* * *
Эта черта характера роднит Сталина с характером его исторического кумира - с Наполеоном.
"Я кончил войну в Вандее, - говорил последний, - когда стал католиком. Мое вступление в Египет было облегчено тем, что я объявил себя магометанином, а итальянских священников я завоевал на свою сторону, став ультрамонтанцем. Если бы я правил еврейским народом, я приказал бы восстановить храм Соломона".
Знаменитый французский социолог Лебон пишет:
"Бывают вожди интеллигентные и образованные, однако это вредит им, как правило, больше, чем приносит пользу. Интеллигентность, сознающая связь всех вещей, помогающая их пониманию и объяснению, делается податливой и значительно уменьшает силу и мощь в убежденности, которая необходима апостолу. Большие вожди всех времен, собственно, вожди всех революций, были людьми ограниченными и потому имели большое влияние. Речи знаменитейшего среди них, Робеспьера, удивляют часто своей несвязностью. Когда их читаешь, не находишь удовлетворительного объяснения чудовищной роли всесильного диктатора".
Так будут писать и о Сталине через десятки лет, не находя ни в его речах, ни в его "гениальных произведениях" не только искры гения, но даже и необходимой дозы простой интеллигентности. И все-таки этот человек овладел до последнего винтика гигантской государственной машиной, в законодательном корпусе которой было так много претендентов на пост Ленина.
Я приводил все те "субъективные факторы", которые сделали Сталина, на мой взгляд, водителем этой машины. Я должен к ним прибавить теперь и один "объективный фактор" величайшей важности. О подобном факторе в политике говорит тот же Лебон. Правда, констатируя явление того порядка, о котором я хочу говорить, Лебон не дает ему объяснения.
"История революции показывает, - пишет Лебон, - в какой мере собрания могут быть подвержены искусственному влиянию, которое совершенно противоречит их преимуществам. Для дворянства было неслыханной жертвой отказаться от своих преимуществ, и все-таки это случилось в ту знаменитую ночь Учредительного собрания. Отказ от своей неприкосновенности означал для членов Конвента постоянную угрозу смерти, и все-таки они поступили так и не боялись показывать друг на друга, хотя они точно знали, что эшафот, к которому подводились сегодня их коллеги, завтра предстоял им самим. Но поскольку они достигли той ступени автоматизма, о котором я говорил, ничто не может удержать их подпасть под то влияние, которое руководит ими".
"Они одобряют и постановляют то, что презирают, - прибавляет Тэн, - не только глупости, но также преступления, убийство невинных, убийство друзей. Единодушно и при живейшем одобрении левые и правые совместно посылают Дантона, своего естественного верховного водителя, на эшафот. Единогласно и при величайшем одобрении левые и правые совместно голосуют за самые злодейские постановления революционного правительства. Единогласно и при криках восхищения и энтузиазма, при страстных демонстрациях за д'Эрбуа, Кантона, Робеспьера Конвент оберегает правительство убийц, хотя его партия центра ненавидит за убийства, а Гора презирает, так как ее ряды через него пострадали. Центр и Гора, меньшинство и большинство, кончают тем, что подготовляют свое собственное самоубийство. 22 Прериаля сдался весь Конвент; 8 Термидора, в течение первой четверти часа после речи Робеспьера, он сдался еще раз".
А вот и описание собрания 1848 года Шпулером: "Споры, ревность и недовольство, которые сменяются слепым доверием и бесконечными надеждами, привели республиканскую партию к гибели. Ее незадачливость может быть сравнена с ее недоверчивостью против всех. Никакого чувства законности, никакого чувства порядка, только страх и иллюзия без границ. Ее беспечность соревнуется с ее нетерпением. Ее дикость так же велика, как ее послушность. Это - особенность незрелого темперамента и недостаток воспитания. Ничто ее не удивляет, все сбивает ее с толку. Дрожа, трусливо и одновременно безотказно героически будет она бросаться в огонь, но будет отскакивать перед тенью. Действия и отношения вещей ей неизвестны. Так же быстро падающая духом, как и накаляющаяся, она подвержена всем ужасам; и торжествуя до небес или пугаясь до смерти, она не имеет ни нужных границ, ни подходящей меры. Текучее воды, она воспроизводит все краски и воспринимает любые формы".
* * *
Много раз сделанные аналогии событий из Французской революции с событиями русской не бьют так в цель, как только что приведенные эпизоды. Посмотрите на списки трех составов русского революционного конвента - ЦК и ЦКК:
1) после победы Зиновьева - Бухарина - Сталина над Троцким в 1924 году (ХШ съезд),
2) после победы Бухарина - Рыкова - Сталина над Зиновьевым в 1925 году (XV съезд) и
3) после победы Сталина над Бухариным в 1930 году (XVI съезд).
Каждый последующий состав большевистского конвента посылает на политический эшафот ведущих трибунов Октябрьской революции из предыдущего состава: Зиновьев-Сталин-Бухарин - Троцкого и троцкистов; Бухарин-Сталин-Рыков - Зиновьева и зиновьевцев; Сталин и "старые большевики"- Бухарина и бухаринцев; Сталин и сталинцы - "старых большевиков". Потом Сталин всех их сводит в одном месте - на Лубянке, чтобы ликвидировать их там физически. Русские мараты и дантоны, сен-жюсты и Робеспьеры, "жирондисты" и "горцы" с какой-то фатальной обреченностью повторяли акты французской драмы с тем, чтобы после взаимоистребительной бойни увековечить на русской земле кошмарный режим французского Сентября. Логическая линия русского Октября была той же.
То, что Ленин вынашивал в эмбрионе, Сталин вырастил как чудовище. Право на свободу мысли отныне имел только Сталин. Все остальные должны были мыслить по Сталину. Юдины мыслили по Сталину - и поднимались в гору. Стэны и Бухарины мыслили по-своему - и катились в пропасть. В этом и была вся "философия эпохи!" "Играть в Сталина" - стало модой фанатиков, карьеристов, приспособленцев. Партия вступила на путь политического хамелеонства.
Начался естественный отбор сталинских приживальщиков. Многие из тех, кто еще вчера громче всех кричали о правоте правых или просто дипломатически отсиживались в ожидании развития событий, столь же громко начали кричать о правомерности "генеральной линии" партии и ее "генерального секретаря". Карьеристы с их тончайшим чутьем ловить колебания партийного барометра, приспособленцы с их удивительным даром применяться к любому месту, конъюнктурщики с их гениальным умением сбывать старые и приобретать новые акции на партийной бирже - все двинулись в поход против собственной совести, чести и простой порядочности, чтобы завоевать свои права под восходящим "солнцем Сталина".
Объявленная "генеральная чистка" не только в партии, но и во всех частях государственной машины (в советском аппарате, профессиональных союзах, в армии) еще больше подогревала страсти людей из этой породы.
Историческим решением апрельского пленума Сталин накалил железо докрасна. Теперь дело было за ковкой. И его аппарат ковал.
* * *
Когда через несколько дней после пленума и XVI партийной конференции секретарь ЦК Каганович делал доклад для теоретиков и пропагандистов партии в Коммунистической академии, в зале собрания уже царила другая атмосфера, чем в декабре прошлого года. Да и Каганович меньше всего опровергал "теории" правых.
Партия политически похоронила правых на своем пленуме. Если о них нужно разговаривать, то только как о покойниках, но не в плане старой оппортунистической поговорки, что "о покойниках ничего не говорят или говорят только хорошее". Совершенно наоборот, о дрянных покойниках надо говорить только дрянь. Если мы сегодня говорим о них вообще, то в назидание тем скрытым врагам внутри нашей партии, идеологом которых выступал Бухарин. Обращаясь к ним, мы говорим: не выходит, не вышел и не выйдет ваш номер. Партия железной метлой будет выметать вас из своих рядов. Ошибутся и те из них, кто подумает, что в горячих боях партии за строительство социализма в нашей стране они постоят в тени до лучших времен. Таких мы будем брать за шиворот, подводить к огню и ставить перед выбором: или в бой за дело партии, или вон из партии Ленина.
Партия научилась читать душу своих членов по их делам. Кто начнет кривить душой в надежде обмануть партию, тех ждет глубокое разочарование. Когда же, разочаровавшись, они пощупают под собою почву - они ее не найдут: они окажутся на дне троцкистско-белогвардейского болота. В этом болоте найдется место для всякой сволочи. Приблизительно таким был академический язык Кагановича на собрании "коммунистических академиков".
Вызывающий, угрожающий и победоносный тон речи свидетельствовал не столько об уже одержанной победе, сколько о наступающей новой главе в истории большевизма. Об этой главе при гробовой тишине и подобострастно-напряженном внимании слушателей Каганович сказал:
- Наша партия сейчас сильна как никогда. Сильна тем, что она после смерти Ленина через ряд серьезнейших потрясений и суровых испытаний нашла, наконец, своего истинного, волевого и мужественного вождя. Вождь этот - товарищ Сталин!
Слова эти были сказаны с таким подъемом, а напряжение на собрании было настолько высоким, что разрядка последовала автоматически - в зале раздались бурные аплодисменты. Какая ирония политической борьбы, какая сила политического хамелеонства! Еще несколько месяцев тому назад тот же зал, при тех же слушателях, столь же бурно аплодировал одному появлению Бухарина, а тому же Кагановичу вызывающе сорвал собрание. Теперь Каганович торжествующе мстил ему за это…
Каганович говорил долго, говорил с энтузиазмом, убежденно, говорил формулами лозунгов, когда напрашивался на аплодисменты, языком протокола, когда констатировал величие Сталина, тоном приказа, когда олицетворял в Сталине партию. Приказ № 1 Кагановича для теоретического фронта гласил: за "культ Сталина!" За "культ Сталина" в партии, за "культ Сталина" в политике, за "культ Сталина" в истории, за "культ Сталина" в стране. Конечно, этих слов не было, но смысл был этот. До сих пор было принято говорить о "коллегиальном руководстве" партии, о "ленинском ЦК", о "вождях партии", об "учениках и соратниках Ленина". Отныне родилась новая формула: "вождь нашей партии т. Сталин" и никаких других "вождей нашей партии" нет! Потом родились и другие формулы (правда, значительно позже): не "партия Ленина", а "партия Ленина - Сталина", не "ученики и соратники Ленина", а "ученики и соратники Сталина", не "учение Маркса - Энгельса - Ленина", а "учение Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина", пока дело не дошло до того, что Ленин оказался лишь "великим", а Сталин "гениальным".
Величие Сталина первоначально "открыли" три члена ЦК - Каганович, Молотов и Ворошилов - и три человека на идеологическом фронте - Мехлис, Юдин и Митин. Эта последняя тройка и подхватила на собрании данный Кагановичем приказ науке о возвеличении Сталина.
- До сих пор в широких кругах партии было принято думать, - заявил первый оратор в прениях Мехлис, - что основная тяжесть разоблачения теории и философии троцкизма лежала на т. Бухарине. Сейчас надо заявить со всей откровенностью, что это - легенда, созданная самими бухаринцами. Главным и единственным теоретиком нашей партии после Ленина был и остается т. Сталин. Сталину, и только ему, наша партия обязана разгромом всех теоретических позиций троцкизма. Эклектику и схоластику Бухарину эта задача не только не была по плечу, но он за нее даже и не брался. Теоретическая мощь и марксистская глубина сталинского анализа могут быть сравнены только с гением Ленина. Чтобы развенчать искусственную легенду о Бухарине как о теоретике, мы должны рассказать всей партии, каким великим теоретиком она располагает в лице т. Сталина. Нам всем известна исключительная скромность т. Сталина, когда мы начинаем говорить о его личных заслугах и личных качествах. Точно так же мы знаем, что т. Сталин не терпит не только саморекламы, но и всякой рекламы о нем. Мы, большевики, и не собираемся делать рекламу в интересах создания новой фальшивой "легенды". Мы только доводим до сведения партии тот величайшей важности исторический факт, который тщательно скрывали от нее бухаринцы: Сталин является единственным теоретическим преемником Ленина. Партия должна, наконец, знать эту правду даже через голову сталинской простоты и скромности, так как он принадлежит партии так же, как партия принадлежит ему!
Так говорил Мехлис о Сталине как о теоретике, о том Сталине, который еще года два тому назад, будучи выставлен кандидатом в члены этой же Коммунистической академии, был почти единогласно забаллотирован "за отсутствием у т. Сталина специальных исследований в области марксизма".
Читатель легко догадается, что новый заместитель главного редактора "Правды" - Мехлис - скоро перестал быть таковым: "скромный" Сталин его назначил главным редактором! Юдин и Митин предложили в своих выступлениях пространный "издательский план" для работников "теоретического фронта". План предусматривал разработку и издание новых философских работ на тему о том, "как Сталин поднял марксизм на новую, высшую ступень". Потом "пошла писать губерния" - экономисты наперебой доказывали, что Сталин разработал основы "политической экономии социализма" (Леонтьев, Островитянов, Варга, Лаптев и др.), историки нашли в работах Сталина ключ к пониманию исторического процесса всего человечества (Минц, Панкратова, Кин, Кнорин и др.). Философы поражались "глубиной и универсальностью сталинского диалектического метода" (те же Митин, Юдин, Ральцевич, Розенталь, Константинов и др.). Словом, Каганович произвел Сталина в действительного "вождя партии", констатируя смысл происшедшего в ЦК переворота, а коммунистические "академики" произвели его, хотя и задним числом, в сан непогрешимого и вездесущего академического бога!
* * *
Так началось рождение новой славы или новой "легенды". Люди создавали себе бога воистину по образу и подобию своему. Именно создавали, а не открывали. При всем напряжении моих скромных способностей и при искреннем желании постичь смысл происходящего - это мне решительно не давалось. Что Сталин как теоретик - пустое место, было мне совершенно ясно. Что его могут сравнивать в этой области с Бухариным только люди, никогда не читавшие ни Сталина, ни Бухарина - было тоже ясно. Но так как здесь сидели не простецы с какой-нибудь Камчатки, а "коммунистические академики" Москвы, надо было искать другого объяснения. Тогда этого объяснения я не находил. Оно далось мне значительно позже.
Та новая "партия в партии", которая выросла за годы после смерти Ленина, нуждалась в новом боге, в таком боге, который, будучи их "образом и подобием", воплощал бы в себе их многогранные интересы - как в одном монолите, их субъективную волю к действию - в собственном лице, их морально-этический нигилизм в политике - в личной аморальности, их жажду к властвованию - в своем бездонном честолюбии. Этим новым людям нужен был новый бог не меньше, чем самому богу нужны были эти люди. Поэтому совершенно не важно, как этот бог будет именоваться - Петров, Иванов или Джугашвили. Им нужен только такой бог, о котором каждый из них может сказать: "Я не Сталин, но в Сталине и я". Чтобы с таким же успехом Сталин мог сказать каждому из своих адептов: "Я не ты, но в тебе и я".
Если бы члены этой новой партии отняли у Сталина все, что принадлежит им, то от Сталина остался бы лишь один Джугашвили, сын грузинского сапожника, который не умеет делать даже сапоги. Понятно, что такой Джугашвили не был бы нужен никому, меньше всего реалисту Кагановичу и фанатику Юдину. В этом смысле Сталин - инструмент среды, а не среда - его инструмент. Это ни в какой мере не означает умаления личных качеств Сталина. Но они не лежали в тех областях, в которых их "находили" его сторонники - в области теории, философии, политэкономии. Они лежали как раз в другой области - в иммунитете Сталина ко всяким теориям, в изумительной мозаике его криминалычых возможностей, в железной целеустремленности его волевого мозга, в абсолютном отсутствии морального тормоза.
Расшифровку этих формулировок я дал в предыдущем изложении. Все это должно явиться ответом на другой совершенно естественный вопрос - почему результат выборов нового бога пришелся именно на Сталина, а не на Троцкого, Зиновьева, Бухарина или какого-нибудь другого "Иванова".
Да, будучи инструментом среды, Сталин жестоко расправляется время от времени и с этой средой, действуя, как он сам признавался, по завету Лассаля: "Партия укрепляется тем, что самоочищается". Но это - самоочищение среды от собственного балласта по "волчьему закону" - здоровые едят слабых, отстающих, ноющих или путающихся между ногами. Поэтому-то и жестокость бога воспринимается средой как величайшая милость. Но поступи бог иначе - он сам будет съеден…