* * *
В одиннадцатом "инвалидно-стариковском" отряде очередная смерть. Умер бывший завхоз, казалось бы, еще очень крепкий старик. Не знаю его имени и фамилии, но хорошо помню, как регулярно приходил он к нам на барак к кому-то из земляков, звонил по мобильному, разговаривал с родственниками. Помню его властный голос, которым он отдавал приказы-рекомендации по содержимому очередной посылки. Помню удивительную "гремучую" смесь русских и украинских слов, на которой он изъяснялся ("сала не трэба, еще есть, мед – обязательно, чай – маю, есть пока, чеснык, как всегда возьми у Нинки-соседки, у нее в этом году уродился гарный…") Говорят, что было ему уже слегка за семьдесят, что была у него на воле любовница вдвое моложе, что до последнего дня он надеялся что-то разрулить в своей "делюге", "откусить" часть срока, куда-то писал, кому-то жаловался. Отписался, отжаловался… Умер он легко. Во сне. Заснул и не проснулся. Уже остывшее тело обнаружили после подъема, перед проверкой, вынесли на брезентовых носилках, а ближе к обеду на его опустевшей койке уже сидели соседи. Пили чай, говорили о чем угодно, но к бывшему хозяину никакого отношения не имевшем. Еще в Березовке, еще два года назад я обратил внимание, как поразительно безучастно относятся зеки к смерти себе подобных. Вот еще один пример подобного явления. Что за этим? Очередное свидетельство тюремного "оскотинивания" или особая форма проявления инстинкта самосохранения в нынешних непростых условиях (не надо тратить эмоции на потусторонние, второстепенные факторы, все оставить для себя, дорогого). Не берусь судить!
* * *
На работе каждый день мы имеем дело с мешками, пакетами, нитками, пленкой. Полипропилен, полиэтилен, прочие, неведомые мне синтетические материалы. Сплошная химия! Сырье, с которым имеем дело, издает специфическое амбре. От этого запаха першит в горле, слезятся глаза. А еще обратил внимание, как подозрительно долго заживают царапины, порезы, потертости у тех, кто работал с этим сырьем. Надо непременно нарезать мелких кусочков-образцов всех этих мешков, пакетов, перенаправить их на волю, попросить друзей организовать экспертизу образцов сырья. Не удивлюсь, если химический состав этих материалов входит в перечень вредоносных компонентов, вызывающих ряд таких страшных заболеваний, как астма, рак, туберкулез. И по всем санитарно-гигиеническим нормам работа с такими материалами должна сопровождаться строжайшими требованиями безопасности или запрещена вовсе. Самое время вспомнить, что даже нормальной вентиляции в нашем цехе нет. Впрочем, все это вполне логично. Официально признать производство, в котором мы работаем, вредным – значит менять систему оплаты нашего труда, менять нормы нашего питания, менять много еще чего. Администрации, понятно, все это невыгодно.
* * *
Новость, неожиданная и грустная. Мусора избили Кирюху Белого. Москвич 19 лет, из хорошей семьи, спутался с дурной компанией, закрутился, запутался, в итоге – ст. 111 УК РФ, 8 лет строгого режима. Вечером, за час до отбоя его вызвали "на вахту" (так называется здесь комната дежурного), где он получил изрядную дозу лагерной прикладной педагогики. Пятеро прапорщиков били его руками, ногами, резиновыми дубинками. Били старательно, тщательно, изобретательно, профессионально – чтобы было больно, но не было синяков. Возвращался Белый шатаясь, опираясь на плечо соседа-семейника, специально отправившегося его встречать. Поводом для экзекуции стал инцидент во время построения отряда на ужин. Когда построение почти закончилось, двум прапорщикам, оказавшимся поблизости, приспичило проверять наш внешний вид. Те, у кого обнаруживалось что-то, не соответствующее лагерным нормам (вязаные шапки вместо казенных ушанок, кроссовки вместо гулаговских башмаков), отправлялись в барак на переодевание. Понятно, процедура построения из-за этого здорово затянулась. Ожидание без движения на морозе с ветром – удовольствие сомнительное, вот и сдали у Кирюхи Белого неокрепшие нервишки, "психанул", как здесь говорят, крикнул из гущи рядов отряда: "Пидорасы!" Разумеется, добровольные информаторы его почти тут же и сдали. Уже через полчаса Белого выдернули "на вахту", где и состоялся "сеанс вразумления". Любопытно, что делегация из "кремля" (отряд № 2, где базируется местный блаткомитет) во главе со смотрящим за лагерем, по сути, приняла позицию мусоров. В коротком разговоре с теми, кого удалось на тот момент собрать в кавээрке, звучали вкрадчивые фразы о том, что "не надо провоцировать", вдруг это "вредно общаку", "зачем выпендриваться". О синяках и ушибах, полученных Белым в тот вечер, никто не вспомнил. Похоже, нынешний блаткомитет в этой колонии – всего лишь послушное орудие в руках администрации. Вывод горький, но очевидный. А красивые слова об арестантском братстве и солидарности – это для юнцов, заглотивших наживку блатной романтики.
* * *
Когда человека, попавшего в тюремную беду, кто-то попытается жалеть, самая правильная, самая мужская реакция на это – стремление продемонстрировать, что у него все нормально, что никакой трагедии в случившемся нет. И наоборот, когда он сталкивается с тупо деревянным непониманием особенностей его нынешнего бытия, в нем непременно просыпается желание получить всю дозу сострадания и жалости. И это так, кто бы не пытался говорить или демонстрировать что-то обратное. Своеобразная иллюстрация закона единства и борьбы противоположностей. В этом – и слабость человеческая, и проявление особой формы способности человека приспосабливаться к новой обстановке, выживать в экстремальных, сверхэкстремальных условиях. Наверное, и я здесь не исключение. Впрочем, ощущение и восприятие тюрьмы – процессы все-таки индивидуальные, очень личные, почти интимные.
* * *
Присматриваюсь, прислушиваюсь к людям, ныне меня окружающим. Часто ловлю себя на мысли: нормальных, психически здоровых, с уравновешенной нервной системой и предсказуемым поведением, адекватными поступками здесь, в лучшем случае, половина. Конечно, все они проходили комиссии, тесты, собеседования, обследования. Все они в итоге признаны нормальными, психически здоровыми, но… Почему Леха Малыш (ростом он, действительно, не вышел) то и дело, безо всякой на то причины, закатывается дебильным смехом (это при его немалом сроке и при полном отсутствии поддержки со стороны близких родственников)? Почему Серега Сила, сидя за швейной машинкой смены напролет, разговаривает сам с собой, отчего он то жмурится, то кивает кому-то невидимому, то улыбается сам себе? Я уже не вспоминаю своего соседа сверху что всякую свободную минуту, днем и ночью, грозно сопя, с хищным выражением лица стирает, полощет и сушит свои уже легендарные тряпочки? А сколько моих нынешних соседей кричит, мечется во сне? Срывается на истеричный крик в споре по совсем пустячному поводу? Ни с того, ни с сего впадает порою в жуткую меланхолию и начинает поговаривать о готовности свести счеты с жизнью?
Отдельная, еще более показательная тема – подробности и детали событий, после которых эти люди оказались в зоне.
Вот – Володя Палач, пятидесятилетний, розовощекий. С виду очень благодушный толстяк. Такому только с внуками гулять в скверике. Убил ножом собутыльника, говорит, в целях самообороны, утверждает, что другого выхода у него просто не было. Пусть так, но зачем надо было наносить ножом аж шестнадцать ударов? А зачем надо было укладывать труп в ванну, накрывать одеялом и сидеть возле него десять дней? И это в середине жаркого мая, когда уже через три дня собутыльник начал, мягко говоря, попахивать?
Вот знаменитый на весь лагерь узбек Раджай из соседнего барака. Кажется, здравый, давно вступивший в пенсионный возраст, старик. Убил жену. Вроде как довела мелочными придирками, спровоцировала. Преступная, но все-таки логика. Но зачем было кромсать труп на множество мелких кусочков, и кусочки эти старательно закапывать в разных частях огорода? А как понимать, что голову трупа этот "здравый" старик засолил в кастрюле и изобретательно спрятал эту кастрюлю на кухне?
Вот совсем еще юный Вова Дьяк, что некогда был на нашем отряде. И он убил жену. За измену. Опять очень сомнительная логика. Об измене жены он узнал незадолго до преступления. Узнал, и тщательно разрабатывал сценарий мести. Накануне убийства пригласил в квартиру друзей, организовал вечеринку с обильным угощением. Что там происходило в деталях, представить непросто, но в итоге сперму этих самых друзей патологоанатомы обнаружили и в желудке, и везде, где только возможно, в теле убитой. Ныне Дьяк – прилежный прихожанин местного храма (отсюда, возможно, и кличка). Он охотно принимает участие в разговорах на темы морали и нравственности. Правда, иногда будто тень набегает на его лицо. Лицо меняется до неузнаваемости, но это лишь иногда…
Нет числа подобным примерам, фактам, историям. Конечно, арестантскую массу надо изучать, сортировать психически "нормальных" (хотя бы относительно нормальных) от "ненормальных", пока те не натворили здесь новых "чудес". Но для этого нужны специалисты, грамотные, специально обученные, опытные. Специалисты, а не медики широкого профиля, что заседают в здешней санчасти.
* * *
Оказавшись в неволе, животные очень по-разному ведут себя. Одни утрачивают способности размножаться. Некоторые виды птиц перестают петь. Кто-то теряет аппетит, кто-то вовсе отказывается от пищи и вскоре погибает. Отдельные животные в неволе, наоборот, проявляют необычайную прожорливость, стремительно набирают вес, жиреют. Обо всем этом вспоминаешь, наблюдая за поведением людей в зоне. Понятно, у каждого своя индивидуальная физиология, понятно, что многие на воле питались куда хуже, чем здесь. Питание в зоне не сильно вкусное, однообразное, но строго по расписанию, с необходимым минимумом белков, жиров, углеводов. И все-таки, омерзительно видеть тех, кто на глазах округляется, начинает лосниться, безобразно полнеет. В соседнем проходняке обитают двое подобных, неспроста получивших кличку "опарыши" (жирные белые червяки, личинки мух, обитающие, в основном, в навозной жиже). Главное занятие для них – еда и ее приготовление. Основная тема разговоров – еда и все, что с ней связано ("посылка скоро", "надо тушенки и сала заказать", "в ларьке печенья наберем побольше", "у барыги паштет появился, поменяем на сигареты", и т. д.). Оба уже стали героями местного фольклора после того, как кто-то ранним утром услышал на фоне традиционного шуршания пакетами и чавканья обрывок их разговора: – "Кончай есть, на завтрак опаздываем…". Лично я, когда по сравнению с "волей", скинул пятнадцать килограммов веса, несказанно обрадовался. Но, на днях, после очередного взвешивания с огорчением обнаружил прибавку в весе в три килограмма. Неужели привыкаю, неужели адаптируюсь к "вольеру"? Как хочется верить, что это – обычное сезонное колебание веса человека…
* * *
В штате администрации зоны есть должность "заместитель начальника по воспитательной работе". У него диковинная кличка – Конь-Голова. По понедельникам, путая падежи и склонения, он зачитывает списки нарушителей дисциплины, водворенных в изолятор. В распоряжении каждого отряда есть комната, предназначенная для воспитательной работы. Каждый начальник каждого отряда каждый месяц пишет план воспитательной работы. Вот только самой этой работы, и ни в каком виде в нашей зоне не существует. За весь срок нахождения здесь я ни разу не был ни свидетелем, ни объектом подобной работы. Никаких бесед, лекций, встреч. Возможно – и слава богу! Ибо заставить нынешний штат работников колонии в принудительном порядке вести эту работу – таких дров (извините, судеб!) наломают! Зачастую это малограмотные, закостенелые в своем невежестве, жадные до "халявы", биологически жестокие люди в погонах.
* * *
Среди тараканов, обитающих в бараках, часто встречаются альбиносы, абсолютно белые, почти полупрозрачные, особи. Любопытно, какова причина столь необычной метаморфозы? Обычная генная путаница или мутация, связанная с особенностями местного производства? Неужели полипропиленовая "химия", с которой из месяца в месяц мы имеем дело на "промке", так влияет на этих живучих тварей? И чем же для нашего здоровья скажутся проведенные здесь годы?
* * *
Уже которую неделю традиционную в нашем вечернем рационе рыбу перед "приготовлением" не чистят. Слово "приготовление" без кавычек здесь употреблять нельзя. Очень похоже, что рыбу (чаще всего худосочную салаку), просто обваривают кипятком, прежде чем подать на наш стол. Вроде как "паровая обработка", согласно санитарным нормам. Понятно, эффект этой меры весьма относителен. Не один арестант рассказывал мне, да что рассказывал, клялся (и врать им не было никакой корысти, никакого умысла), что натыкались в этой рыбе на маленьких беленьких то ли червячков неведомой породы, то ли личинок неизвестных насекомых. Очень может быть… Большинство из нас поглощает эту ежевечернюю рыбу, не всматриваясь в содержимое предмета этого поглощения. Похоже, здесь срабатывает что-то близкое к инстинкту самосохранения: чтобы жить, надо есть, что же касается нюансов, то здесь лучше не задумываться, не знать, не вглядываться. Чтобы не расстраиваться, не блевать, на худой конец. И вот теперь, в придачу к ежевечернему риску наткнуться на этих самых "маленьких, беленьких", еще и совершенно очевидная гарантия подавиться крупной (в диаметре что-то очень близкое к диаметру копеечной монеты советских времен) чешуей. Хочешь – давись этой чешуей, что имеет гадкое свойство застревать в горле и пищеводе, хочешь – брезгливо отодвигай эту рыбу в сторону, но при этом, соответственно, оставайся голодным. На подобном фоне особое звучание обретает информация про совсем другую рыбу. Про рыбу куда более крупную, добросовестно вычищенную, которая уходит из столовой налево, что совсем недавно немалое количество таковой изъято из холодильника в ходе планового шмона во втором "кремлевском" (ибо там базируется лагерный "кремль", проживает "смотрун" зоны и большая часть его ближайшего окружения). Что из того же холодильника в ходе того же шмона изъято аж сорок (!) килограммов свежайшего фарша из первосортного мяса, которое перекочевало на отряд из той же самой столовой. Похоже, рыночные отношения наложили неповторимый отпечаток на особенности жизни нашего лагеря. Впрочем, скорее не "отпечаток", а клеймо, что ни отмыть, ни соскрести. Говорят, что в интернете на сайтах тюремной тематики за точным адресом нашей колонии следует убийственное дополнение: – "красная коммерческая зона".
* * *
Общепринятое, веками существующее выражение "сидеть в тюрьме" не имеет к нам, по большому счету, никакого отношения. Уж чем мы менее всего здесь занимаемся, так это – сидением. Работаем на "промке", выстаиваем на построениях, валяемся на шконках, слоняемся по куцему пространству локалок, словом, делаем что угодно, только не сидим. Да и не на чем в бараке сидеть. Табуреток здесь практически нет. Да и просто даже поставить их здесь некуда. Вся площадь барака целиком и полностью занята рядами почти вплотную сдвинутых двухъярусных шконок. В последнее время у всех на слуху идея-мечта-тезис, будто на каждого российского арестанта, согласно существующим нормам, должно приходиться 3,5 кв. м (три с половиной квадратных метра) жилой площади! Заоблачная, сказочная перспектива, которую в нашем нынешнем сознании и смоделировать-то сложно. Сюжет от братьев Гримм и Христиана Андерсена… Только по самым грубым, самым приблизительным подсчетам в нынешних условиях, по крайней мере, в нашем лагере, на каждого зека приходится 0,7 кв. м (ноль целых семь десятых квадратных метра!). Откуда же взять эти самые три с половиной квадратных метра? Строить новые бараки с европланировкой? А деньги? Бюджет многострадального нашего Отечества не потянет. Выпустить большую часть зеков на волю, а освободившуюся площадь разделить на оставшихся? Чтобы получились заветные "три с половиной"? А вот это – уже революция, на которую в государстве нашем никто не отважится. Недобрая российская Фемида, судя по всему, добреть совсем не собирается. Так что дефицит жилой площади для отечественных арестантов, похоже, сохранится. Впрочем, на фоне дефицита истинного правосудия, справедливости, милосердия, подобный дефицит едва ли не самый безобидный, самый безболезненный.
* * *
Приметы двадцать первого, электронного, сверхцивилизованного века тесно переплелись в окружающей меня обстановке со свидетельствами массового невежества, невероятной дикости. С одной стороны – плазменный архисовременный телевизор в КВР-ке, с другой стороны – широко распространенная привычка спать, не раздеваясь, не менее массово распространенная манера сморкаться "в два пальца" в самое неподходящее время в самых неожиданных местах. С одной стороны – мобильники последних моделей почти в каждом проходняке, с другой – вопиющая неграмотность даже при попытках переписать с уже готового образца элементарное заявление на прием к начальнику или на свидание с близкими. С одной стороны – интернет, необратимо вошедший в жизнь моих соседей, (спасибо тем же самым мобильникам!). С другой стороны – воинствующее нежелание приобретать в ларьке туалетную бумагу. В общем итоге, зачастую можно оказаться свидетелем, как кто-то из моих нынешних "коллег по строгому режиму", громогласно рыгнув, прихлебывая с бульканьем и чавканьем чай, рассказывает, употребляя с невероятным смаком местоимение "евонный" и глагол "разлаживать", как он всю ночь "лазил" в интернете, что-то "скачивал", "обновлял" и куда-то посылал свои анкеты, с кем-то знакомился, кому-то отправлял свои, сделанные мобильником, фотографии, и т. д. Удивительный симбиоз каменного и постиндустриального веков!