Я очень растерялся, не ожидая такого ответа. Поднялся на второй этаж, несмело постучал в комнату Эллы и зашел. Да, действительно она была больна. Немного посидел, поговорил. В последний раз я попрощался с Эллой, в ответ она покачала головой. Так и уехал в лагерь. Это было последнее свидание с этой семьей. Через несколько дней нас отправили на родину. Подали машины, загрузили наши вещи и прощай, Германия!
Эта история не выдумка, а действительная жизнь Григория Зинченко.
Часть III. Возвращение на родину
Был жаркий августовский день, церемония передачи пленных проходила в торжественной обстановке. Несколько сот американских солдат были выстроены в три ряда, как на параде, а с другой стороны в таком же порядке, но только в четыре ряда, выстроились русские войска. Машины с пленными находились на нейтральной полосе. Мы сидели в открытых машинах и ждали, что будет дальше. Но вот, по какому-то невидимому знаку, колонны двинулись навстречу друг другу. Со стороны казалось, что идут навстречу два вражеских полка. Было такое чувство, что русские сорвутся с места и с криком "Ура, за Родину, за Сталина!" - пойдут в атаку. Но произошло совсем по - другому, здесь навстречу друг другу шли союзники. Когда войска сблизились, все остановились, офицеры вышли вперед. Минута напряженного молчания. Мы, казалось, перестали дышать, внимательно наблюдая, что будет дальше. Они подали друг другу руки, а потом стали обниматься. Ряды дрогнули и через какое-то мгновение все смешалось, солдаты бросились навстречу друг другу с распростертыми руками, как бы говоря, что оружия уже нет в их руках и они готовы обнять друзей. Простые солдаты двух могущественных стран обнимаются, и слезы радости блестят на глазах. Мы, сидевшие в машинах, были люди гражданские и не знали, что нам делать? Не верилось, что дожили до минуты освобождения, что страшное все осталось позади. Здесь были те, кого добровольно-принудительно угнали на работу в Германию, и сейчас они пожелали вернуться на родину. Но были и те, кому удалось спастись из фашистского плена, чудом оставшиеся в живых и поэтому особенно счастливые.
Женщины, со слезами на глазах, бросились к солдатам, все повыпрыгивали из машин, стали целоваться и обниматься, хотя были совершенно чужие, но радость всех объединила, сделала близкими и родными. Наконец, все успокоились, но слезы продолжали литься из глаз.
Солдаты стали угощать друг друга, чем могли. На душе был покой, конец скорбям! Свобода, скоро будем дома!
Какое счастье - после испытаний и трудностей соединиться в едином порыве радости. Уезжая, американские солдаты на прощанье долго сигналили, мы, провожая их, махали руками до тех пор, пока машины исчезли из поля зрения. Нам предложили располагаться кто где может, под открытым небом, поставили небольшую охрану, хотя мы и не собирались куда-то бежать. У некоторых были мешки и даже чемоданы с вещами. Стали делать постель для ночлега. У меня же не было ничего, кроме костюма, который дал хозяин и рубашки с печатью "Бухенвальд", но душа моя пела от радости. На следующий день нас разделили на группы, женщин отвезли в женский лагерь для отправки домой.
Мужчин же разделили на две группы, молодежь до двадцати пяти лет в одну группу, а остальных - в другую.
Позже я узнал, что старшую группу отправили в Сибирь на лесоповал. Меня, как и всю группу, зачислили в армию. Так, находясь еще на немецкой земле, я стал солдатом.
Когда-то, еще живя в лесу, я мечтал добраться до Чехословакии. И вот, похоже, мечта стала сбываться.
Там, где можно было пройти за три дня, нас водили целый месяц, по одной и той же дороге, из Германии в Чехословакию и обратно, то на север, то на юг. Наконец, мы вырвались из этого заколдованного круга и через Польшу двинулись на Украину. К зиме мы пришли в город Коростень Житомирской области, где и началась по-настоящему моя служба в армии.
Я быстро пошел на повышение. Меня сразу же приняли в комсомол, ведь это считалось путевкой в жизнь.
Затем перевели в отдел писарем батальона, так как у меня был красивый почерк, а вскоре я стал заместителем начальника по политзанятиям. Занятия проходили по понедельникам, и им я посвящал все свое время. В штабе мне давали подсобный материал и говорили, на какую тему я должен подготовить доклад. Занятия проводил капитан, у которого я был помощником. Но через некоторое время мне доверили самостоятельно проводить политзанятия. Сначала, для практики, мне доверили роту, но впоследствии дали батальон. Слух о том, что я был узником "Бухенвальда", прошел по всему гарнизону.
Однажды мне предложили рассказать о своей жизни в "Бухенвальде". Собрался целый батальон. Стали сыпаться вопросы и вместо одного положенного часа учебы прошло четыре. С того времени парторг взял надо мною шефство, чтоб подготовить меня в члены компартии.
Прошло уже полгода службы в армии. Письма домой писал часто, но ответа почему-то не получал, наверное, из-за того, что писал много подробностей из моей солдатской жизни. Я описывал, что служу в авиации, город, где проходит моя служба. Так или иначе, но письма дальше армейской цензуры не шли. Я решил написать письмо в сельский совет, с просьбой сообщить о моих родственниках, живы они или нет. И вот за четыре года я получил первую весточку от родных. Писала сестричка Оля. С трудом я разбирал слова, письмо было в дороге месяц, изрядно потрепалось, да к тому же все залито слезами. От радости я даже не мог читать, хотелось сразу все охватить одним взглядом. Но вот читаю:
"Гриша, мы остались сиротами, родители убиты. Мы-то уже взрослые, но Рая, ей только семь лет, а Ване девять.
В прошлом году был неурожай, картошка уже на исходе, ждем новой. Володя и Дуся живы, так и живем впятером, только о тебе ничего не знали, даже не надеялись, что ты жив. Документы о гибели родителей мы имеем, но помощи для сирот никак не можем добиться. Может, ты попросишь свое начальство об этом, ведь отец погиб на войне".
Радость померкла, все поплыло перед глазами, я так ждал весточки из дома, так надеялся на встречу и вот…
Я представил своих братьев и сестер голодными, это дети, родители которых погибли на войне. Куда смотрит наша партия, в которую и я скоро влезу? А может, это только там, в моей деревне? И я решил при первой возможности поговорить с начальством. Хотелось съездить в отпуск, но кто отпустит? Фронтовики, которые пройдя войну, служили в армии и их не демобилизовали, многие имеют семьи. Дети, возможно, тоже голодают, нуждаются в помощи отца, но чем отец может им помочь сейчас? Ведь ни рядовому солдату, ни старшине жалование не полагалось, давалась только мизерная сумма, которой хватало разве что на три пачки сигарет в месяц. И это победители - солдаты самой сильной армии в мире. К чему все мои политзанятия? Я говорю солдатам о сильной, богатой и непобедимой стране, а они получают письма из дому и узнают, что их семьи не имеют вдоволь хлеба. А может, они и раздеты, до войны ходили в самотканых одеждах, а как сейчас? Вспомнилось, как в Германии во время перехода наш полк выстроили в поле. Объявили, чтоб все личные вещи, которые мы около месяца протаскали на горбу, сложить на землю в кучу. Все подчинились приказу. Потом приказали сдать все золотые вещи: кольца, часы, цепочки и другие изделия из золота офицеру, исключалась всякая возможность что-то спрятать. Нас заставили отступить от вещей на десять шагов, все облили бензином и подожгли. У меня была единственная рубашка, которую я одел на себя. Для меня это была память о "Бухенвальде". С болью посмотрел на солдат-победителей, которые приедут домой с голыми руками, к голодным семьям. Первый раз я пожалел, что не остался в Германии, но было поздно.
Снова стал готовиться к политзанятиям. Следующая тема: "Первая стадия построения социализма". Эта тема состояла из трех частей, две из которых мы уже прошли: "Переходной период от капитализма к социализму - НЭП". Вторая часть: "Коллективизация - вступление в социализм". Третья часть, к которой я готовился, была: "Без тяжелой индустрии - нет социализма".
Капитан решил провести занятия сам, потому что на уроке будет присутствовать комиссия, а мне надо будет только ответить на некоторые вопросы солдат, значит, сегодня выпал не тяжелый день.
Капитан провел лекцию в возвышенном духе. О построении тяжелой индустрии он говорил мало, зато легкую разнес в пух и прах. Он объяснял, что враги народа предлагали постепенный переход от легкой к тяжелой индустрии. Сначала развитие легкой, а потом уже и тяжелой. Когда он закончил свою лекцию, солдаты стали задавать вопросы, на которые капитан отвечал сам.
Но на вопрос: "Почему для построения тяжелой индустрии понадобилось конфисковать банки у частных владельцев?" - капитан обратился ко мне и спросил:
- Сможешь ответить на этот вопрос?
Я согласился и стал объяснять:
- Богатство страны было разделено на три категории. Одна часть богатства принадлежала частным банкам, другая - церкви, но основная часть находилась у населения.
Пока я говорил про первую и вторую часть - все шло хорошо. Начальство было в восторге. Начал объяснять за третью часть:
- Золото также было у народа, но мужик даром его не отдаст, нужно золото и серебро взять силой, или хитростью. Для этого был разработан план. Открыли торгсины, где только за золото продавались хорошие товары, но когда в стране начался голод, здесь за золото продавали продукты. Для рабочих этот вариант сработал легко, но крестьянин, собрав хороший урожай, не нуждался в хлебе. Поэтому у крестьян забрали весь урожай, предложив покупать продукты в торгсинах…
В это время поднимается капитан и объявляет, что занятия затянулись, продолжим эту тему в следующий раз.
Первый допрос
После отбоя меня подняли и приказали собираться с вещами в командировку. Все вещи, какие у солдата, надел на себя и пошел в сопровождении конвоя. За углом нас ожидала машина, в которую меня посадили и повезли.
Когда выехали за город, водителю приказали остановиться и меня повели по тропинке в лес, руки приказали держать за спиной, идти никуда не сворачивая. Я шел впереди, а двое военных сопровождали меня сзади.
Пройдя немного, услышали оклик:
- Стой, кто идет, пароль?
Ответили пароль и нас пропустили. Через время повторилось то же самое: "Стой, кто идет, пароль", - снова пропустили. Когда меня повели в лес и дали команду: "Руки назад", - я понял, это не к добру. Произошла какая-то ошибка, вины за собой не чувствовал, но почему ведут на расстрел без допроса? В штабе полка меня все знали, ничего подозрительного я не заметил, если же в чем и подозревают, почему никакой беседы не проводили?
Даже допроса не делали, а может, это из-за отца, может, он в чем-то был замешан, ведь он ездил со старостой села по лагерям военнопленных и выручал их. Вопросов сотни, но ни одного ответа. В лесу я привык ходить без охраны, куда хочу, туда и иду, а тут охрана и не убежишь, сразу расстреляют.
Мы пришли к большой палатке, которая охранялась двумя часовыми. В палатку впустили меня одного. В первой комнате сидел военный, спросил фамилию и пропустил в следующую комнату. И тут я увидел за большим столом трех военных. Посреди комнаты стоял стул, на который мне указали сесть. Начался допрос. Очень вежливо предупредили: "На все вопросы отвечать ясно и точно, за малейшую неправду подлежишь военному трибуналу". После этой церемонии предложили расписаться, что я буду говорить только правду. Задавали вопросы, которые не имели никакого значения.
- Фамилия.
- Зинченко Григорий Васильевич.
- Дата рождения.
- Двадцать четвертое марта, тысяча девятьсот двадцать пятого года.
- Значит, двадцать один год.
Стали спрашивать за деда, где жил и работал до войны, а ведь я его совсем не помню. Спросили, где работал отец и мать и кто были их близкие знакомые, чем занимался отец во время оккупации, какие были тайные собрания в доме во время войны? Со страху, я говорил все подряд, вспомнил и за еврея Николая Ивановича.
- Чем занимаются родители сейчас?
Этот вопрос был самый легкий. Я ответил, что три дня назад получил письмо, из которого узнал от своей сестры о гибели родителей во время войны. Стали выяснять мое прошлое, где учился, кем работал до войны, чем занимался во время оккупации и почему уехал в Германию? Здесь я погорячился и сказал:
- Мне было шестнадцать лет, когда нас бросили советские войска, я никому не был нужен, вот немцы и подобрали.
Сразу пошли оскорбления и угрозы в мой адрес. Слышу пришивают мне статью: изменник Родины и немецкий шпион. Но главное обвинение, которое выдвинули против меня, распространитель антисоветской пропаганды среди солдат.
- Признавайся, с кем имеешь связь и откуда получаешь ложные сведения?
- Все материалы к лекции я получаю в штабе через капитана.
- В штабе все лекции проверены и утверждены, ни одной даже подобной лекции там нет. Признавайся, откуда получаешь задание клеветать на Родину и сеять недовольство среди солдат?
Я стал отрицать это:
- Я никаких связей не имею и говорю только то, что изучал в школе по истории или дополнительной литературе, которую получал от капитана. Начался более откровенный разговор.
- Откуда ты получил ложные сведения за тридцать третий год? Если сейчас не выдашь всех клеветников, можешь считать, что живешь последнюю ночь.
А я подумал, сколько их было, последних ночей в моей жизни и ничего, пережил.
- Признавайся во всем. Понимаем, тебя втянули по молодости и неопытности, но если раскроешь всю эту банду, мы тебя пожалеем. Рассказывай кто они, эти лжецы, которые наговорили тебе таких глупостей.
Я вспомнил дядю Тиму, ведь он меня предупреждал: "Если кому расскажешь, попадешь в беду - это государственная тайна". Но какая же это тайна, когда весь мир знает? Много раз в Бухенвальде я слышал от иностранцев, которые любили рассуждать о политике, за тридцать третий год. Какой же я невезучий, что там сидел и слышал все это. Они, конечно, не предупреждали, чтоб никому не рассказывали об этом и не говорили, что это государственная тайна.
- Имена я их не знаю.
- Врешь, говори их имена.
- Они нерусские, поэтому я не знаю их имена. Были чехи, французы и итальянцы, когда я был в Бухенвальде, от них все слышал….
- Врешь, фашистский подонок, ты в Германии был.
- Да, я был в Германии, а Бухенвальд - это немецкий концлагерь, вот там я и услыхал об этом.
- Ну хорошо, говори все, что они рассказывали.
Я повторил свой рассказ об искусственном голоде. Мой рассказ быстро записывали, иногда задавая дополнительные вопросы. Когда я окончил рассказ, один из военных заявил:
- Ни в каких лагерях ты не был и никаких доказательств у тебя нет. А теперь признавайся, где ты слыхал эту чушь?
Я расстегнул свой сюртук и показал рубашку с печатью "Бухенвальд". Меня заставили снять рубашку и отдать на экспертизу.
- Там сделают снимки, проверят твои отпечатки пальцев и тогда ты по-другому заговоришь.
Предложили расписаться в том, что я за всю свою жизнь никогда и нигде не буду распространять эту антисоветскую пропаганду и клевету на Советский Союз.
Я расписался под этими словами, а потом еще с десяток листов подписал и сам не знал за что, только бы отстали. Еще раз предупредили:
- Среди солдат никому ни слова. Иди и хорошо подумай, а на следующий раз расскажешь всю правду. Если спросят, куда вызывали, то отвечай, что был в командировке. Мы с тобой не виделись и ни о чем не разговаривали.
Когда я вышел оттуда, было уже утро. Те же двое привезли меня в штаб, а вечером я пошел в свою роту. Весь ночной кошмар остался позади. Счастье еще, что сам остался жив, а помогла мне лагерная рубашка, чудом сохранившаяся до этого времени.
С того дня эта история была моей глубочайшей тайной, я никогда и никому ее не рассказывал. Забегая наперед, хочу сказать, когда моему старшему сыну Виктору было двадцать пять лет, это было 7 августа 1975 года, я впервые рассказал ему о том случае в лесу и объяснил ему всю правду, зачем был устроен искусственный голод в 33 году. Он меня внимательно выслушал и сделал свой вывод: "Ты, отец, никому не рассказывай эту чушь. Это баптистская пропаганда. Я, как сын, промолчу, но если ты где-то проболтаешь об этом, то знай - первый раз ты отсидел как верующий, но второй раз сядешь за болтовню и больше тебе семьи не видеть. Я честный человек и пропаганда на меня не действует". Так тщательно старались скрыть правду о тех страшных временах, что даже родному отцу сын не поверил.
Прошло еще 12 лет. Этот же сын, который назвал себя честным человеком, приносит мне газету и показывает:
"Отец, читай, вот статья за голод 33 года. Здесь написано:
"Враги народа устроили голод в 33 году". Но подробностей в статье не было, что же это за враги, с какой планеты они свалились на наши головы? Кто им дал такую власть - уничтожать целые села, так и не хватило мужества автору этой статьи назвать их имена, а может, не имел права?
Как быстро я поднялся по положению в армии, так же быстро я покатился вниз - перевели в стрелковую роту рядовым солдатом.
Я христианин
Прошел год службы в Армии. Солдат из нашего полка, в том числе и меня, отправили в срочную командировку в Москву на строительство аэропорта Шереметьево. В своем полку я был писарем и здесь снова попал в писари. На строительные работы не ходил, хватало дел и в казарме - одни бригады приезжают, другие уезжают.
Я обязан был выписывать продовольственные карточки, ставить вновь прибывших на военный учет. В январе 1947 года пришел приказ всех солдат из ВВС (Военно-воздушные Силы) направить в свою часть. Работы прибавилось. Приближались выборы в Верховный Совет. Все солдаты должны были голосовать по месту прохождения службы, но так как нам срочно надо было уезжать, мы должны были иметь открепительные талоны на право голосования. Просидел всю ночь над этими талонами.
Утром дали команду готовиться к отправке на вокзал, а у меня с открепительными непорядок, задержал начальник штаба - нужна была его подпись и печать. Принес ему на подпись целую гору этих открепительных, которые после подписи солдатам надо раздать. Времени в обрез. Говорит, раздашь в поезде. Он стал подписывать бумаги, а я ставил печати. Я, конечно, усердный работник - положил тетрадь и штампую, где открепительные листы, а где и просто чистые. Сильно не злоупотреблял, но на пяти чистых листах печать стояла. В поезде я раздал солдатам справки на право голосования, а лучших друзей, но только не из нашего полка, наградил неиспользованным отпуском. Написал и себе: "За особо выдающиеся заслуги при выполнении военных обязанностей, награжден отпуском на 10 дней, без учета времени в пути. Ввиду сложившихся обстоятельств, отпуск не использован. Администрация Воинской части просит предоставить отпуск по месту прохождения службы".
В конце была печать, которую я поставил раньше и ниже сам расписался.
Так в мае я получил "неиспользованный" отпуск.
Прошло шесть лет, как меня провожали на станцию всей деревней. А теперь иду один, а вернее бегу или лечу пять километров со станции домой, а душа поет: "Бежал бродяга с Сахалина, звериной узкою тропой". Был полдень, от волнения, казалось, сердце вырвется из груди.