Линия фронта удалялась от Лунно и Гродно так стремительно, что уже начиная с 17 июля они попали в зону гражданского управления, став частью Рейхскомиссариата Остланд. Но 18 сентября 1941 года город Гродно вместе с северными и юго-восточными окрестностями был включен в состав так называемого Белостокского дистрикта, который, в свою очередь, еще 15 августа был передан под внешнее управление гауляйтера Восточной Пруссии Э. Коха, то есть де-факто (но все-таки не де-юре) присоединенного к рейху. Эта административная деталь на протяжении более чем года служила лучшей защитой проживавшим в округе евреям: в то время как большинство восточнопольского, белорусского и украинского еврейства уже систематически расстреливалось айнзацгруппами СД - "белостокских" раскидали по гетто и долгое время почти не трогали.
Но в конце 1942 года добрались и до них. Между 2 ноября 1942 года и началом марта 1943 года немцы проводили во всем Белостокском дистрикте акцию Judenrein - одну из операций по зачистке оккупированной территории. Еврейское население из 116 городов и местечек этого дистрикта сгонялось в пять крупных транзитных полугетто-полулагерей, располагавшихся в Белостоке (в казармах 10-го уланского полка польской армии), Замброве, Богушеве, Волковыске и Келбасине - гродненском пригороде, что всего в нескольких километрах от Гродно по Белостокскому шоссе.
У лагеря в Келбасине своя предыстория. С 21 июля и по ноябрь 1941 года здесь велось строительство - и одновременно эксплуатация - огромного (площадью около 50 га) лагеря для военнопленных. Военнопленным поначалу было еще хуже, чем евреям, - в лагере содержались до 36 тысяч человек, половина погибла непосредственно в лагере. До сентября 1942 года этот огороженный колючей проволокой барачный лагерь функционировал как дулаг, то есть транзитный лагерь исключительно для военнопленных. Но затем, ненадолго, его превратили в так называемый лагерь для военнопленных и гражданского населения. А это означало, что сюда на короткие сроки в отдельные бараки загоняли и гражданских - перед тем как отправить их куда-нибудь на работы или, если обнаружатся среди них партизаны, евреи или окруженцы, расстрелять.
Третьей сменой этого лагеря в ноябре 1942 года и стали евреи: здесь, в бывшем дулаге, разместилось одно из пяти областных "транзитных гетто". Евреи в таких гетто задерживались совсем ненадолго: по мере заполнения бараков и поступления вагонов их обитателей систематически отправляли в Аушвиц. Однако немцы и юденрат с его полицейскими деликатно называли это "эвакуацией" и говорили об отправке евреев на какие-то работы в Германию. Начальником лагеря был обер-шарфюрер СС Карол Хинцлер, сильный, атлетического сложения человек. Как и у многих эсэсовцев в схожем положении, в его натуре постепенно брал верх садист: он лично избивал и убивал узников - безо всякой причины, просто так.
Первыми в Келбасин стали свозить евреев из окрестных местечек - Индура, Сопоцкина, Скидлы и еще многих-многих других. Понятно, что и евреям из чуть более отдаленной Лунно-Воли также было не миновать этой судьбы. 1549 евреев оттуда были депортированы в Келбасин 2 ноября 1942 года, среди них и Залман Градовский со своими домашними. Барак, в котором разместили их и еще три сотни человек, был наполовину вкопан в землю: в сущности, это была большая землянка. Окна забиты, и внутри всегда, даже днем, стоял полумрак. Теснота, смрад, грязь - и в то же время холод и земляночная сырость пробирали насквозь, отопления и электричества не было. "Сколько же людей здесь успело перебывать! - наверняка думал каждый, кто сюда попадал. - И где они - все те, кто тут был до нас?"
Остальные условия в Келбасине были соответствующие: так, единственный источник воды - ручной колодец - находился вне лагеря и почти ежедневно выходил из строя. Впрочем, для питья эта вода все равно не годилась. Из еды - пайка 170 граммов почти несъедобного хлеба плюс пара картофелин на человека, через день - теплая тюря-суп.
В лагере появились и распространились болезни, люди заболевали, быстро превращаясь в дистрофиков и доходяг (таких в концлагерях называли еще "мусульманами"). Для тифозников была устроена больница. В ней работал доктор Яков Гордон, его имя еще встретится в этом повествовании. Кладбище заменяла огромная открытая яма, куда сбрасывали трупы умерших, слегка пересыпанные известью.
Возможно, что в Келбасине, как и в Лунно, Градовский входил в состав санитарной команды. В этом угрюмом лагере он и его близкие провели около месяца. Раз или два в неделю с близлежащей станции Лососно - той самой, где Градовский познакомился со своей женой, - уходили эшелоны с "эвакуированными". Места "эвакуации" предусмотрительно не назывались, особенно Треблинка, к этому времени уже ставшая притчей во языцех. Аушвиц же к этому времени еще не завоевал своей "славы". Когда 5 декабря - на третий день Хануки - объявили о новой "эвакуации", жена Залмана Градовского, прекрасная певица, вдруг затянула Maoz Zur - песню, подобающую этому дню.
Охрана построила евреев из Лунно в колонну по пять и вывела за ворота Келбасино. На станции Лососно их погрузили в поджидавший поезд, и охрана вернулась в Келбасин, где уже ждали следующие. Сам Келбасинский лагерь закрыли 19 декабря, в нем к этому времени оставались только гродненские евреи числом самое большое на один эшелон - около 2000 человек. В основном все из "полезных евреев" - представителей профессий, потребных в местном хозяйстве, и членов их семей. Для слабосильных и больных даже подали подводы!
Эшелон с Градовским, проследовав через Белосток, подошел к Варшаве, но налево, в направлении Треблинки, не повернул. Треблинка была у всех на слуху, ее все боялись. Но радоваться было решительно нечему: миновав Катовиц, поезд прибыл в Аушвиц. Произошло это 8 декабря 1942 года.
В Аушвице их "встречали", и на рампе - этом эсэсовском чистилище - произошла заурядная в таких случаях селекция: слабые и не пригодные к труду женщины, старики и дети до 14 лет - всего 796 человек - составили две длинные шеренги слева (отдельно женщины с девочками и отдельно пожилые или слабые мужчины с мальчиками), а остальные 231 человек, крепкие и здоровые мужчины, - еще одну шеренгу, но покороче, справа.
Тех, кто оказался слева, затолкали, не церемонясь, в крытые брезентом грузовики, и в тот же день все они - а стало быть, и мать, жена, две сестры, тесть и шурин Градовского - погибли. Грузовики привезли их в местность чуть ли не идиллическую - внешне напоминавшую польский хуторок. После разгрузки всех заставили раздеться в легкой постройке и, дав по кусочку мыла, запустили в переоборудованную из крестьянского дома "баню" с на удивление массивными дверями и небольшим круглым окошком - на самом же деле в газовню.
С недоумением все смотрели наверх, на совершенно сухие краны, - обещанную воду все никак не пускали, а когда невидимые им люди в газовых масках вбросили сверху в "душевую" какие-то зеленоватые пористые кристаллы, жить им оставалось всего несколько минут, - правда, очень мучительных. Этот незримый, без цвета и запаха, газ - Циклон Б не знал жалости: перекрывая (буквально) человеческим тканям кислород, пары синильной кислоты начинали свое действие с невыносимой горечи во рту, затем царапали горло, сжимали грудину, вызывая головную боль, рвоту, судороги и одышку. Так что можно было только позавидовать тем, кто оказывался ближе всего к упавшим сверху кристаллам - вслед за короткими судорогами счастливчик терял сознание и уже не чувствовал, как наступал паралич всей дыхательной системы! Искореженные страданием, вцепившиеся друг в друга, окровавленные и перепачканные испражнениями трупы извлекали, грузили на вагонетки и сбрасывали в огромные и никогда не остывавшие ямы-костры… Не забыв, разумеется, перед тем заглянуть им в рот и вырвать золотые зубы, а у женщин - еще и выдрать сережки и срезать волосы.
2
…Отныне в живых из всей семьи оставался только он один - Залман Градовский, человек из правой шеренги. Крепкий и здоровый, он был нужен рейху пока живым.
Всю их шеренгу пешком отконвоировали в Биркенау, в гигантский новый лагерь, расположенный в нескольких километрах от старого. Там их ожидали "формальности": регистрация в 20-м блоке (для чего всех отобранных на рампе заставили выстроиться по алфавиту) и получение номеров, затем - в так называемой сауне - татуирование номеров, состригание волос, душ и полная перемена одежды и обуви, и уже после этого - ночевка в холодном 9-м блоке.
На следующий день поздно вечером - еще одна селекция и, как оказалось, это был отбор в "зондеркоммандо": из их партии взяли от 80 до 100 человек (а всего в новую "зондеркоммандо" - около 450 человек). Всех разместили во 2-м блоке - вместе с остававшимися в живых старожилами "зондеркоммандо". А утром 10 декабря, то есть фактически без соблюдения трехнедельного карантина, конвоиры-эсэсовцы с собаками уже выводили "новеньких" на работу…
Итак, не спрашивая на то согласия, Градовскому "оказали доверие" и включили в лагерную "зондеркоммандо". Это была совершенно особая команда, почти сплошь состоящая из заключенных евреев и обслуживавшая весь конвейер смерти (только самое убийство немцы не могли доверить евреям и оставляли за собой). Именно члены "зондеркоммандо" извлекали трупы из газовен, сбрасывали их в костры или загружали в муфели крематориев, ворошили их пепел и хоронили, выкапывали и перезахоранивали бренный пепел сотен тысяч людей, убитых на этой фабрике смерти. Надо ли говорить, каким потрясением для Градовского и его товарищей было осознание их новой "профессии". Особенно угнетала, конечно же, их собственная роль в процессе убийства - их пусть навязанное, но все же принятое пособничество этому процессу.
Есть свидетельства того, что всякий раз, когда "работа" была сделана и "зондеры" возвращались в свой барак, Грановский, как, наверное, и многие другие, мысленно творил кадиш по душам усопших, а если обстоятельства позволяли, то доставал из укрытия талес, закутывался в него, надевал тфилин и читал кадиш уже по-настоящему, плача и всхлипывая. Оба кошмара - кошмар самого убийства и кошмар пособничества ему - мучили и терзали Градовского, в конечном счете, пополнившись мотивом малодушия (см. раздел "Расставание"), стали основным моральным стержнем его повествования. Кажется, он был чуть ли не первым из числа тех, кого впоследствии огульно будут считать и даже называть коллаборантами, кто сформулировал для себя эту умопомрачающую проблему и кто заговорил о ней сам. Этому посвящены, быть может, самые потрясающие строки в его записках.
Замаранный этой "работой", он истово мечтал или о самоубийстве, на которое не оказался способен, или о восстании, которое кровью смоет этот и другие грехи - его собственные и всех остальных. И, наверное, он был в этих мучительных мыслях не одинок. Члены "зондеркоммандо" хорошо себе представляли, что и как здесь происходит, и никаких иллюзий относительно собственного будущего ни у кого из них тоже не было. Так что не случайно именно в их среде вызрело и 7 октября 1944 года - на пятый день праздника Суккот - вспыхнуло беспрецедентное в своем роде восстание в главном лагере смерти - в Биркенау, где денно и нощно горели четыре из пяти аушвицких крематориев.