совета с призывом не слушаться думского Комитета.
А в последнем № советских "Известий" (да, теперь это уже не "Совет Раб. Депутатов", а "Совет Рабочих и Солдатских депутатов") напечатан весьма странный "приказ по гарнизону № I". В нем сказано, между прочим, - "слушаться только тех приказов, которые не противоречат приказам Сов. Раб. и Солд. депутатов".
Часа в три пришел Руманов из Думы, обезноженный: автомобиль отняли. "Верст по 18 в день делаю". Оптимистичен, но не заражает. Позицию думцев определил очень точно, с наивной прямотой: "они считают, что власть выпала из рук законных носителей. Они ее подобрали и неподвижно хранят, и передадут новой законной власти, которая должна иметь от старой ниточку преемственности".
Прозрачно-ясно. Вот, чуть исчезла их надежда на Николая II самого - они стали добиваться его отречения и Алексея с регенством Михаила. Ниточка... если не канат. А не "облеченные" - безвластны.
Сидельцы в Министерском Павильоне (много их там) являют художественную картину: Горемыкин с сигарой. Стишинский - задыхающийся. Маклаков в отчаянии просил, чтобы ему дали револьвер. И все везут новых.
В здании Думы - разрастающийся хаос. Гржебин составляет "Известия Р. Деп.", Лившиц, Неманов, Поляков (кадеты) - просто "Известия" (д. Ком-та).
Демидов и Вася (Степанов, думец, кадет, мой двоюродный брат) ездили в Царское от Д. Ком. - назначить "коменданта" для охраны царской семьи. Поговорили с тамошним комендантом и как-то неопределенно глупо вернулись "вообще".
Люди являлись, сменялись, но ничего толкового не приносили. Беспокойство нарастало. Что же там, наконец? Решат ли выбрать правительство, или треснут окончательно?
Пришел невинный и детски-сияющий секретарь Льва Толстого - Булгаков.
Потом пришли Petit. Он отправился в Думу, она осталась пока у нас.
Вернулся Боря Бугаев: хотел проехать в Царское, за вещами, но это оказалось невозможным, не попал.
Сидим, сумерки, огня не зажигаем, ждем, на душе беспокойно. Страх - и уже начинающееся возмущение.
Вдруг - это было уже в 6 - телефон, сообщение (самое верное, ибо от Зензинова идущее): "кабинет избран. Все хорошо. Соглашение достигнуто".
Перечислил имена. Не пишу их здесь (это, ведь, история), лишь главное: премьером Львов (москвич, правее кадетов), затем Некрасов, Гучков, Милюков. Керенский (юст.). Замечу следующее: революционный кабинет не содержит в себе ни одного революционера, кроме Керенского. Правда, он один многих стоит, но все же факт: все остальные или октябристы, или кадеты, притом правые, кроме Некрасова, который был одно время кадетом левым.
Как личности - все честные люди, но не крупные, решительно. Милюков умный, но я абсолютно не представляю себе, во что превратится его ум в атмосфере революции. Как он будет шагать по этой горящей, ему ненавистной, почве? Да он и не виноват будет, если сразу споткнется. Тут нужен громадный такт; откуда если он в несвойственной ему среде будет вертеться?
Вот Керенский - другое дело. Но он один.
Родзянки нет. Между тем, если говорить не по существу уже, а в смысле "имен", имя Родзянки ровно столь же "не пользующееся доверием демократии", сколько имена Милюкова и Гучкова.
Все это поневоле приводит в смущение. В сомнение насчет будущего...
Но не будем гадать ни о чем; слава Богу, первый кризис разрешен.
Вернувшись из Думы, Petit подтвердил имена и факт образования кабинета.
Вечером разные вести о подходящих, будто бы, правительственных войсках. Здешние не трусят: "придут - будут наши". Да какие, в самом деле, войска? Отрекся уже царь или не отрекся?
На кухне наш "герой" - матрос Ваня Пугачев. Страшно действует. Он уже в Совете, - депутатом. Пришел прямо из Думы. Говорит охриплым голосом. Чуть выпил. В упоении, но рассказывает очень толково, как их смутил сегодня Приказ № 1.
- Это тонкие люди иначе поняли бы. А мы прямо поняли. Обезоруживай офицеров. Лейт. Кузьмин расплакался. А есть у нас капитан II ранга Лялин - тот отец родной. Поехали мы в автомобиле, он говорит: вот адъютанта Саблина убивайте. Он вам враг, а вот Ден, хоть и фамилия не русская, друг вам. Вы много сделали. Крови мало пролито. Во Франции сколько крови пролили...
Потом продолжает:
- Сейчас в Думе у меня товарищи просили, чтоб левый депутат удостоверил, что Учр. Собрание будет, и что верит новому правительству. Я прямо к Керенскому, а он шепотом говорит. Я к Суханову - и тот только рукой машет. Прислали нам Стеклова, стал говорить - ив обморок упал. Уж устал очень.
Поздно ночью - такие, наконец, вести, определенные:
Николай подписал отречение на станции Дно в пользу Алексея, регентом Мих. Ал. - Что же теперь будет с законниками? Ведь главное, что сегодня примирило, вероятно, левых и с "именами", это - что решено Учредительное Собрание. Что же это будет за Учредительное Собрание при учрежденной монархии и регенстве?
3 Марта. Пятница.
Утром - тишина. Никаких даже листков. Мимо окон толпа рабочих, предшествуемая казаками, с громадным красным знаменем на двух древках: "да здравствует социалистическая республика". Пенье. Затем все опять тихо.
Наша домашняя демократия грубо, но верно определяет положение: "рабочие Мих. Ал. не хотят, оттого и манифест не выходит".
Царь, оказывается, отрекся и за себя, и за Алексея ("мне тяжело расставаться с сыном") в пользу Михаила Александровича. Когда сегодня днем нам сказали, что новый кабинет на это согласился (и Керенский?), что Михаил будет "пешкой" и т.д. - мы не очень поверили. Помимо, что это плохо, ибо около Романовых завьется сильная черносотенная партия, подпираемая церковью - это представляется невозможным при общей ситуации данного момента. Само в себе абсурдным, неосуществимым.
И вышло: с привезенным царским отречением Керенский (с Шульгиным и еще с кем-то) отправился к Михаилу. Говорят, что не без очень определенного давления со стороны депутатов (т.е. Керенского), Михаил, подумав, тоже отказался: если должно быть Учредительное Собрание - то оно, мол, и решит форму правления. Это только логично. Тут Керенский опять спас положение: не говоря о том, что весь воздух против династии, Учр. Собр. при Михаиле делалось абсурдом; Керенский при Михаиле и с фикцией Учред. Собр. автоматически вылетает из кабинета; а рабочие Советов начинали черт знает что, уже с развязанными руками.
Ведь в новое правительство из Совета пошел один Керенский, только - он - к своим вчерашним "врагам", Милюкову и Гучкову. Он один понял, чего требует мгновение, и решил, говорят, мгновенно, на свой страх; пришел в Совет и объявил там о своем вхождении в министерство post factum. Знал при этом, что другие, как Чхеидзе, например (туповатый, неприятный человек), решили ни в каком случае в П-во не входить, чтоб оставаться по своему "чистенькими" и действовать независимо в Совете. Но такова сила верно-угаданного момента (и личного полного "доверия" к Керенскому, конечно), что пламенная речь нового министра - и тов. председателя Совета - вызвала бурное одобрение Совета, который сделал ему овацию. Утвердил и одобрил то, на что "позволения" ему не дал бы, вероятно.
Итак, с Мих. Алек. выяснено. Керенский на прощанье, крепко пожал вел. князю руку: "вы благородный человек".
Тотчас поползли вести, что военный министр Гучков и мин. ин. дел Милюков уходят. Это очень, слишком, похоже на правду. Однако, оказалось не правдой. Хотела написать "к счастью", да и в самом деле, это было бы новым узлом сейчас, но... я не понимаю, как будут министерствовать Гучков и Милюков, не чувствуя себя министрами. Ведь они не "облечены" властью никем, а пока не "облечены" - в свою власть они не верят и никогда не поверят. Это кроме факта, что они не знают, не видят того места и времени, когда и где им суждено действовать, органически не понимают, что они - во "время" и в "стихии" РЕВОЛЮЦИИ.
Посмотрим.