* * *
"Козий день" – это, говоря лагерным языком, понедельник. Еще его называют "хозяйским" (хозяин – начальник зоны) днем, "днем позора", "дурным днем", просто "дурдомом". В этот день команда "подъем" (подает кто-то из "козлов" – ночной дневальный, заместитель завхоза и т. д.) сопровождается добавками – "заправка по-белому", "баулы в каптерку". Последние добавки могут прозвучать и в любой обычный день (когда ждут комиссию с проверкой, когда хозяин ходит по баракам, когда просто взбредет "отряднику" вследствие плохого настроения или желания испортить настроение нам, арестантам), но в понедельник они просто обязательны. Без этих команд понедельник – не понедельник.
С командой "баулы в каптерку" все ясно. Все вещи положено хранить в каптерке, просто нам удобнее держать их под кроватью. По крайней мере, меньше шансов, что украдут что-то из этих баулов. Вот и храним до поры – до времени, а по команде – берем эти сумки (у одних они необъятные, как у базарных "челноков", у других тощие, сродни портфелю двоечника, третьи вовсе обходятся целлофановым пакетом или картонной коробкой) и несем в эту самую каптерку.
Команда "заправка по-белому" требует отдельного разъяснения. Она подразумевает особую заправку наших шконок, наших спальных мест. Говорят, будто порядок этот утверждали аж в самой Москве, аж в самом главном тюремном ведомстве. Подразумевает он туго натянутую на матрас простынь, по особенному фасону сложенное одеяло, и еще более по-особенному обернутую вокруг этого одеяла вторую простынь. Впрочем, описать это невозможно. Это можно только видеть, но и в этом случае понять все премудрости подобной процедуры крайне трудно. Усвоить этот навык можно только после многократных кропотливых тренировок. Какую цель преследовали московские тюремные начальники, придумавшие "заправочный сценарий", сказать трудно, но здравым смыслом здесь уж точно не пахнет. Лучше бы следили, чтобы здесь вовремя меняли приходящее в негодность постельное белье на новое! Но это уже совсем другая история.
Кстати, старики зоны еще помнят времена, когда заправка "по-белому" считалась стопроцентным "мусорским наворотом", придуманным исключительно чтобы прессовать, гнобить и унижать арестантов. Выполнять эту команду считалось грубейшим нарушением кодекса порядочного зека, за что запросто можно было схлопотать затрещину от "смотруна" или прочих представителей блатной иерархии. Нынче дуют совсем иные ветры. За плохо заправленную в "козий день" койку тот же "смотрун" уже сам может сделать замечание арестанту, упрекнуть его, что он этим "провоцирует мусоров", а то и наказать. Иные времена, иные установки! А разработанный в недрах главного тюремного ведомства эталон заправки арестантской койки – все равно образец идиотизма.
Еще одна необходимая составляющая "козьего дня" – общее построение. Все отряды выстраиваются на плацу и выслушивают короткое сообщение замполита, знаменитого своим косноязычием, полковника Конь-Головы: за прошедшую неделю составлено рапортов за различные виды нарушений столько-то, отправлено в штрафной изолятор столько-то. Потом оглашается "разблюдовка" нарушений по отрядам: первый отряд – столько-то рапортов, столько-то получили изолятор и т. д. Потом традиционный призыв не хранить продукты в прикроватных тумбочках, не нарушать форму одежды, не пользоваться самодельными электроприборами. Я уже отмечал, что среди перечисляемых нарушений – только самые банальные – "нарушил режим дня", "самовольно покинул локальный участок", "курил в неположенном месте". Про употребление наркотиков, спиртных напитков и прочие "истинные нарушения", за которые реально чаще всего попадают арестанты в карцер, ни слова. Так, понятно, удобней администрации: грубые нарушения, статистика которых – показатель ее работы, не попадают в отчеты, не уходят наверх. По большому счету, это возведенный в систему многолетний, осознанный и регулярный подлог. Еще один штрих к характеристике стиля и метода работы тех, кто является нашими начальниками, руководителями, воспитателями.
* * *
Жизнь большинства моих соседей настолько однообразна, что все их занятия можно сосчитать по пальцам одной руки: сон, еда, работа, игра в нарды, сидение у телевизора. И при этом среди них немало тех, кто во всеуслышание открытым текстом признается: здесь неплохо, здесь хорошо, здесь не хуже, чем на воле. Конечно, большинство так считающих понимают скорее подсознательно, чем осознанно, что неволя для них не столько наказание, сколько чуть ли не благо, обстановка, предохраняющая от соблазнов (наркотики, алкоголь). Грустное откровение! Жуткое откровение! Достойные жалости люди! Хотя и алкоголя и наркотиков здесь хватает. Были бы деньги или имелись бы таланты "разводить" на деньги других. И все-таки, ситуация, когда зона, несвобода, неволя – для человека спасение (чаще все-таки отсрочка от падения в бездну, от гибели, от более серьезных преступлений), ненормальная, не естественная. Как же можно было уронить себя, в какие жизненные перипетии угодить, чтобы, попав в зону, за "колючку", вздохнуть с облегчением?
* * *
На "промке" воспользовался электронными весами. Табло высветило – 81 килограмм. Это в одежде, в тяжелых зековских ботинках (привет из ГУЛАГа). На воле весил 96–98 килограммов. Разница между моим весом нынешним и весом прошлым пока в радость. Это избавление от лишнего груза, профилактика многих недугов, свидетельство оздоровления, возможно, даже омоложения организма. За подобные "подвижки" на воле люди платят бешеные деньги, на этой теме не просто зарабатывают, а жируют, процветают тысячи диетологов, инструкторов лечебной гимнастики, владельцев фитнес-клубов. А тут без изнурений себя голоданием, без потения на тренажерах, без поглощения таблеток, имеющих, как правило, побочный эффект – такой результат! За какие-то два года. Замечательно! Завидуйте ожиревшие, переедающие, обремененные лишними килограммами! Однако, если этот процесс будет развиваться дальше такими же темпами – хорошего мало. Это уже повод для грустного беспокойства – то ли скрытый недуг развивается, то ли просто прогрессирует банальное ослабление организма, что-то вроде дистрофии. Эдак скоро и ноги еле таскать буду. Одно – другого не лучше. Впрочем, до окончательных выводов надо подождать, по крайней мере, полгода.
* * *
Где-то я читал, будто всякая среда, всякий мини-социум поднимает или опускает человека до своего уровня. Принцип хорошо известный философам, социологам, психиатрам. Общеизвестная истина, чей смысл аукнулся в русской поговорке про "свой устав" и "чужой монастырь". Переносить эту истину на мое нынешнее положение, на мою нынешнюю ситуацию – тогда в очень скором будущем я непременно буду изъясняться исключительно матом, без конца употреблять "ну", "короче", "ложи", сморкаться в два пальца, оглушительно чавкать, поглощая пищу, а все свободное от работы время делить между просмотром порнухи и бездарных сериалов. Незавидная перспектива! Я к ней не готов, я с этим приговором не согласен, я непременно докажу, что это – не так! Уверен, перегнули палку ученые мужи, вынося вердикт, что всякая среда поднимает или опускает человека до своего уровня. Человек должен формироваться в ходе противостояния, сопротивления этой среде. Конечно, это удел немногих, лучших, сильных. Очень хотел бы относиться или хотя бы максимально походить на людей этой категории. Удивительно, парадоксально, дико, но доводится встречать немало людей, которых зона, неволя, эта территория, окруженная колючкой, напичканная произволом, идиотизмом, невежеством, подлостью, "поднимает" до своего уровня. Именно здесь они получают, какие-то представления о географии, истории, политике, именно здесь они впервые взяли в руки мобильный телефон, увидели телевизор современной модификации, познакомились с DVD, обрели возможность регулярно курить сигареты с фильтром, спать на, пусть застиранных, но все-таки белых, простынях. Да много чего еще они здесь впервые увидели, узнали, потрогали. Коля С. – арестант нашего отряда, уроженец здешних мест имел недюжинное мужество как-то в этом признаться: "В деревне жил, деревня на отшибе, отца не помню, мать бухала, мы с братьями не каждый день хлеб видели, кроме резиновых сапог никакой обуви не знали, а здесь три раза в день поесть горячего можно, в баню хоть каждый день…" Жутковато подобное слышать на фоне бесконечного трепа с самых высоких трибун о компьютеризации, нанотехнологиях, и всяких там фьючерсах.
* * *
Почти в продолжение предыдущей темы. Вот человек, проживший двадцать и даже более лет, но ничего кроме грязи, нищеты и пьянства не видевший, никуда далее райцентра не выезжавший, попадает с немалым сроком в зону. Здесь его кругозор, эрудиция, мироощущение, кажется, расширяются, но очень специфическим образом. Исключительно за счет рассказов соседей и за счет телевизора, где чуть ли не сутки кромешные – то клипы с полуголыми девками, то откровенная порнуха, то сериалы с шикарными автомобилями и яхтами, стрельбой, кровищей и т. д. Эдакие крайности, качели, маятник. Как в таких условиях формируется мировоззрение, система ценностей, мораль? Человек, не прочитавший ни одной книги, не побывавший ни в одном большом городе, лишь понаслышке знающий, что такое метро, море, самолет, ни разу не пивший вина из бокала, никогда не евший с помощью ножа и вилки, с головой ныряет в омут телегадости. Плюс специфическое влияние чисто криминальной среды. Словом, из "дыры" в зону. И что дальше? Можно только фантазировать, но все фантазии на эту тему уж больно мрачные.
* * *
В штате администрации женщин совсем немного – все на виду, все с учетом специфики мужской зоны, всегда в центре внимания. А самая заметная благодаря габаритам среди них Валентина Н. Ее голос, сильный, немного нервный с заметным украинским акцентом, мы часто слышим из лагерного репродуктора ("Прапорщик Иванов, позвонить в дежурную часть", "Осужденный Петров, срочно прибыть на свое рабочее место" и т. д.). На днях я был вызван в спецчасть для получения заказного письма (сестра регулярно присылает мне газеты, вырезки наиболее интересных публикаций последнего времени). Предстояло отстоять небольшую традиционную очередь, "хвост" которой заканчивался аккурат у комнаты дежурного, где рядом с пультом громкой связи (это и есть наше лагерное радио) в окружении полудюжины контролеров-прапорщиков находилась Валентина Н. На этот раз она молчала. Зато говорили окружавшие ее прапорщики. Почти все сразу. Почти все матом.
И мой лексикон далеко не стерилен. И я, увы, пока не воспитал в себе способность обходиться без "черных" слов, но однообразный монотонный, с обилием чисто половых терминов, мат даже здесь коробит и раздражает. Велико было желание набраться наглости и обратиться к контролерам с наивно-издевательским: "Ну что же вы, граждане-начальники, в присутствии женщины так лаетесь, неужели в русском языке других слов нет?"
Последствия подобной дерзости могли быть самыми разными. Ее могли молча проглотить (такое уже было, совсем недавно в очень похожей ситуации на вещевом складе, где я получал очередные робу-трусы-майку у кладовщицы, в присутствии которой упражнялся в "латыни" очередной прапор-"златоуст"). Та же самая дерзость могла бы обернуться для меня изрядной дозой неприятностей. Например, рапортом "за нарушение формы одежды", "за неуважительное отношение к сотруднику администрации", и даже "за курение в неположенном месте" (в последнем случае никого бы не смутило, что на самом деле я – некурящий). Пока я "прокручивал" в голове различные варианты сверхближайшего будущего, ситуация разрешилась сама по себе. Валентина, женщина, которую так хотелось оградить от воздействия на ее, якобы трепетный слух, и, как я надеялся, чуткое сознание тяжеловесной и примитивной ругани, посмотрев в окно, обнаружила стайку арестантов, норовящих без предварительного звонка пройти в здание администрации. Скорее всего, они хотели получить очередную посылку или бандероль. На эту попытку Валентина отреагировала так, как принято здесь реагировать. Высунувшись по пояс из окна, крепко упершись руками в подоконник, набрав в легкие побольше воздуха, она громогласно выдала фразу из 12 слов, приличными из которых было только три ("бараны", "претесь", "куда"). Понятно, прочие девять слов, в этой тираде для цитирования не пригодны. Хорошо, что не поспешил одернуть коллег Валентины. Насколько нелепо и глупо выглядел бы мой поступок на фоне всего далее случившегося. Обратил внимание и на другое. Материлась Валентина даже не с удовольствием, а с искренним, самозабвенным наслаждением. Как тут не вспомнить некогда где-то вычитанное предположение специалистов, лингвистов и психологов, будто излишняя страсть к матерной брани – не что иное, как свидетельство невозможности реализации половых чувств, косвенный признак наклонности к сексуальным извращениям.
* * *
Сегодня поминали чифиром умершего днем ранее 30-летнего парня с первого отряда. Официальная версия – отказала печень. Неофициальная, моментально распространившаяся по лагерю, – передоз. В принципе, обе версии друг другу не противоречат, умерший – наркоман со стажем, говорят, что его полуразрушенная печень, работала в лучшем случае на 30 процентов, а тут дорвался до "лекарства", что-то не рассчитал, увлекся. Ситуация самая типичная и для наркоманов вообще, и для лагеря этого в частности. Но почему формулировку, явно рожденную в недрах административного корпуса, доносит до нас, причем, совершенно безапелляционно, наш "смотрун" – ставленник "блаткомитета", призванного ни на какие "мусорские штучки" не вестись? Вопрос, впрочем, чисто риторический. Не знаю, где как, а здесь очень часто неформальный лидер отряда ведет себя как номенклатура администрации. Говорят, что ни одно выдвижение, утверждение арестантов на подобную должность не проходит без рекомендации и контроля лагерного начальства. Похоже, должность "смотруна" (в идеале, заступника и вождя арестантов в масштабе барака) стала своего рода придатком, дополнительным щупальцем администрации. Для стариков-зеков, воспитанных на правильных арестантских традициях, подобная ситуация – величайшее кощунство, за которое можно поплатиться если не жизнью, то уж здоровьем точно, но… Иные времена, иные нравы!
Помню случайного собеседника в бутырской "транзитке" – старика, с которым и познакомиться-то толком не успел. Отсидевший, без преувеличения, две трети своей жизни, знавший все нюансы кодекса каторжанина, едва разговор зашел о нововведениях тюремной жизни, раздраженно плюнул: "Все ушло, все забрали, все мусора под себя подмяли". К числу разговорчивых и очень откровенных людей мой случайный сосед не относился. Тем не менее из его составленного из междометий и проклятий короткого монолога я понял, что у необратимого процесса забвения правильных воровских традиций три причины: повальная наркомания, рыночные и коммерческие отношения, мобильный телефон. Продолжить разговор на эту тему мы не успели ("коридорный" увел меня на встречу с адвокатом), но откровения случайного собеседника глубоко врезались в мое сознание и не раз напоминали о себе порою в самые неподходящие моменты, заставляя думать, сопоставлять, удивляться и снова думать. Ну, с наркоманией все понятно. Наркоманы – люди больные, не самостоятельные, зависимые. "За дозу" на многое, очень на много готовые (это давно, когда умело, когда грубо используется всеми, кому не лень – от администрации мест лишения свободы, до коллег-арестантов, преследующих самые разные цели). Еще более понятно с коммерческими отношениями (о черном рынке продовольствия в лагере я уже писал, систему продажи свиданий для жен и "не жен" упоминал, о прочих базарно-продажных "штучках" еще расскажу). Чуть позднее начал понимать и немалый смысл, что скрывается в третьем факторе, факторе мобильной связи. Выходило, до недавнего прошлого, арестант был более ответственным, жестче себя контролировал, строже отвечал за слова и поступки, в любой конфликтной или предконфликтной ситуации рассчитывал прежде всего на себя самого. После повального распространения в зонах мобильных телефонов все изменилось. Влезет зек в какие-нибудь "бигуди" (на тюремном арго – это проблемы: не отданные долги, не исполненные обещания и т. д.) – "потянут его в угол" на объяснение – он сразу за "трубу" – когда влиятельного заступника из "авторитетов" на воле сможет найти (а тот опять с помощью того же мобильного телефона выйдет на "блаткомитет" лагеря и "все решит"), когда срочно денег у родных выклянчит, когда еще какую-нибудь палочку-выручалочку найдет. Получается, прогресс, техническая революция, необратимые социальные процессы в обществе в пух и прах разрушили, казалось бы, незыблемую систему тюремно-воровской морали, камня на камне не оставили от кодекса арестантской чести. Впрочем, это мое, очень личное мнение, основанное на впечатлениях от двух отдельно взятых зон, одного, относительно близкого к столице, региона. Очень может быть, что там – дальше, на Севере, в тайге, в глуши все сохранилось в первозданном виде, в девственной чистоте: и арестантская порядочность, и уважение к "мужику", и принципиальное отношение к "козлам", и много еще, чего здесь, в мелгородских зонах, так не хватает.
* * *
Только вчера, на страницах этого дневника (дневник – сказано громко, с учетом обилия любопытных глаз стукачей, частых шмонов и прочих специфических причин записи делаю в общей тетради, озаглавленной "Дневник прочитанных книг") позволил себе вывод, что обе зоны, с которыми связана моя арестантская биография – "не совсем правильные". Будто в подтверждение этого узнал на соседнем отряде любопытные новости о судьбе представителей "блаткомитета", что являлись неформальными руководителями лагеря в Березовке, в котором я, до переезда сюда, отбыл более года. Оказывается, почти на каждого из них, по возвращению на волю обрушились серьезные, очень серьезные неприятности. Толя Брызгун – "смотрун" за тем самым лагерем (как нам говорили – видный представитель подмосковного криминалитета), едва вышел на волю, был избит самым жестоким образом, угодил в реанимацию, находится там до сих пор и трудно сказать, чем все это для него окончится. Аналогичная судьба постигла и Любера, одного из ближайших его помощников. А вот казначея березовского лагеря (освободился в аккурат перед тем, как я туда прибыл) просто убили. Слухи вокруг этих фактов ходят разные, но самые распространенные и самые логичные: эти люди запятнали себя сотрудничеством с администрацией, руководили лагерем неправильно, вразрез с воровскими традициями, в нарушение всех норм и правил воровской жизни. Хотя, повторяю, это только слухи, от которых лично мне, человеку, к блатной романтике, мягко сказать, равнодушному, не жарко не холодно.